Верните имя «неизвестной»

 

          Лев АРКАДЬЕВ, кинодраматург, ветеран Великой Отечественной войны

 

Ровно тридцать лет назад мы впервые назвали имя дотоле неизвестной героини, казненной фашистами в Минске в 1941-м. Однако до сих пор на родине ее продолжают называть «Неизвестной». Почему?

 

Приглашение в Холокост

Государственный мемориальный музей США «Холокост» пригласил меня недавно на чрезвычайное событие, связанное с газетой «Труд». Невероятно, но факт. Событие это посвящалось героине нескольких публикаций газеты «Труд», автором которых был я. Но почему именно она? Ведь героев и героинь – тысячи и тысячи, почему же выделили эту? А потому, что история ее поистине уникальна.

То, что произошло с этой юной героиней после ее гибели, можно уподобить вторичной казни. И если первая свершилась в считанные минуты, то вторая длится десятилетия. Это не фильм ужасов, это – наша советская и постсоветская действительность. И самое непостижимое – то, что инициаторами и исполнителями новой расправы стали соотечественники нашей героини. Вот как это было.

 

Как звали Неизвестную?

В конце 1967 года я приехал из Москвы в Минск, чтобы встретиться с Героем Советского Союза легендарной Еленой Мазаник, приведшей в исполнение партизанский приговор наместнику Гитлера в Белоруссии гауляйтеру Фон Кубе. Мы пришли с ней в музей Великой Отечественной посмотреть на простую дамскую сумочку, в которой она пронесла в дом гауляйтера мину. И рядом с сумочкой я увидел страшную фотографию: Минск в дни фашистской оккупации. Троих ведут на казнь. Первая публично-показательная казнь на оккупированной советской территории. Экзекуцию фотографировали во всех подробностях. Но вопреки замыслу палачей фотообъектив запечатлел не малодушие, не страх перед смертью и не мольбы о пощаде, а высочайшее мужество обреченных. Пожилой мужчина с бородой и впалыми щеками – лицо измученного, но стойкого человека: Кирилл Трус. Чуть поодаль – юноша, почти мальчик, в кепчонке и косоворотке – Володя Щербацевич. А между ними, посредине, на полшага впереди – девушка с фанерным щитом на груди с надписью: «Мы – партизаны, стрелявшие по германским войскам». В отличие от двух других – без имени. Красивая, стройная, с высоко поднятой головой и едва заметной, загадочной улыбкой.

– До сих пор неизвестно, кто это? – спросил я.

– Увы, – ответила моя спутница, – имя ее все еще неизвестно.

Позже я узнал, что именно с этим «именем» – «Неизвестная» девушка с фотографии обошла весь мир. Снимков несколько – фотограф «трудился» на всем пути от тюрьмы до эшафота. Вот она стоит на табурете с руками, связанными за спиной. Палач-эсэсовец в перчатках деловито поправляет веревку на ее худенькой шее. А вот она же в самый последний миг – повернулась спиной. Один из свидетелей казни – боец первой партизанской бригады Петр Борисенко впоследствии объяснит, что произошло.

– Палачи хотели, чтобы она стояла лицом к фотообъективу, чтобы запечатлеть ее агонию. Но она повернулась спиной, и сколько ее ни пытались повернуть, она снова и снова показывала им спину. Наконец табурет выбили из-под нее…

Я понял, что должен назвать ее имя. Не стану рассказывать о долгом и трудном поиске – все его этапы подробно описаны в «Труде». Скажу только, что именно «Труд» впервые обнародовал имя Неизвестной: Маша Брускина, минчанка, выпускница 28-й средней школы. В тот же день в редакцию пришел, вернее сказать, – приковылял старик. Попросил газету, показал на фотографию и едва слышно произнес: «Я ее отец».

 

Отцовская Голгофа

Как могло случиться, что отец до сих пор ничего не знал о судьбе дочери? За ответами на этот и другие вопросы мы отправились вечером к Машиному отцу. Дверь коммуналки открыли соседи. Это они, оказывается, показали старику газету «Не ваша ли родственница – тоже Брускина?» Он глянул на снимок и потерял сознание.

Мы проговорили весь вечер, убедились, что Маша, на удивление, похожа на отца. Послушали его горестный рассказ. Он покинул Минск еще до прихода фашистов – с частями ПВО – уже на второй день войны. После освобождения Минска сразу же начал наводить справки о жене и дочери. Знакомые сказали ему, что жена его умерла, а Машу повесили фашисты, но он не хотел верить – к тому же свидетелей казни не нашел. И продолжал искать. Мы видели пухлую папку с ответами на его запросы – везде одно и то же: «не числится», «не значится», «сведений не имеем». А фотография «Неизвестной» между тем уже ходила по миру, ее печатали газеты, она была в школьном учебнике истории СССР, ее показал в своем фильме «Обыкновенный фашизм» Михаил Ромм, она фигурировала как свидетельство преступлений фашизма на Нюрнбергском процессе. Но всего этого отец не видел, не знал и продолжал ждать чуда, пока соседи не принесли ему тот самый номер газеты…

Страшная права убила старика. И хотя «Труд» похлопотал за него и ему, можно сказать, уже на закате жизни выделили наконец отдельную квартиру, но свыкнуться с тем, что произошло с его единственной дочерью, он так и не смог – сошел с ума и все требовал веревку, повторяя: «Машу мою повесили, и я должен испытать то же…»

 

К чему привел поиск

…А мы – теперь уже вместе с Адой Дихтярь из радиостанции «Юность» и Владимиром Фрейдиным из «Вечернего Минска» продолжали собирать все новые и новые свидетельства подвига Маши Брускиной. То, что на фотографии она, Маша Брускина, подтвердили ее соученики и учителя, родной дядя, известный скульптор академик З.Азгур, криминалисты, сличившие ее последнюю фотографию с довоенной, напечатанной в газете «Пионер Белоруссии». Мы нашли свидетелей, рассказывавших о том, что оставшаяся в оккупированном Минске Маша работала санитаркой в лагере-лазарете, где в нечеловеческих условиях находились пленные советские командиры. Она сумела связаться с подпольщиками и, переодев раненых в одежду, собранную у друзей и надежных знакомых, рискуя жизнью, выводила их по тайным тропам в лес к партизанам.

Машу, как и других подпольщиков, выдал один из спасенных ими людей – лейтенант Борис Рудзянко. Схваченный фашистами, он не выдержал пыток и рассказал все. После освобождения Минска решением военного трибунала он будет расстрелян. Мы записали на пленку рассказ Стефаниды Ермолаевны Каминской, сидевшей с Машей в камере для смертников и чудом оставшейся в живых. Многое рассказали нам узники минского гетто, жена и дочь казненного вместе с Машей Кирилла Труса, партизаны. Теперь мы знали о ней все.

 

Лимит на героев

Было предельно ясно: дочь белорусского народа Мария Брускина достойна высокого звания Героя Советского Союза. После публикаций «Труда» о Маше Брускиной редколлегия газеты обратилась с ходатайством в Верховный Совет СССР об увековечении памяти героини. Поскольку Маша родилась, выросла и погибла в Белоруссии, нужна была поддержка белорусского партийного руководства, и поначалу мы ее получили.

В кабинете принявшего нас главного идеолога ЦК КП Белоруссии С.А.Пилатовича можно было бы играть в большой теннис. Сразу же выяснилось, что хозяин его наши публикации не читал и ничего об этом не знал. За это «упущение» он при нас распек своего пресс-секретаря: почему не доложил? Но у руководителей такого ранга, видимо, был большой опыт схватывать на лету содержание печатной продукции. Четыре очерка, каждый в четыреста – шестьсот строк, он осилил при нас за считанные минуты. Встал, пожал нам руку: «Спасибо, огромное спасибо!» Нам показалось, что он был искренне взволнован. Он ходил по кабинету, восклицая: «Это же замечательно! Это же наша белорусская Зоя Космодемьянская! И ей, как и Зое, следует посмертно присвоить звание Героя». Потом снизил голос и «конфиденциально» сообщил: «В этом году нам выделили лимит – две единицы на высокое звание. Одну награду мы уже использовали, вторую отдадим Брускиной». И тут же распорядился, чтобы со мной заключили договор на создание фильма о белорусской героине. И даже позвонил в КГБ, чтобы там мне предоставили все нужные материалы.

Мы вышли от него, уверенные, что уж теперь-то Минск «узаконит» свою «Зою», что девушке с фотографии, обошедшей мир, воздастся наконец по заслугам. Но… Видимо, на нее не хватило «лимита». И в минском музее она и поныне значится как «Неизвестная».

 

Казнена – посмертно

Что же случилось? Почему так резко изменилось мнение «наверху»? А случилось то, что начался очередной всплеск антисемитизма, и героиня оказалась «не той» национальности, какая нужна была «по разнарядке». Об этом состоялся особый разговор на идеологическом совещании партийной элиты, где было сказано, что газета «Труд» грубо исказила историческую правду». Некий товарищ из института истории партии без обиняков заявил, что «люди с нечистой совестью и нечистыми руками провели тщательно завуалированную сионистскую операцию с далеко идущими целями». Двум докторам исторических наук было поручено дать в газете «Правда» достойную отповедь публикациям «Труда». И в белорусских газетах «Звязда» и «Вечерний Минск» тоже появились клеймящие статьи. Цинизм партбоссов дошел до того, что на роль «Неизвестной» стали «пробовать» то одну, то другую девушку славянского происхождения.

А в студии молодежной радиостанции Всесоюзного радио Ада Дихтярь спешно готовила на основе документального материала нашу часовую передачу о Маше Брускиной и вторичной расправе над ней. Она заранее знала, что эта передача станет для нее последней. Так и случилось: наутро после передачи она узнала, что отлучена от эфира. Без работы пришлось остаться и белорусскому журналисту из газеты «Вечерний Минск» Владимиру Фрейдину. Для него это было смертельным ударом: не выдержало сердце…

Это были тяжелые дни для «Труда». Но была и радость: в редакцию и на радио «Юность» хлынул поток писем. Молодые и не молодые люди, которым было абсолютно безразлично, с каким «подтекстом» звучат фамилии, писали о том, что включают Машу Брускину в состав своих смен и цехов, борются за право называть ее именем бригады и школьные классы (тогда это было принято…) И только там, «наверху», по-прежнему была вычеркнута из всех списков – не только на награду…

 

На площади Валленберга

Так было (да и до сих пор есть) на родине героини в СССР. А вот как было в Вашингтоне, где чествовали нашу Машу. Приглашение прислали мне и Аде Дихтярь. И вот мы – на площади Валленберга, неподалеку от Белого дома, где широко раскинулся величественный мемориальный комплекс «Холокост» – единственный в США музей, куда с утра до вечера стоит нескончаемая очередь. Мы проходим через залы, посвященные памяти антифашистов, советских военнопленных, геноциду евреев, цыган, поляков и других. Дивимся на уникальные документы, поразительные экспонаты. И застываем у знакомой нам фотографии, вывешенной в центре зала.

Здесь и состоялось то событие, ради которого мы приехали в Америку. На чествование нашей героини собралось несколько сот самых уважаемых граждан столицы – конгрессмены, послы, ученые, а также бывшие узники фашистских концлагерей. Слышали бы вы, с каким восхищением говорили они о наших героях, об их мужестве и верности Отчизне. Признаться, нам, не слышавшим ничего подобного у себя дома, было стыдно слушать высокие слова о наших соотечественниках на чужом языке. А потом произошло то, чего мы уж вовсе не ожидали: нам вручили медаль Сопротивления на скрещенных голубых лентах, в большой красивой раме. У основания – бронзовая пластина с выгравированной надписью: «Маше Брускиной. Присуждено посмертно в память о ее мужественной борьбе со злом нацизма и стойкости в момент последнего испытания. Мы всегда будем помнить и чтить ее».

…Может быть, хотя бы теперь, более чем через полвека, состоится наконец «помилование» и возвращение имени «неизвестной»?

 

«Труд», 20 июня 1998 г.

 
 
Яндекс.Метрика