Чисто сталинское убийство

                                                           «Тот, кто насаждает раболепие и насилие,
                                                           не может не усматривать в еврее своего
                                                           непримиримого врага».
                                                                                                                      Альберт Эйнштейн

Весна 1963 года. Я – студент пятого курса Минского медицинского института. Небольшой, буквально недельный цикл по судебной медицине. Его ведет доцент Валентина Карелина. Интерес к предмету достаточно специфический, с криминальным уклоном, и на одном из занятий я из чистого любопытства спросил у педагога, приходилось ли ей «работать» с телами каких-то знаменитых людей? Честно говоря, я имел в виду государственных деятелей, политиков, в общем, тех, чьи имена в те годы произносились с особым придыханием. Карелина ответила: «Да, конечно». Но потом, как-то внимательно посмотрела на меня и сказала: «Я принимала участие во вскрытии тела Михоэлса». Помолчав, добавила: «Его убили».

Повторяю: дело происходило в 1963 году. В те времена о смерти великого еврейского актера и режиссера, случившейся за 15 лет до этого в Минске, в книгах и газетах писали только то, что он в ночное время шел по заваленной сугробами улице и не смог увернуться от наезжающей на него автомашины. Все. Ни слова больше. О том, что Соломон Михоэлс почти наверняка погиб насильственной смертью, говорили разве что в узком дружеском кругу и то полушепотом. А тут… А тут напротив тебя сидит участник последующих после гибели Михоэлса событий, и от него исходит тщательно скрываемая от всех информация… Было от чего придти в смущение. Было о чем задуматься…

Поиски хоть какой-то информации с подробностями гибели Михоэлса в те годы априори не могли дать результатов: в литературе читатель повсюду натыкался на одну и ту же фразу: «Погиб в Минске в 1948 году». В 1965 г. вышел значительного объема (более 600 страниц) том «Воспоминания о Михоэлсе». О великом актере писали литераторы Ираклий Андроников и Леонид Леонов, театральный режиссер Юрий Завадский, гордость советской оперной сцены Иван Козловский, художник Александр Тышлер. Практически все рассказывали о театральной деятельности и человеческих качествах актера. Для каждого из них он был личным другом. Но ни один из них ни одним словом не обмолвился об обстоятельствах его гибели. И это тем более вызывало удивление, ибо одна из минских городских легенд рассказывала о том, как Иван Козловский каждый раз, оказываясь в Минске, приносит цветы на угол улиц Белорусской и Ульяновской, где, по преданию, были обнаружены тела убитых Михоэлса и его спутника. В сборнике даже была размещена «Краткая летопись» жизни и творчества Михоэлса. Она заняла 18 страниц, однако, в ее финале – все те же три слова: «Погиб в Минске».

В журнале «Новый мир» с 1961 года публиковались воспоминания Ильи Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь». В еврейской среде с волнением тогда ожидали выхода шестой книги этих воспоминаний, посвященной самой больной теме современности – государственного антисемитизма в СССР. Публикация состоялась, но она была наполнена намеками, недоговоренностями, откровенными умолчаниями. Всем было ясно: цензура сделала свое дело. То, что у него на душе, Эренбург так и не смог сообщить людям. Об обстоятельствах гибели Михоэлса в воспоминаниях – ни слова. Лишь небольшой абзац о личности актера.

Но, быть может, Эренбург и в самом деле не знал подробностей гибели Михоэлса?! Иначе как можно объяснить такой текст из его воспоминаний, относящийся к 1965 году: «Недавно советская газета, выходящая в Литве, рассказала, что Михоэлса убили агенты Берии. Не стану гадать, почему Берия, который мог бы преспокойно арестовать Михоэлса, прибег к злодейской маскировке. Конечно, не потому, что щадил общественное мнение. Скорее всего, развлекался». Ну, что думать? Что Эренбург действительно ничего не знал о том, кто и как убивал Михоэлса, или, что даже в 1965 году он не решился об этом писать? И должно было пройти еще добрых два десятилетия, чтобы вековая тайна получила, наконец, свое право на обнародование.

Соломон Михоэлс (Вовси)

Покрытая полувековой тайной гибель 13 января 1948 г. в Минске великого еврейского актера Соломона Михоэлса, несмотря на множество уже известных фактов, до сих пор волнует нас и подталкивает к новым расследованиям. Один из величайших исполнителей роли шекспировского короля Лира (как говорил сам Михоэлс, «можно сыграть короля, но не сыграть Лира») стал первым в ряду жертв запланированного Сталиным геноцида еврейского народа. Поневоле вспоминаются слова историка Шимона Дубнова: «Иудаизм испытал на себе трагическую судьбу короля Лира». Вслед за Михоэлсом в бессмертие шагнули члены Еврейского Антифашистского Комитета, в числе которых был и исполнитель роли королевского Шута – не менее выдающийся актер Государственного еврейского театра Вениамин Зускин. С их расстрелом в печальную историю советского еврейства вошла еще одна траурная дата – 12 августа 1952 г.

В национальной памяти евреев эти две даты – 13 января и 12 августа – стоят вместе, оказавшись в одном ряду с другими фиксированными датами еврейской истории, и главной из них – 9 ава, девятым днем месяца ава по еврейскому календарю, днем, когда были в глубокой древности разрушены Первый и Второй Иерусалимские храмы, а в средние века совершались изгнания евреев из Англии, Франции, Испании.

Что касается 13 января, то этот день в разные эпохи был отмечен для еврейского народа и другими эпохальными событиями. Именно в этот день в 1898 г. французский писатель Эмиль Золя, пытаясь остановить антисемитскую вакханалию, возникшую после ареста офицера Генерального штаба Адольфа Дрейфуса, опубликовал в газете «Орор» свое знаменитое открытое письмо президенту Франции – «Я обвиняю». А спустя полтора столетия и ровно через 5 лет после убийства Михоэлса, 13 января 1953 г., во всех советских газетах появилось сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей», с которого началась великая травля евреев, освященная позорнейшим «Делом врачей».

Встреча членов Еврейского антифашистского комитета с писателем и общественным деятелем Бенционом Гольдбергом (США). Москва, 1946 г.
Слева направо: поэт Ицик Фефер, главврач Боткинской больницы Борис Шимелиович, С.Михоэлс, Б.Гольдберг, академик Лина Штерн, генерал Арон Кац и поэт Перец Маркиш

Теперь уже точно известно, кто отдавал команду «убрать» Михоэлса и кто водил рукой убийц, хотя еще и не все клеточки в этом кровавом кроссворде заполнены. Но есть одна загадка, которую пока не удалось разгадать ни одному исследователю: 29 ноября 1947 года Генеральная Ассамблея ООН приняла постановление об образовании на территории Палестины, подмандатной с 1918 года Великобритании, еврейского государства, а спустя полгода, 14 мая 1948 года такое государство было провозглашено. В создании Израиля Сталин был крайне заинтересован, ибо рассчитывал на то, что замкнет цепочку государств так называемого социалистического лагеря на юге, и у него появится еще один плацдарм – на сей раз на Ближнем Востоке. Сталин, как и все предшествующие ему за последние две тысячи лет лидеры стран Европы, Азии и Африки, прекрасно понимал стратегическое положение этого крохотного клочка земли на восточном побережье Средиземного моря. Как же он мог именно в этот небольшой промежуток времени пойти на гибель человека, который мог бы стать одной из ключевых фигур в задуманной им игре?

И второй не менее важный вопрос: почему Михоэлс был убит почти за год до того, как были арестованы остальные члены Еврейского Антифашистского Комитета, и началась борьба с «безродными космополитами»? Чем он настолько мешал «великому кормчему», что тот, что называется, «в экстренном порядке» пошел на эту «ликвидацию», хотя заведомо знал, какой шквал эмоций эта акция вызовет во всем мире? А, быть может, именно на это он и рассчитывал?

Среди подобного рода вопросов существует еще один, который вызывает особый интерес: почему Михоэлс был «ликвидирован» именно в Минске? С ним ведь без особого для чекистов труда мог случиться «несчастный случай» или «сердечный приступ» на одной из улиц Москвы или во время гастролей в любом другом городе. Он мог бы стать жертвой «ночного нападения грабителей». В конце концов, он мог «умереть от неизлечимой болезни», как «умерли» за десять лет до него Максим Горький, один из лидеров государства В.Куйбышев, наследник «железного Феликса» многолетний чекистский лидер В.Менжинский или как «скончался от операционных осложнений» за двадцать лет до него военачальник Михаил Фрунзе. Почему власти, имея такой серьезный «опыт» вполне легальной расправы с неугодными вождю соратниками, избрали такой сложный и, как выяснилось, совсем не безупречный путь?

Члены только что учрежденного Еврейского антифашистского комитета подписывают обращение «К евреям во всем мире». Справа налево в первом ряду публицист Илья Эренбург, архитектор Борис Иофан, в центре Соломон Михоэлс, крайний справа писатель Самуил Маршак. Второй слева во втором ряду скрипач Давид Ойстрах

Но главное все же – почему именно в Минске? Да, он приехал смотреть спектакли белорусских театров, выдвигаемых на Сталинскую премию. Но ведь известно, что первоначально его поездка должна была состояться в Ленинград. Кем, когда и почему ее направление было изменено? Известно также, что его спутником в поездке для просмотра спектаклей должен был стать главный режиссер театра им. Вахтангова Рубен Николаевич Симонов. Почему вместо него в Минск поехал театральный критик Голубов-Потапов? Понятно, что предстояло выполнить так называемую спецоперацию, но зачем так сложно, так напряженно, так нелогично нужно было выстраивать ее схему? Где кроются ответы на эти, казалось бы, простые вопросы?

К моменту гибели Соломон Михоэлс (Шломо Вовси, 1890–1948) возглавлял Государственный еврейский театр (ГОСЕТ) – ведущий еврейский театр страны. После того, как к 1938 году в СССР были упразднены все еврейские школы, техникумы и еврейские факультеты в высших учебных заведениях, театры являлись единственными еврейскими культурными центрами в стране, в которой даже после Катастрофы оставалось еще не менее трех миллионов евреев. Глобальный процесс урбанизации привел к переселению крупных масс еврейского населения из маленьких городков и местечек в большие города. Достаточно сказать, что только в Москве в послереволюционные годы число евреев выросло в 6 раз. Последующее физическое уничтожение нацистами евреев местечек и городов, где их число составляло от 40 до 90 процентов от общего числа жителей, окончательно привело к исчезновению мест компактного проживания еврейского населения.

Ушла в прошлое общинная жизнь. Советской властью были уничтожены основные идеологемы еврейского народа – иудаизм и сионизм. Ушел из обращения еврейский язык как средство национального общения, и как итог – исчезла необходимость издания еврейских газет и журналов. Так что для того, чтобы выполнить главную цель большевиков – окончательно ликвидировать культуру народа, не имеющего собственной территории, – Сталину оставалось только закрыть театры и распустить концертные коллективы. А для этого надо было убрать со сцены и с политической арены человека, олицетворявшего эти творческие коллективы и бывшего одним из самых серьезных авторитетов в мире советского искусства, – Соломона Михоэлса.

Соломон Михоэлс на трибуне

Но Михоэлс, кроме этого, вел огромную общественную деятельность. В начале 1948 г. он продолжал оставаться главой Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК) – организации, пользовавшейся высочайшим авторитетом во всем мире. ЕАК был едва ли не единственной организацией в структуре сталинского тоталитарного государства, пользовавшейся некоторой автономией: комитет выпускал свою газету на еврейском языке («Эйникайт»), имел свое национальное издательство («Дер Эмес»), обеспечивал репертуар еврейских театров в Минске, Одессе, Львове и Биробиджане драматургическим материалом. ЕАК фактически являлся в стране неким неофициальным «министерством» по еврейским делам, а Михоэлс был (по крайней мере, в первые послевоенные годы) признанным национальным лидером еврейского народа – и официально, и неофициально.

ЕАК вел обширную переписку с крупнейшими деятелями мировой культуры. Через ЕАК на Запад просачивались сведения о разгуле государственного антисемитизма в СССР, развернутого властями в первые послевоенные годы. И Сталин, который уже постепенно опускал тяжелый «железный занавес», на несколько десятилетий отделивший СССР и его сателлитов от демократического мира, долго терпеть такого положения дел, естественно, не мог.

Иосиф Сталин

Сохранились слова «великого кормчего», относящиеся к этому периоду: «Мы победили в войне, но страну надо держать в мобилизационной готовности». Вождь хорошо знал историю и помнил, что вольнолюбивые идеи Великой Французской революции будущие декабристы принесли в Россию после своего победного похода в поверженную наполеоновскую Францию. После Второй мировой войны ситуация могла повториться. Воздух либеральных реформ уже начал сочиться из всех щелей.

Советские люди вдруг стали осознавать, что кроме тех порядков, которые силой и ценой многомиллионных жертв насаждаются в их шестой части мира, есть совсем иной уклад жизни. И в этой жизни есть свои, весьма привлекательные порядки, свои ценности, своя культура. Вот почему первой же репрессивной кампанией, начатой Сталиным после войны, стала борьба с «низкопоклонством перед Западом».

21 сентября 1946 г. в «Правде» появилась сокращенная и обобщенная стенограмма докладов секретаря ЦК А.Жданова на собраниях партийного актива, а затем – писательского сообщества в Ленинграде. Впервые на всю страну прозвучали обвинения в адрес Правления Союза советских писателей, допустившего проникновение в советскую литературу чуждые ей «тенденции и нравы». «К лицу ли нам, советским патриотам, такое низкопоклонство? – спрашивал А.Жданов, – Нам, построившим советский строй, который в сто раз выше и лучше любого буржуазного строя? К лицу ли нашей передовой советской литературе, являющейся самой революционной литературой в мире, низкопоклонство перед ограниченной мещанско-буржуазной литературой Запада?»

Однако за общими словами, насыщенными обилием идеологических штампов, отчетливо просматривался и политический подтекст. Анализируя рассказ М.Зощенко «Приключения обезьяны», А.Жданов, при всей демагогической сущности своих рассуждений, рассмотрел и глубинный смысл рассказа: «Изображение жизни советских людей, нарочито уродливое, карикатурное и пошлое, понадобилось Зощенко для того, чтобы вложить в уста обезьяне гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчет того, что в зоопарке жить лучше, чем на воле, и что в клетке легче дышится, чем среди советских людей».

Разоблачение этой «идеологической диверсии» вскоре станет доминирующей темой во всей советской пропаганде. Всякое позитивное отношение к Западу начнет публично расцениваться как тягчайший идеологический грех, как преклонение перед Западом, которое якобы неизбежно приведет советский народ к ослаблению патриотического чувства и подрыву национальной гордости. Следующим шагом властей было объявление этого самого «низкопоклонства перед Западом» – «безродным космополитизмом».

Русский философ, эмигрант Роман Редлих в изданной в Германии в 1971 г. книге «Сталинщина как духовный феномен» так объяснил смысл идеологии сталинской борьбы с так называемым космополитизмом: «Подлинная, развивающаяся культура может иметь место только в Советском Союзе. Великая буржуазная культура – вся в прошлом, поэтому она уже ничего не может дать советской культуре. Ее влияние может быть только отрицательным. Подчинение этому влиянию есть «низкопоклонство перед Западом».

Отождествление «низкопоклонства перед Западом» с «безродным космополитизмом» очень быстро получило свое дальнейшее идеологическое развитие. Чтобы «держать страну в мобилизационной готовности», нужно было, чтобы перед народом постоянно находились образы внешнего и внутреннего врага. Внешний враг был четко обрисован в развязанной Сталиным «холодной войне». Внутренними врагами стали называть людей «без роду, без племени», «иуд», продающиеся за тридцать сребреников. В России в общественном сознании люди такого рода исторически всегда ассоциировались с евреями.

Соломон Михоэлс на заседании Еврейского антифашистского комитета

Конечно, евреи не были единственными жертвами этой кампании, но ее антиеврейская направленность очень скоро стала явной. В печати злобно критиковались общественные деятели, ученые и работники искусства, и, если Сталин в свое время заявил, что нельзя раскрывать псевдонимы, потому что это может привести к антисемитизму, то теперь именно раскрытие псевдонимов стало любимым занятием советской пропаганды.

В имперской стране с ее тяжелым наследием традиционного общественного антисемитизма одного намека на некую неблаговидную (с точки зрения советского менталитета) роль евреев было достаточно, чтобы спровоцировать новые антиеврейские настроения, тем более, что 80% «выявленных властями космополитов» оказались евреями. Борьба с «космополитизмом» очень быстро вылилась в официальные антисемитские акции, а еще спустя немного времени стала отождествляться с борьбой против сионизма. Круг замкнулся.

Сегодня об антисемитизме Иосифа Сталина написано достаточно много, и, тем не менее, нам вновь и вновь приходится обращаться к этой теме, ибо отношения вождя с еврейским населением страны не было однозначным и чаще всего зависело от ситуации не только в стране, но и в мире. Сталин, несомненно, был откровенным прагматиком, и каждая его акция была направлена исключительно на извлечение какой-либо выгоды – либо для страны, либо для себя лично. С точки зрения личной выгоды это, в первую очередь, касалось достижения им собственного душевного комфорта. А поскольку психикой он обладал неустойчивой и был подвержен серьезным колебаниям и склонностью к крайностям, действия его отличались противоречивостью – от либеральных реформ до многомиллионных репрессий. Единственное, о чем он никогда не думал, так это о том, сколько человеческих жизней будет за это заплачено.

Соломон Михоэлс в роли Короля Лира. 1935 год

Вот почему анализ судеб евреев и одного конкретного еврея – Соломона Михоэлса в эпоху позднего сталинизма приходится проводить, преломляя все события сквозь призму личности Сталина. Возникновение государственного антисемитизма в СССР относится еще к тому периоду, когда Сталин только взошел на партийный престол и больше всего был озабочен тем, как сохранить и укрепить свою единоличную власть. Именно тогда во внутренней политике возникло и укрепилось движение по подавлению роста национальной самобытности национальных меньшинств – то, что называется политическим или великодержавным шовинизмом. На вершину государственной пирамиды была поставлена Москва, а определяющим фактором стал советский империализм.

Государственный еврейский театр. Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин на репетиции

Иван Майстренко, автор вышедшей в 1978 г. в Мюнхене книги «Национальная политика КПСС», так излагает причины сталинского шовинизма: «Сталин стал поощрять великодержавие и русский национализм, когда возглавил партийный аппарат и увидел, что ему как нерусскому не удержать власть, если он не поддержит партийный аппарат в его великодержавном национализме и нетерпимости к возрождению нерусских народов СССР». В свою очередь созданный самим же Сталиным партийный аппарат, естественно, отвечал ему абсолютной поддержкой в этом вопросе, что подтверждает не раз беседовавший с вождем бывший югославский политический деятель Милован Джилас: «Сталинская тирания была чем-то большим, чем просто жестокой личной тиранией. Именно она и привела к созданию привилегированного имперского партийно-бюрократического слоя, который заинтересован лишь в сохранении своей абсолютной власти и отвергает любые перемены, особенно идеологические новшества».

Сталин, догматически цеплявшийся в силу своей недостаточной образованности за наследие основателей марксизма, вынужден был опираться в национальном вопросе на работы В.Ленина, а тот, по меткому замечанию историка А.Авторханова, был «больше великодержавник, чем все русские цари вместе взятые, и больше империалист, чем любой император в истории». Ленин «стоял за ассимиляцию нерусских народов в русском народе, за такую национальную политику русификации, от которой отказалась даже царская Россия, по крайней мере, начиная с Екатерины II». Но именно эту концепцию и стал внедрять Сталин в жизнь, а, в результате, заложил основы того, что Советский Союз к концу ХХ века пришел последней империалистической и колониальной державой в мире.

Еврейский вопрос лежал в той же плоскости, что и вопросы становления других «нерусских народов СССР». И когда в 1927 г., в партийной идеологии утвердился тезис о том, что мелкобуржуазный национализм и национал-демократизм в условиях диктатуры пролетариата являются контрреволюционным явлением, в первую очередь, это коснулось евреев – они были единственным народом в стране, не располагающим своей собственной этнической территорией. Правда, в таком же положении находились и цыгане, но те, в отличие от евреев, сумели сохранить общинный образ жизни – их урбанизация практически не коснулась.

После упразднения в 1930 г. Евсекции ВКП(б) cозданный спустя 11 лет в связи с нападением Германии на СССР Еврейский Антифашистский Комитет остался после окончания войны единственной организационной структурой, способной вести борьбу с государственной политикой русификации советских евреев. Но так как В.Ленин в свое время в работе «О национальном и национально-колониальном вопросе» писал, что «против ассимиляторства могут кричать только еврейские реакционные мещане, желающие повернуть назад колесо истории», деятели ЕАК и были в глазах догматика Сталина этими самыми «реакционными мещанами». А потому они подлежали уничтожению. И не иначе, как физическому, ибо к другому способу борьбы, кроме силового, Сталин способен не был. Не случайно советский дипломат-перебежчик Григорий (Гирш) Беседовский еще в 1929 г. назвал Сталина «воплощением самого бессмысленного типа восточного деспотизма».

Присвоение Соломону Михоэлсу звания Народного артиста СССР. 1939 год

Пойдя на создание Еврейского антифашистского комитета, Сталин заранее просчитал, какую выгоду он из этой акции сможет извлечь. И действительно, кроме моральных дивидендов, СССР за годы войны получил от международных еврейских организаций огромную материальную поддержку, измерявшуюся многими миллионами долларов. Мобилизации этих средств во многом способствовала триумфальная поездка в США летом 1943 г. Соломона Михоэлса и его соратника по ЕАК поэта Ицика Фефера. На первое же их выступление на митинге в Нью-Йорке на стадионе Polo Ground пришло 47 тысяч человек, собравших к концу митинга более ста тысяч долларов (огромные по тем временам деньги), предназначенные, как было объявлено, на строительство и содержание госпиталя в Ленинграде.

С. Михоэлс и И. Фефер (слева) в Нью-Йорке. Митинг на стадионе Polo Ground 8 июля 1943 г.

Однако, по мнению израильского журналиста Яна Топоровского, поездка лидеров ЕАК носила и другой, сугубо конфиденциальный характер. Дело в том, что в годы войны Москва пошла на регулярные контакты с руководством Всемирной сионистской организации, придерживающейся социалистической ориентации. На это у Сталина были серьезные основания. Уже в начале 1943 г. союзники начали просчитывать варианты послевоенного передела мира, и в прессе появились материалы о возможности возникновения на карте новых национальных государственных образований. Особая роль отводилась при этом территории Палестины, находившейся на перекрестке многих дорог.

Кстати, именно через нее пролегал в те годы маршрут из СССР в США и Великобританию. В мае 1943 г. в Палестине побывал посол СССР в США Максим Литвинов (наст. Меер-Генох Валлах), а в октябре того же года – зам. наркома иностранных дел (до середины августа 1943 г. – посол СССР в Великобритании) Иван Майский (наст. Ян Ляховицкий). Стратегическую роль Палестины в предстоящем послевоенном переустройстве мира М. Литвинов предсказал еще в 1942 г. Тогда в письме Молотову он прямо написал, что палестинская проблема очень скоро станет ключевой, каковой она, как мы видим, остается и по сей день. Но как раз именно с этими контактами большевиков и сионистов связана одна из самых так до конца не выясненных страниц Второй мировой войны и роли Соломона Михоэлса в этом процессе.

Как писал академик А.Н.Яковлев в книге «Сумерки», «любая власть лицемерна, но большевистская относится к категории уникальных», и история контактов сталинского руководства с лидерами Всемирной сионистской организации четко этот тезис подтверждает. После Октября 1917 г. в России были распущены все сионистские партии. Сионизм как общественное движение был ликвидирован и объявлен контрреволюционным. К концу 1930-х было репрессировано большинство сионистских лидеров. Но уже спустя буквально полтора десятилетия большевики для достижения неких геополитических целей идут (да еще и в самый разгар войны!) на контакт с сионистами… Ликвидировав сионизм как политическое течение и устранив с политической арены всех его лидеров, такое действие могла себе позволить только власть, абсолютно безнравственная в своей основе!

Соломон Михоэлс и Ицик Фефер в США. Встреча с Альбертом Эйнштейном

Но вся авантюра с прорывом на ближневосточный узел мировой политики у Сталина провалилась. К концу 1948 г. это было уже совершенно очевидно. И тогда не кто иной, как лично Сталин развязал затянувшуюся на долгие 30 лет очередную беспрецедентную травлю сионизма! А потом его преемники создали еще и новую форму общественного и политического антисемитизма – антисионизм. На все это могла пойти только власть ко всему еще и преступная. Но, как бы то ни было, в начале сороковых, в разгар войны, когда исход ее еще был не совсем ясен, для достижения своих целей Сталин умышленно шел на союз со своими недавними врагами. И скрепить этот союз должен был всей силой своего международного авторитета великий Соломон Михоэлс.

В своей статье Я.Топоровский со ссылкой на мемуары бывшего генерала КГБ Павла Судоплатова, возглавлявшего с 1942 по 1950 гг. 4-е управление НКВД (внешняя разведка), приводит данные о том, как готовилась и осуществлялась командировка в страны антигитлеровской коалиции Михоэлса и Фефера. Судя по всему, именно управление Судоплатова и курировало всю акцию. Сказать, что опыт работы спецслужб за кордоном у этого генерала был, значит, ничего не сказать. Это он руководил операцией по убийству в августе 1940 г. убийство Л.Троцкого. Перед полетом через океан Михоэлса и Фефера инструктировал лично Л.Берия. Он же принял их и после возвращения. В США их сопровождали также сотрудники внешней разведки, работающие под дипломатическим прикрытием. Кроме установления контактов с «прогрессивными международными еврейскими организациями», посланцы ЕАК имели встречи с лидерами сионизма: президентом Всемирной Сионисткой организации Хаимом Вейцманом, руководителями Всемирного еврейского конгресса Нахумом Гольдманом и раввином Стивеном Уайзом, а также с представителями американской иудейской общины во главе с раввином Эпштейном.

Американские встречи Соломона Михоэлса и Ицика Фефера

Со скрипачом Иегуди Менухиным

С Полем Робсоном

С Чарли Чаплиным

И вот теперь, в начале 1948 г., когда такое желанное для Кремля установление еврейской государственности на земле предков было близко к реализации и полным ходом шло становление этого проекта, убийство Михоэлса, роль которого в решении задач, поставленных на этом этапе руководством СССР, могла бы быть решающей, вызывает особенно много вопросов.

Соломон Михоэлс на могиле Шолом-Алейхема. Нью-Йорк, 1943 год

Однако большинство членов президиума ЕАК воспринимали свой комитет не как пропагандистский орган, а как орган, предназначенный представлять и защищать интересы еврейского населения. У членов президиума ЕАК стремительно возрастает искренний и чрезмерный чисто национальный энтузиазм. Президиум пытается поставить и мировую, и советскую общественность в известность о реальной роли еврейского народа в войне. Примеров на эту тему можно привести множество. Но они не знают, что все обращения в ЦК по этому вопросу без рассмотрения отправляются в архив. Илья Эренбург на пленуме ЕАК выступил с докладом о росте антисемитизма в СССР и настаивал на публикации в печати данных об участии евреев в войне, что тоже было спущено на тормозах.

Свою личную боль за судьбу еврейского народа члены ЕАК распространяли на государство, понятно, не зная, что в это время, в разгар войны и всенародного напряжения сил, высокопоставленный партийный философ Александров успешно проводит свою антисемитскую линию, подготавливая постановление «О подборе и выдвижении кадров в искусстве». Неспроста же позднее власти не разрешили издать в СССР ни «Черную книгу» (об истреблении еврейского населения на оккупированных немцами территориях), ни «Красную книгу» (об участии советских евреев в военных действиях).

Тем не менее, отчаянное стремление придать работе ЕАК объективный характер проявлялось у его активистов и далее. Продолжались бытовые хлопоты и попытки представлять интересы советских евреев перед местными властями. Внешняя приближенность к высшим эшелонам власти создавала у членов ЕАК иллюзию реальной возможности влияния. Какое наивное понимание своей роли, но и какая самоотверженность! Когда война завершилась победой, и начался новый виток конфронтации с Западом, ЕАК уже просто путался у Политбюро под ногами. От него надо было как-то отделаться, и, к сожалению, члены ЕАК это изменение ситуации своевременно не осознали.

Соломон Михоэлс в роли Тевье-Молочника

Существует мнение, что из всех видов антисемитизма для Сталина был характерен антисемитизм политический, который он использовал для укрепления своей диктаторской власти. Но вот что пишет, уже находясь в эмиграции, его дочь Светлана, на судьбе которой юдофобские настроения отца дважды серьезно отражались: «Безусловно, его антисемитизм был вызван долголетней борьбой с Троцким и его сторонниками и превратился постепенно из политической ненависти в расовое чувство ко всем евреям без исключения».

Художественным руководителем еврейского театра Михоэлс стал еще в 1929 году. Звание народного артиста СССР ему было присвоено в 1939 году, вскоре после учреждения этого высокого звания, в числе первых театральных актеров и режиссеров страны. Роль Лира (1935) была признана одним из высочайших достижений советского и мирового театрального искусства. За постановку спектакля «Фрейлехс» (1945) Михоэлс был удостоен звания Лауреата Сталинской премии. Он и сам был членом комитета по присвоению этих званий и даже в Минск, в свою последнюю поездку, отправился для того, чтобы посмотреть выдвинутые на эту премию спектакли. Михоэлс никогда ни словом, ни знаком не позволил себе проявить свое неуважительное отношение к властям. Чем же он в таком случае не угодил Хозяину?

«В Еврейском театре больше, чем антисемиты, мне мешают евреи». Эти слова сказал Михоэлс, и имел он в виду не только традиционную еврейскую жестоковыйность. К несчастью, мы знаем достаточно много случаев, когда антисемитами становились сами евреи. Когда осенью 1943 года Михоэлс как председатель Еврейского Антифашистского Комитета был послан с пропагандистской поездкой по США, Канаде, Мексике и Англии для сбора денег в фонд помощи Красной Армии, его сопровождал известный еврейский поэт Ицик Фефер – осведомитель НКВД, доносивший своим хозяевам о каждом шаге Михоэлса.

В поездку в Минск в январе 1948 года, ту, из которой ему не было дано вернуться, Михоэлс отправился вместе с московским театральным критиком Владимиром Голубовым-Потаповым. В мире искусств этот человек (кстати, еврей по национальности) был известным специалистом в области балета, автором первой книги о Галине Улановой, и, как мы уже теперь знаем, по совместительству осведомителем МГБ. Он и заманил Михоэлса в ловушку, за что и заплатил собственной жизнью: его убили вместе с Михоэлсом, так сказать, для конспирации. Что касается Ицика Фефера, то он, несмотря на все свои заслуги перед сталинской охранкой, был расстрелян 12 августа 1952 года вместе с остальными членами Еврейского Антифашистского Комитета. Лакеи сделали свое дело, и их надо было «убрать». Старая истина: доносы любят – доносчиков нет.

И все же, основной причиной того, почему Сталин решил «убрать» Михоэлса, рискуя многими собственными внешнеполитическими акциями, включающими борьбу за влияние на Ближнем Востоке, вытеснение оттуда ведущих стран Запада и расширение на юг «лагеря социализма», была его правозащитная деятельность. В адрес Еврейского антифашистского комитета и просто на имя Михоэлса шли сотни писем от обездоленных и униженных евреев, которые после ужасов фашизма оказались в тисках сталинского антисемитизма. Нацисты после себя оставили ростки звериного бытового антисемитизма, который был характерен и для советских чиновников различного ранга, а руководство страны не только ничего не делало по его пресечению, но своими действиями явно поощряло.

Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин в кинофильме «Цирк» (1936)

Евреям не возвращали синагог. Еврейским религиозным общинам отказывали в регистрации. Вернувшиеся из эвакуации, из партизанских отрядов, выжившие в концлагерях евреи не могли отсудить своих квартир, домов и разворованного имущества. Те, кто находился в эвакуации и нуждался в получении вызова для возвращения на место довоенного жительства в целый ряд «закрытых» из каких-то секретных соображений зон страны, испытывали огромные затруднения в получении таких вызовов. Комиссия Президиума Академии наук СССР под разными предлогами отказала 11 ученым-евреям в присвоении им научных степеней.

Во второй половине 1945 г. власти стали чинить препятствия в получении евреями посылок из США с материальной помощью. Посредником в их пересылке осуществлял Джойнт, а претензии, предъявляемые советскими властями, в основном, касались индивидуального (личного) способа получения этих посылок. В начале июня 1947 г. была ликвидирована литературная комиссия, работавшая над составлением «Черной книги» – сборника документов и материалов о злодеяниях нацистов против еврейского народа. У еврейских общин, которые по собственной инициативе и на собранные всенародно деньги пытались поставить обелиски в память жертв гитлеровского геноцида, стали возникали серьезные проблемы, вплоть до репрессий отдельных активистов, которых почему-то обвиняли, ни больше, ни меньше, как в «буржуазном национализме». Уже в 1946 году началось планомерное вытеснение евреев со всех достаточно значимых постов и должностей в партийных и карательных органах. Все это и составляло содержание писем к Михоэлсу. По всем общественно значимым материалам ЕАК немедленно реагировал, чем доставлял немало хлопот чиновникам различного ранга. Не случайно именно архив ЕАК и личный архив Михоэлса были изъяты позднее первыми при ликвидации ЕАК.

Соломон Михоэлс в антифашистском фильме «Семья Оппенгейм» (1938)

Михоэлс нередко становился последней инстанцией в защите чьих-то прав, чьего-то человеческого достоинства, хотя вряд ли мог по серьезному рассчитывать на то, что к нему будут особенно прислушиваться. «Я обвешан судьбами», – сказал он однажды своим близким. Это его душевное сочувствие и соучастие близким очень точно отметил на вечере памяти актера художественный руководитель Камерного театра Александр Таиров (наст. Корнблит): «Я не знаю ни одной трудной минуты с своей жизни, когда я не брался бы за трубку телефона и не звонил бы Михоэлсу. Он мог вынуть сердце из груди и отдать его другу. И я не знаю ни одного случая, когда бы это ни было, днем или ночью, чтобы сейчас же после звонка Михоэлс не пришел ко мне».

Наделенный огромной человеческой и актерской интуицией, Михоэлс чувствовал, как вокруг него сжимается кольцо неприязни; как отворачивается от него тот, в чьей власти казнить и миловать; как он остается один на один с системой. Михоэлс не знал (да и не мог знать!), что уже в декабре 1947 года арестованным физику Льву Абрамовичу Туммерману и его жене Лидии Шатуновской были предъявлены обвинения в «участии в сионистской организации» и «содействии главному агенту Джойнта Михоэлсу». И еще он не знал, что был «невыездным». От него просто скрыли, что письмо английского режиссера и шекспироведа Гордона Крэга с приглашением в театр «Глобус» на роль Лира (играть на идиш) до него не дошло, а в ответном письме, подписанным от его имени, было сказано, что он очень сожалеет, но приехать по болезни не может.

Митинг в поддержку Красной армии. Лондон, 1943 г. Соломон Михоэлс – третий справа в первом ряду.

Не знал Михоэлс и того, что именно с его именем Сталин и его окружение более всего связывает возникновение в недрах ЕАК идеи выделения для евреев территории, на которой можно было бы обеспечить их компактное проживание – Крым, Поволжье или Биробиджан. Самое большое неудовольствие «отца народов» вызвала сама эта инициатива ЕАК, которую он рассматривал как «превышение полномочий», а следовательно, и покушение на его, Сталина власть. Михоэлс многого чего не знал, но интуитивно ощущал надвигающуюся опасность. Именно к этому времени относится рассказанная им кому-то из друзей притча.

– Представьте такую картину: по залитой солнцем земле идет человек. Впереди человека движется тень. Человек поворачивает влево – тень идет рядом с ним. Человек снова поворачивает – назойливая тень остается позади, но следует за человеком неотступно. Но вот человек вступает в тень большого дома, и его маленькая тень исчезает... Кажется, ничего особенного не случилось? Нет! Случилась большая беда! На человека перестало светить солнце.

Нам остается только догадываться, имел ли в виду Михоэлс под большим домом – Лубянку, накрывающую его своей тенью, а под солнцем – вождя всех народов, лишившего его своей благосклонности. А, может быть, он просто раньше всех разобрался в ситуации и оценил грозящую всему еврейскому народу опасность. Но думал ли он об опасности, которая грозит лично ему? Видимо, думал. В свою последнюю поездку, из которой ему уже не пришлось вернуться живым, он уезжал, скорее всего, готовым ко всему. И похоже, что логика событий вела его к трагической гибели, которую он предвидел и к которой, как это ни парадоксально, шел сознательно.

– Я – ширма, – сказал он однажды родным. – Если будут говорить, что у нас есть антисемитизм, они могут со спокойной совестью ответить: «А Михоэлс?»

Михоэлс знал, что каждый его шаг отслеживается недремлющим оком карательных органов. Более того, он очень остро ощущал неизбежность своей гибели, о чем поведали позднее те, кто его хорошо знал. К примеру, Фаине Раневской он сказал однажды: «Знаете, я получил письмо с угрозой меня убить». А жене Анастасии Потоцкой не раз жаловался, что его преследует сон о том, как его разрывают собаки. Но думал ли он о своей смерти как об осознанном способе лишить их этой ширмы?

С членами АЕК генералом Аароном Кацем (слева) и дважды Героем Советского Союза Давидом Драгунским. 1946 год

Надо сказать, что пройдя хорошую школу политграмоты в довоенный период, Михоэлс, все зная и все понимая, оставался преданным и дисциплинированным членом того сообщества, которое составляло систему, и, что главное, он знал и сознательно усвоил все правила игры.

Одним из эпизодов поездки по Америке была встреча Михоэлса с Альбертом Эйнштейном, и тот во время достаточно откровенной беседы спросил у него, насколько силен в России антисемитизм. Михоэлс, повторяя официальную установку, не раз приводимую Сталиным, ответил, что в Советской стране нет антисемитизма и быть его не может, поскольку отсутствует для него социальная база. Услышав такой ответ, Эйнштейн погрустнел и после долгой паузы сказал:

– Этого не может быть. Антисемитизм – тень еврейского народа.

Михоэлс не мог не понимать всей правоты этих слов, особенно когда увидел, как в ответ на взлет государственного антисемитизма евреи СССР ответили массовым уходом в ассимиляцию. «Не понимаю, что делается вокруг, не понимаю людей, – жаловался он Л.Утесову поздней осенью 1947 года. – Театр погибает. Даже на «Фрейлехс» зал пустоват... Не ходят евреи в свой театр». И тут же сделал, на первый взгляд, неожиданный вывод: «Многие дикие животные размножаются в неволе, а вот обезьяны – ни в какую».

Свою несвободу Михоэлс чувствовал всегда. Видел и понимал всю искусственность происходящего вокруг него. Сохранилась одна его притча, отражающая весь трагизм народа, зажатого в тиски тоталитаризма. Притчу эту, видимо, Михоэлс рассказывал не раз, потому что о ней вспоминают многие мемуаристы. Вот как она звучит в редакции художника Иосифа Игина.

– Я люблю смотреть в зоопарке, как кормят зверей. Это очень интересное зрелище. Перед самой кормежкой звери начинают метаться в клетках, из пасти течет слюна – действует условный рефлекс. Но вот в клетки бросают мясо. Звери не сразу начинают его есть: они подкрадываются, прыгают, ударяют лапой – играют с ним. И только наигравшись, принимаются за трапезу. Но в одной из клеток жил старый лев. Он лежал спиной к решетке. Когда под решетку сунули мясо, он открыл один большой желтый глаз и ждал, пока человек, принесший еду, уйдет. Затем поднялся, медленно подошел к туше, примостился поудобнее, положил на нее лапы, разодрал и стал есть. Насытившись, ушел в свой угол, ни разу не взглянув на зрителей, улегся к ним спиной и заснул... А молодые?.. Молодые еще играли в свободу...

Соломон Михоэлс в компании друзей. 1930-е годы. Слева от него – еврейский поэт Изи Харик

И, тем не менее, зная все это, чувствуя, что он ходит буквально на краю пропасти, Михоэлс не мог поступать иначе. И все же, что случилось в конце 1947 года, когда у Сталина возникла необходимость решить «проблему Михоэлса» немедленно, даже поступаясь при этом определенными государственными интересами? Думается ключ к разгадке лежит в попытке срочно решить вопрос депортации евреев из центральных районов страны за Уральский хребет.

Депортация народов как одна из форм политических репрессий в СССР известна уже с начала 1920-х гг. Можно назвать порядка полутора десятка народов, в отношении которых по признакам национальной или иной принадлежности на государственном уровне проводилась такая политика. Она заключалась в их насильственном переселении, упразднении уже существующих национально-государственных образований, перекраиванием территориальных границ, установлением режима террора и насилия в местах спецпоселений. В 1947 г. Попытку депортации советская власть попытались совершить с евреями. Жребий пал на еврейское население украинских городов Винницы и Бершади. В изданной на русском языке в США книге американского историка Михаила Гольденберга «Жизнь и судьба Соломона Михоэлса» мы находим ссылки на несколько весьма важных документов, подтверждающих реальность этих событий.

Соломон Михоэлс. 1935 год

События развивались катастрофически быстро, пишет М.Гольденберг. В Виннице и Бершади была создана так называемая Инициативная группа, представители которой были вызваны в Москву. 10 марта 1947 г. на имя председателя Биробиджанского облисполкома Зильберштейна ушла телеграмма, извещающая, что в Биробиджан отправляется большая группа специалистов. Среди них назывались 35 учителей, 20 парикмахеров, 660 колхозников, 29 электриков, 19 слесарей, 13 шоферов и др. Кроме того, из Крыма было направлено еше 100 переселенцев. Ответ не заставил себя ждать. Оказывается, переселенцы могут быть использованы только для работы на цементном заводе, который «должен развиваться в течение четвертой сталинской пятилетки и стать одним из крупнейших предприятий края».

В процесс организации переселения был вовлечен и Еврейский антифашистский комитет. Те немногочисленные телеграммы, которые ЕАК получал в 1947 г., остались единственными свидетелями разыгрывающейся драмы. Первая из них пришла 30 мая. Михоэлсу поручалось наладить связь с министром путей сообщения и обеспечить следование эшелона с переселенцами через Москву. Следующая телеграмма пришла только 27 октября. М.Гольденберг приводит ее полный текст: «Немедленно предоставить все вагоны отправки переселенцев тчк съехавшиеся ряда районов Винницу переселенцы находятся тяжелом положении задержкой отправки эшелона тчк». Что происходило с мая по октябрь неизвестно. Как собирались переселенцы, где они находились, в чем конкретно заключалось их тяжелое положение остается пока неизвестным. Но известно, что эшелон все-таки был отправлен.

Министерство путей сообщения категорически отказалось вести его в Биробиджан через Москву, хотя вполне возможно, что зависело это и вовсе от НКВД. Известно только, что началось самое страшное: нужное количество вагонов так и не было предоставлено, люди находились в крайне скученных условиях, необходимого количества продовольствия выделено не было, и начался голод. Об этом свидетельствует еще одна сохранившаяся телеграмма, отправленная в ЕАК из Омска. Сопровождающий эшелон Люмкис просил ЕАК связаться с первым секретарем Биробиджанского обкома Бахмутским. Видимо, ЕАК оставался последней инстанцией. Это был вопль о спасении. «Единственный выход тяжелого продовольственного положения высылка Бахмутским навстречу продовольствия тчк Советую лично телефону связаться Бахмутским тчк Молнируйте мне тчк Люмкис». Как пишет в своей книге М.Гольденберг, «никакого продовольствия никто и никуда не посылал, среди переселенцев в вагонах были мертвые».

Перед нами еще одна, до сих пор не изученная страница трагедии евреев в первый послевоенный период. О том, что произошло в дальнейшем, можно только догадываться. Как свидетельствует М.Гольденберг, ЕАК и, в первую очередь, Михоэлс были категорически против депортации евреев на Дальний Восток. С их мнением, естественно, никто не посчитался. Но сведения о начавшемся переселении через ЕАК просочились на Запад. Депортацию пришлось приостановить. Сталин был взбешен. Эта история была последней каплей во взаимоотношениях Политбюро и ЕАК. «Проблему Михоэлса» надо было решать немедленно. История первого эшелона с депортируемыми завершилась, судя по всему, в середине декабря 1947 г. А, возможно, и позже. Михоэлс был убит 13 января 1948 г.

В столицу советской Белоруссии Михоэлса и Голубова привела необходимость побывать на двух спектаклях минских театров, выдвинутых на соискание Сталинской премии. Михаэлс в данном случае выступал как член Комитета по присуждению Сталинских премий. В оперном театре следовало посмотреть оперу Евгения Тикоцкого «Алеся» с исполнительницей главной партии Ларисой Александровской в главной партии. А в Белорусском драматическом театре им. Я.Купалы – спектакль «Константин Заслонов» Аркадия Мовзона (наст. Арон Мовшензон) с Борисом Платоновым в главной роли. Постановка купаловцев в том же году Сталинскую премию получила, но Михоэлс об этом уже не узнал.

В завьюженный, плохо расчищенный от снежных завалов Минск члены Комитета по Сталинским премиям выехали 7 января. Вместе с ними в одном купе мягкого вагона собрались почаевничать ехавший по тому же поводу сотрудник союзного Комитета по делам искусств, белорусский литератор Илларион Барашко и скульптор Заир Азгур. Как вспоминал потом И.Барашко, в купе разговор зашел о «творческом подвиге, о мастерстве, о везении в жизни, о заслуженной и незаслуженной славе». И Михоэлс, как бы подводя итог разговору, вспомнил белорусскую поговорку, которую ему когда-то говорила его мать в Двинске, где они жили: «Не той Саламон, якому шанцуе, а той Саламон, якi працуе» («Не тот Соломон, которому везет, а тот Соломон, который трудится»). Если вспомнить, что в этом же поезде, в соседнем вагоне, ехала «команда» сотрудников МГБ, которая должна была обеспечить успех операции по «ликвидации» Михоэлса, то притча о Соломоне, «которому везет», предстает сегодня в особом свете.

Гостиница «Беларусь», в которой остановились Соломон Михоэлс с близкими ему людьми

С Анастасией Потоцкой и дочерью Варей. 1935 год

Вениамин Зускин и Соломон Михоэлс

С.Михоэлс, В.Зускин и еврейский писатель Михаил Добрушин

Просмотры спектаклей были назначены на 10 и 11 января. Все остальное время Михоэлс проводил с друзьями, главным образом, актерами Еврейского театра, и почти постоянно рядом с ним был его спутник по поездке в Минск Владимир Голубов. (Первоначально предполагалось, что Михоэлса будет сопровождать главный режиссер Театра им.Вахтангова народный артист СССР Рубен Симонов, но в последний момент все поменялось. Вопрос «кем?» сегодня уже кажется риторическим).

Зимой 1990 года минский писатель, лауреат Государственной премии Владимир Мехов (Нехамкин) взял интервью у бывшей актрисы Белорусского Государственного еврейского театра (БелГОСЕТа), заслуженной артистки БССР Юдифи Арончик. Вот отрывки из этого интервью, опубликованного в журнале «Родник» (1990, N3).

«Актриса БелГОСЕТа Засл.арт.БССР Юдифь Арончик.
Сцена из спектакля «Без вины виноватые». 1947 г.
Кручинина – Юдифь Арончик, Галчиха – Песя Вольпина.

«Михоэлса и сопровождавшего его театрального критика В.И.Голубова встретили на вокзале в день приезда на предписанном протокольном уровне начальник республиканского Управления по делам искусств П.В.Люторович и группа актеров.

Должна сказать, что в жизни мне выпало счастье не просто многолетнего доброго знакомства с Соломоном Михайловичем, а и его приязни. Думаю, что имею основание так считать. Не раз он приглашал меня на работу в труппу, которую возглавлял. Приезжая в Минск или когда в Москве бывали мы, охотно навещал нашу семью. И в тот день на перроне, сердечно поздоровавшись, он тоже предложил, чтобы я сразу поехала с ним и Голубовым. Я отказалась, сказала, что им надо отдохнуть. Да и предстояло нам встретиться назавтра же: было договорено заранее, что Михоэлс посмотрит в дни пребывания в Минске спектакль нашего театра «Тевье-молочник», который поставил наш актер М.Б.Сокол, а Михоэлсом был консультантом постановки.

Здание на улице Володарского, в котором Государственный еврейский театр Белоруссии пережил в довоенные годы яркий взлет, в огне войны было полуразрушено. К нашему возвращению из Новосибирска относительно восстановлена была только закулисная, служебная половина здания. В бывших гримуборных, костюмерных, бутафорских мы, актеры, и обитали со своими семьями. Здесь же репетировали, здесь же размещалась администрация. А со спектаклями кочевали по фабричным клубам, и раз в неделю, по понедельникам, когда у «купаловцев» был выходной, играли на их сцене.

Минск. Здание бывшей хоральной синагоги.
В 1930-е годы – Белорусский Государственный еврейский театр

День, когда мы показывали на сцене купаловского театра нашего «Тевье», был в истории БелГОСЕТа последним праздничным днем. Мы, конечно, этого не знали – что последним. Но что праздничным... Это было на лицах у всех моих товарищей. Большой актерской компанией повели Соломона Михайловича после спектакля ужинать в ресторан. А из ресторана, под полночь, «завёвшись», отправились ко мне домой пить кофе – благо до нашего обиталища в отстроенной части театрального здания идти было недалеко.

Что навсегда врезалось в память и осмысливается теперь иначе, чем в момент, когда увиделось, так это странная группа из четырех-пяти мужчин, пробежавшая, протопавшая тяжелыми сапогами мимо нас, когда мы вдвоем, Михоэлс и я, чуть поотстали от остальной компании и между нами и спутниками образовался небольшой интервал. В этот интервал и рванули громыхавшие сапогами субъекты. Мы даже отпрянули. Михоэлс схватил меня за руку. Очень уж неприятные ассоциации вызвала экипировка пробежавших: все – в сапогах, в одинаковых шляпах и одинакового силуэта плащах. Человек импульсивный, очень впечатлительный, Соломон Михайлович не сразу успокоился, не сразу пришел в прежнее состояние».

Восстановить сейчас все подробности последних пяти дней жизни великого Михоэлса во время его пребывания в Минске в январе 1948 года практически невозможно. Но отдельные фрагменты сохранились: что-то опубликовано, а что-то еще могут рассказать свидетели. Среди тех, кто видел в те дни Соломона Михоэлса, был и сам Владимир Мехов, работавшего в те дни сотрудником республиканской газеты «ЛIМ» («Лiтаратура i мастацтва»).

– Мне в тот вечер, когда БелГОСЕТ показывал Михоэлсу свой спектакль «Тевье-молочник», повезло: я был среди зрителей. Те несколько часов, что смотрел «Тевье», столь дорогой для всех нас гость, мне, тогда студенту и начинающему газетчику, запомнились царившей в зале атмосферой, какой-то особой общей доброй взволнованностью. Честно говоря, не знаю, чем больше было занято внимание зрителей, мое в том числе, – тем, что происходило на сцене, или тем, как реагировал на происходящее на сцене сидевший в правительственной ложе Михоэлс.

Счастливые актеры работали превосходно. Могу засвидетельствовать, что Юдифь Самойловна Арончик была замечательной, пронзительной Голд, дочерью Тевье, покидавшей отцовский дом, чтобы следовать за любимым в ссылку. Но стоило любому из нас чуть перевести взгляд – и перед глазами живым сидел волшебник Михоэлс! Ах, как его приветствовали, едва он появлялся в ложе, куда он входил перед самым открытием занавеса: не хотел отвлекать внимания людей от спектакля.

«Владимир Мехов – минский писатель и кинодраматург.
В 1948 г. – сотрудник газеты «Лiтаратура i мастацтва»

Своим остроумием, своим благожелательным интересом к каждому, с кем знакомился, своей незаемной мудростью Михоэлс покорил тогда в Минске многих. Помнится, в редакцию, где я работал, заглянул в те дни Борис Кудрявцев – тогда минчанин, купаловец, а позднее актер Московского театра на Малой Бронной, который, кстати, размещается в помещении тогдашнего Михоэлсовского театра. Так вот, он, человек ироничный, не склонный к восторгам, изменил обычному своему скепсису и с блестящими глазами рассказывал, каким обаятельным умницей показал себя Михоэлс, общаясь после просмотра «Константина Заслонова» с участниками спектакля.

Из того, что помнится самому: Миша Ривин, отличный актер еврейского театра и в дополнение ко всему классный фотохудожник, приносит в редакцию снимок для некролога и, крупный, полнотелый, внезапно по-детски всхлипывает: «Боже, разве мог я подумать, что это будет его последний снимок! Снимал для альбома, а оказалось – для некролога!..»

Нам все время кажется, что события почти 60-летней давности – это нечто чрезвычайно далекое, уходящее корнями в глубокое прошлое. Но вот выясняется, что в те дни, когда экспонировалась эта выставка, жил человек, который в тот уже ставший далеким день, 12 января 1948 г., щелкнул затвором фотоаппарата и сделал этот эпохальный снимок. И мы вдруг поневоле оказываемся вовлеченными в водоворот этих событий, превращаемся в их современников. Возникает ощущение, что события эти совершаются едва ли не в нашем присутствии. Именно такое чувство испытываешь, когда слушаешь воспоминания бывшего фотографа Белорусского театрального общества Исаака Ароцкера.

Исаак Ароцкер

«Приезд Михоэлса в Минск в январе 1948 года был его первым посещением нашего города в послевоенные годы. Мне тогда было чуть больше двадцати лет, я незадолго до этого вернулся из эвакуации и ездил по всем городам Белоруссии, где работали театральные коллективы, создавая фотоархив театрального общества. В БелГОСЕТе работали актерами моя тетка Мирра Ароцкер и ее муж Михаил Ривин. Еще до войны я занимался в фотостудии Дворца пионеров, а после войны зарабатывал на жизнь, делая моментальные фотографии на Минском железнодорожном вокзале, так что особой подготовки для работы в театре мне не понадобилось. Фотолаборатория находилась в крохотном помещении под сценой еще тогда не функционирующего театра, и я там проводил все время. Был я один. Отец мой погиб в лагере смерти «Тростенец», что под Минском, а вместе с ним еще 30 человек нашей большой семьи.

Помню то воодушевление, которое возникло в театре, когда стало известно о приезде в Минск Михоэлса. «Мы должны курировать Михоэлса, – сказал тогда директор театра Ефим Петрович Гольдшварц, – встретить, помочь разместиться, сопровождать». Я оказался среди тех, на кого эта задача была возложена.

Не могу забыть одну встречу с Михоэлсом дома у Гольдшварца. Гость много и очень интересно рассказывал об Америке, куда он ездил в годы войны, о приключениях, связанных с этой поездкой: о том, как во время какого-то митинга сломалась трибуна, с которой он выступал; о том, как самолет, на котором они возвращались в Европу, совершил вынужденную посадку на море и их подбирали английские военные корабли...

Долго шли с улицы Широкой (ныне Куйбышева), где в одном из двухэтажных домов первой послевоенной постройки жил Гольдшварц. Расставаться не хотелось. До гостиницы «Беларусь» (позднее «Свислочь») вместе с Михоэлсом дошли Ривин, Гольдшварц и я. Возвращаясь домой, Ривин оскользнулся, упал и сломал руку. Назавтра прибежал ко мне: «Готовься, будешь снимать Михоэлса». – «Я боюсь». – «Не бойся, я буду рядом».

– 12 января в Белорусском театре собралась вся труппа еврейского театра. Прибежали купаловцы. В фойе второго этажа устроили импровизированную фотостудию: принесли стулья, установили свет. Я сделал несколько снимков, в том числе портретные снимки Михоэлса. На одном была запечатлена вся труппа, но именно этот снимок, к сожалению, не сохранился. Снимал аппаратом «Контакс», на фотопластинки 10 х 15. После того, как все разошлись, ко мне подошла Арончик. «Изя, пройдем в гостиницу к Михоэлсу. Хочу пригласить его к себе сегодня вечером».

Михоэлс брился. Принял нас очень приветливо, но от приглашения отказался: «Этот писатель, который приехал со мной, встретил однокурсника. Очень просит пойти с ним в гости. Я не смог отказать». Арончик договорилась с ним о встрече назавтра, и мы ушли. Я пластинки проявил, высушил, отретушировал. Наутро прибегает Ривин: «Убит Михоэлс. Где кассеты?» Я – в лабораторию. Взял нейтральные кассеты, засветил, опять завернул в темную бумагу, а оригиналы отнес домой и спрятал в сарае за дровами. На следующий день приезжают. «Михоэлса снимали?» – «Снимал». – «Где снимки?» – «Еще не проявлял». – «Поехали». Отдал им те кассеты, которые я засветил. Проявили. «Почему нет изображения?» – «Не знаю. Должно было быть все в порядке». Отстали.

Позднее пристал Гольдшварц: «Я не отнимаю у тебя авторских прав, но снимки должны быть в театральном музее». Я и отдал. Когда в армии служил, особист вызывает: «Что там у тебя было с Михоэлсом?» – «Ничего, фотографировал». Больше не трогали.

Академик Петр Капица и Соломон Михоэлс

В 53-м вернулся после демобилизации, начал работать в театральном обществе в мастерской. Однажды приходит столяр: «Иди, погляди, там какие-то ящики с фотографиями привезли». Действительно, целый ящик с негативами и отпечатками. Много снимков довоенных, в том числе штук 500, наверное, из тех, что я еще снимал. Нашел и пластинки с негативами Михоэлса. Сохранилось 4 штуки, три из них – портретных. Я забрал. Остальное все выбросили. А было там такое богатство!

О том, что у меня есть последние фото Михоэлса, я в разные места писал. Одно письмо написал Сергею Образцову. Долго не было ответа. Потом пришел: Сергей Владимирович серьезно болен и так далее. Потом я написал в Бахрушинский музей. Те даже не ответили. Послал отпечатки в культурный центр имени Михоэлса в Москве. Оттуда ответили, что отдали эти фото дочери артиста, которая разместила их в какой-то музейной экспозиции в Тель-Авиве. Пусть так»,.

Последние прижизненные снимки Соломона Михоэлса.
Фотографировал Исаак Ароцкер. Минск. 12 января 1948 г.

Поздней осенью 1998 года в одном из тех крохотных помещений, которыми располагает в Минске Дом-музей I съезда РСДРП, была открыта выставка, посвященная деятельности БелГОСЕТА, подаренная впоследствии Минскому объединению еврейской культуры (МОЕКу) им. Изи Харика и заложившая основу будущего общественного музея еврейской культуры. Среди экспонатов этой выставки находилось групповое фото с Соломоном Михоэлсом в центре работы Исаака Ароцкера. В комментарии к фото говорилось, что сделан этот снимок 12 января 1948 года, то есть за день до гибели великого артиста.

Минск. 12 января 1948 г. Белорусский Государственный драматический театр им. Я.Купалы

Первый ряд: кинодраматург, переводчик, распорядитель музея подарков Сталину в Минске Илларион Барашко, Соломон Михоэлс и актер Глеб Павлович Глебов (спустя несколько месяцев за исполнение одной из ролей в спектакле «Константин Заслонов», за который ему было присвоена Сталинская премия, Г.Глебову было присвоено звание народного артиста СССР).

Второй ряд: директор БелГОСЕТа Ефим Гольдшварц, актер БелГОСЕТа Михамл Ривин, Зам. директора театра им. Я.Купалы Аркадий Гайдарин и сопровождавший Михоэлса в поездке в Минск театральный критик и осведомитель МГБ Владимир Голубов (для публикаций использовал псевдоним Потапов).

О событиях тех трагических дней января 1948 года мы продолжаем рассказ словами Юдифь Арончик (в изложении Владимира Мехова).

– 10 января состоялся просмотр «Константина Заслонова». Я на нем быть не смогла, но другие актеры нашего театра были. И один из них мне назавтра рассказал, что видел, как в антракте Голубов тепло встретился в фойе, даже обнялись они, с каким-то человеком, одетым в форму железнодорожника высокого ранга. Видел еще, как после короткого радушного разговора между ними железнодорожник написал что-то Голубову на программе спектакля. Наши мужчины полюбопытствовали, спросили у Голубова, кто этот встречный, и он ответил, что это приятель студенческих лет, с которым они лет пятнадцать не виделись.

Два дня спустя, когда страшное, чему предстояло случиться, случилось, я в гостиничном номере Михоэлса и Голубова среди оставшихся от них вещей увидела ту программку. Авторучкой на ней было написано: «Белорусская улица, дом на горке». Они были приглашены по тому адресу в гости на вечер 11-го. То есть, на следующий день после встречи Голубова в театре с приятелем. Должен был отмечаться день рождения то ли самого голубовского товарища, то ли кого-то из его семьи. Он и взял с Голубова слово, что тот придет, притом непременно с Михоэлсом.

Здание театра им. Янки Купалы в послевоенные годы

Я об этом ничего не знала. Вечером Михоэлс и он должны были быть в оперном, и я решила пригласить их обоих после «Алеси» прийти ужинать к нам. Мой муж, актер нашего театра М.М.Моин, позвонил об этом в гостиницу Соломону Михайловичу, и тот ответил, что с удовольствием еще раз посидел бы за бутылкой вина в нашем доме. Голубов же мне резко возразил: «Нет, нет, не получится. Нас будут ожидать. Я твердо заверил, что придем...»

С. Михоэлс в спектакле «Тевье-молочник»

Вечером я все-таки пошла в оперный театр с намерением увести Михоэлса после спектакля к себе. Соломон Михайлович, увидев меня, обрадовался, сказал, что я – молодчина. Голубов же нахмурился, стал убеждать его, что им надо будет, освободившись, идти туда, куда обещано. Вышло по-моему. На спектакль приехал ко второму акту секретарь ЦК партии Белоруссии, ведавший вопросами идеологии, М.Т.Иовчук, и сообщено было, что сразу по окончании спектакля состоится его обсуждение расширенным художественным советом. Михоэлс с улыбкой повернулся ко мне (мы сидели все в директорской ложе): «Видишь, Юдифочка, теперь пойду только к тебе!..»

Обсуждение затянулось почти до двух часов ночи. Но я с двумя друзьями терпеливо ждала. Потом Иовчук и Люторович в своих машинах подвезли всех к зданию нашего театра. Голубов снова сказал, что Михоэлсу и ему следует идти не ко мне, а в гостиницу. Мол, их наверняка поджидают. Я предложила ему сходить в гостиницу самому, ходьбы-то до нее считанные минуты, удостовериться, что в третьем часу ночи никто там в ожидании его не сидит, и возвратиться к нам. Не скрывая неудовольствия, Голубов быстрым шагом направился в сторону гостиницы и назад уже не пришел.

Через полтора суток, стоя оглушенная жутким известием среди собравшихся знакомых и незнакомых в люксовском гостиничном номере, куда должны были вернуться и не вернулись Михоэлс и Голубов, я слышала, как живущий в номере вместе с ними Барашко рассказывал, что вечером и заполночь, в часы затянувшегося просмотра и обсуждения «Алеси», в номер многократно звонили по телефону. Понимая, что это не ему, Барашко даже перестал снимать трубку. Когда же звонившим ответил, наконец, Голубов, то раздраженно бросил: «Куда я пойду, если у меня забрали Михоэлса!..» На другом конце провода, очевидно, сильно огорчились, потому что Голубов смягчился: «Что ж, перенесем день рождения на завтра...».

А Соломон Михайлович просидел у нас до половины восьмого утра. Говорили, говорили, говорили. От усталости ли, от горького ли какого-то предчувствия – впрочем, скорее это мне теперь так вырисовывается – при прощании он вдруг подавленно вымолвил: «Я, наверное, скоро умру...» Я стала растерянно укорять его за эти слова. Хотя в самой что-то дрогнуло. Прощались мы только до вечера: было договорено, что к половине девятого приду с Соколом к нему в гостиницу обменяться соображениями по нашему «Тевье-молочнику». Кто мог подумать, что это прощание было навсегда!

Наша встреча не состоялась, хотя мы с Соколом пришли в гостиницу минута в минуту к назначенному времени. Дежурная по этажу сказала, что интересующим нас жильцам срочно понадобилось куда-то ненадолго выйти, и они просили передать, чтобы мы их обождали. Мы просидели в ожидании до одиннадцати часов, не дождались и ушли: знали, что на десять вечера Михоэлсу и Голубову была назначена встреча у Иовчука. Из дому до часа ночи звонили в номер. Никто не отвечал.

С женой Анастасией Потоцкой

Почему в Минск вместе с Михоэлсом поехал именно Голубов? Почему выбор убийц пал именно на него? Ведь Михоэлс мог и отказаться от такого партнера. Или в те времена никакие возражения не принимались, даже если поступали от людей такого ранга, как народный артист СССР?!

У Михоэлса с Голубовым были «свои» отношения. В печально памятный 1937 год Голубов опубликовал в газете «Советское искусство» большую статью под названием «Прошлое и настоящее ГОСЕТ». Статья была разгромная, хотя многие ее положения имели определенный смысл и привели к некоторым изменениям в репертуарной политике театра. Главным же итогом появления этой статьи стало уничтожение не очень понятных обывателям панно в фойе, которое Голубов назвал «вычурным». Росписи пришлось убрать, чего Михоэлс простить ему никак не мог, ибо сделаны они были в свое время еще руками Марка Шагала.

Голубов был родом из Минска. Выпускник института железнодорожного транспорта, он, тем не менее, жизнь посвятил искусству. Не устояв перед системой, стал одним из огромной армии стукачей, которыми была буквально нашпигована страна. Пешка в большой игре, которой ради успеха всего дела можно и пожертвовать без особого сожаления. Подробности убийства недавно стали достоянием всех.

Убийство С. Михоэлса. Заказчик и исполнители

Иосиф Сталин

Лаврентий Берия

Лаврентий Цанава

Л.Берия, давший сразу после смерти Сталина «отбой» по Делу врачей, в своем письме Г.Маленкову писал о результатах допроса арестованного незадолго до смерти Сталина министра госбезопасности Абакумова, который показал следующее: «Насколько я помню, в 1948 г. глава советского правительства И.В.Сталин дал мне срочное задание – быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию Михоэлса, поручив это специальным лицам. Тогда было известно, что Михоэлс, а вместе с ним и его друг, фамилию которого я не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И.В.Сталину, он сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию... Когда Михоэлс был ликвидирован и об этом было доложено И.В.Сталину, он высоко оценил это мероприятие и велел наградить орденами, что и было сделано».

Как замечает в письме Л.Берия, «попутно ликвидировали и агента МГБ СССР Голубова В.И., сопровождавшего Михоэлса». Главным выводом из этих показаний может быть только один: задание убить народного артиста СССР, лауреата Сталинской премии, председателя Еврейского Антифашистского Комитета, любимца всей страны дал лично Сталин! Преступление было «заказано» с высоты престола.

Как объяснял Л.Берия сложившуюся тогда «оперативную обстановку», было два варианта устранения Михоэлса: автомобильная катастрофа либо наезд грузовой машины на малолюдной улице. Но оба этих варианта не давали гарантий. И тогда было принято такое решение: через агентуру пригласить Михоэлса в ночное время в гости к каким-либо знакомым, подать ему машину к гостинице, затем привезти на территорию загородной дачи Цанавы Л.Ф., где и ликвидировать. После этого тело вывезти на малолюдную, глухую улицу города, положить на дороге, ведущей к гостинице, и произвести наезд грузовой машины... Так и было сделано. Во имя тайны убрали и Голубова, который поехал с Михоэлсом в гости.

Минск. Лесопарковая зона Степянка.
В 1948 году – спецобъект МГБ на восточной окраине города по Московскому шоссе, загородная дача Л.Цанавы (ныне снесена). Одно из предполагаемых мест убийства С.Михоэлса и В.Голубова

«Убрать»... «Ликвидировать»... Чудовищный жаргон! Как будто речь идет о мусоре, а не о человеческих жизнях. Но где же именно было совершено убийство?

По некоторым данным, к началу 1948 года рядом с Минском были две правительственных резиденции (тогда их еще называли дачами): в Степянке (за Парком Челюскинцев) и в Дроздах. За последующие годы они не раз меняли своих хозяев, но как закрытые зоны существуют и по сей день. Во все времена года они были населены людьми – не считая обслуживающего персонала и охраны, и, как нам кажется, не очень подходили для столь деликатного и сверхсекретного дела, как «устранение» известного всей стране человека. Если бы убийство Михоэлса и Голубова было проведено именно на территории какой-либо из этих правительственных «дач», сведения об этом было просто невозможно сохранять в тайне столько лет – что-нибудь рано или поздно так или иначе в прессу просочилось бы.

Нет сомнения, что архивы спецслужб хранят разгадку тайны гибели Михоэлса, но доступ к ним в последние годы крайне затруднен, так что нам придется высказать пока только свои предположения, не подтвержденные архивными данными и свидетельскими показаниями.

Есть еще одно соображение, по которому мы должны несколько скептически относиться к версии убийства на территории правительственных дач: обе эти «точки» были достаточно (по понятиям послевоенного времени) отдалены от центра Минска и гостиницы «Беларусь», где остановились московские визитеры. Однако вполне возможно, что существовало в 1948 году еще какое-нибудь уединенное место в городе или на его окраине, где можно было без особого риска «засветиться» совершить «заказное», как сейчас говорят, преступление. И мы занялись поисками такого места. И оно обнаружилось. Им оказался парк бывшей помещичьей усадьбы в поселке Лошица. Тогда это было на выезде из города по Червенскому тракту. Сегодня это – уже едва ли не центр города.

Минск. Лесопарковая зона Лошица, бывшая помещичья усадьба.
В январе 1948 года – южная окраина Минска по Червеньскому тракту, офис Джойнта в последние недели его работы в БССР. В 1944-1946 гг. – Центральный штаб партизанского движения, база спецслужб, позднее – дача партийной элиты республики.
Наиболее вероятное место убийства С.Михоэлса и В.Голубова (мнение автора)

После освобождения Минска здесь разместился передислоцированный из Москвы Центральный штаб партизанского движения, возглавляемый первым секретарем ЦК КП(б)Б Пантелеймоном Пономаренко. Позднее на этой территории была школа диверсантов. После окончания войны здесь еще некоторое время размещались правительственные дачи. Затем здания были отданы под офис и склады Джойнта. Место было достаточно глухое, безлюдное, от города удаленное, службе безопасности знакомое. Даже сегодня, когда территорию поселка уже несколько облагородили, это место поражает своим зловещим видом – мрачное, безжизненное. Длинный глухой забор. За ним, на расстоянии пятидесяти метров, другой. Будка для КПП на въездных воротах. Зияющие темными окнами, составленные из строений различной величины здания. Глубокий обрыв над речкой...

Могло ли убийство Михоэлса и Голубова произойти здесь? Вполне, тем более, что все три точки – поселок Лошица, угол Белорусской и Ульяновской, где были обнаружены тела (вспомним слова в записке: «Белорусская улица, дом на горке»), и гостиница «Беларусь» – расположены на одной линии, вдоль бывшего Червенского тракта. Можем ли мы утверждать об этом как о решенной проблеме? Конечно же, нет. Пока это все же только предположение...

Летом 1990 года автор этих строк записал воспоминания Юдифи Самойловны Арончик. О той ночи, когда они с мужем и друзьями задержали Михоэлса у себя и не дали ему уйти с Голубовым, она рассказывала с особым волнением. «Мы продлили ему жизнь на один день!.. Как он любил посидеть за столом, выпить с близкими ему людьми, поговорить, не опасаясь, что на него донесут...»

Вскоре после нашей беседы известный политический обозреватель Израильского телевидения Хаим Явин снимал в Минске первую серию своего семисерийного документального фильма «Тлеющие угольки». Я принимал участие в съемках. Хаим Явин предложил включить в сюжет рассказ о гибели Михоэлса, и мы выехали на то место, где были обнаружены их с Голубовым тела. Именно здесь великий русский певец и большой друг Михоэлса Иван Семенович Козловский каждый раз, бывая в Минске, возлагал цветы. Вместе со съемочной группой на Белорусскую улицу приехала и Ю.Арончик.

Угол Ульяновской и Белорусской улиц, где утром 13 января 1948 года были найдены тела С.Михоэлса и В.Голубова

Мы опросили большинство жителей о событиях более чем 40-летней давности, но даже старожилы не смогли вспомнить, чтобы в послевоенные годы на их улице произошло какое-нибудь громкое преступление. (А кадры, снятые с Арончик на улице Белорусской, тогда в фильм Хаима Явина не вошли.)

Как бы то ни было, но, к нашему величайшему сожалению, именно в Минске 13 января 1948 года был убит великий еврейский актер и общественный деятель Соломон Михоэлс. А произошло это в Лошице, в Дроздах или в Степянке – для истории этот факт является деталью, и уже не имеет решающего значения.

А теперь обратим внимание на две фразы, которые находятся выше по тексту и которые, на наш взгляд, выглядят весьма многозначительно. Первая: После того, как из Лошицы выехали правительственные дачи, «здания были отданы под офис и склады Джойнта». Вторая: Арестованным в декабре 1947 года, то есть за месяц до гибели Михоэлса, «физику Льву Абрамовичу Туммерману и его жене Лидии Шатуновской были предъявлены обвинения в участии «в сионистской организации» и в «содействии главному агенту Джойнта Михоэлсу».

Как нам кажется, упоминание Джойнта в обоих случаях далеко не случайно. Дело в том, что именно в те годы советские спецслужбы разрабатывали сценарии, по которым позднее могли бы разыгрывать провокационные процессы, способные привести к массовым репрессиям и депортациям. И если впомнить события, которые произошли спустя буквально два-три года, станет ясно, что американскому еврейскому распределительному комитету Джойнт предстояло занять в них далеко не последнее место. В ноябре 1951 года был арестован и обвинен в государственном заговоре генеральный секретарь компартии Чехословакии 50-летний Рудольф Сланский (наст. – Зальцман). Из 14 привлеченных к суду участников процесса 11 были евреями.

Рудольф Сланский, Генеральный секретарь ЦК компартии Чехословакии

Сам процесс отличался беспрецедентной антисемитской направленностью. К суду были даже привлечены два гражданина Израиля, арестованные ранее и под пытками давшие показания, которые затем легли в материалы дела. Одним из пунктов обвинения была связь «заговорщиков» с «американской шпионской организацией Джойнт». Спустя год с небольшим, 3 декабря 1952 года, 11 обвиняемых во главе с Р.Сланским были повешены, 3 начали отбывать пожизненное тюремное заключение.

Прошло всего 40 дней со дня казни Р.Сланского и его товарищей, и в СССР разразилось так называемое «Дело врачей». Арестованные (большинство – евреи) обвинялись в попытке «путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». Назывались имена членов партийного руководства страны – А.Жданова и А.Щербакова, якобы погибших от их рук. По официальной версии, директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» обвиняемые получали из США от «международной еврейской буржуазно-националистической организации «Джойнт», созданной американской разведкой, якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах». А связным у Джойнта был «известный еврейский буржуазный националист Михоэлс».

И даже много позднее, когда провокационный характер процесса Р.Сланского и «Дела врачей» был разоблачен, а деятельность Джойнта в странах коммунистического блока (кроме Румынии) была прекращена, сам Джойнт являлся объектом нападок и клеветы в советских антисемитских кампаниях, принявших особенно одиозный характер после Шестидневной войны 1967 года. 16 августа 1967 года агентами тайной полиции Чехословакии был даже убит вице-председатель Джойнта, председатель Американского совета общинных организаций по оказанию помощи зарубежным странам 60-летний Чарлз Джордан.

А теперь возникает вопрос: не было ли задумано сотрудниками советских спецслужб уже в операции по «ликвидации» Соломона Михоэлса в январе 1948 года использовать Джойнт в качестве объекта провокации? Не потому ли у арестованных до этого Льва Туммермана и Лидии Шатуновской пытались выбить показания о связи Михоэлса с Джойнтом? И не потому ли местом возможного убийства великого артиста могла стать территория миссии Джойнта в Минске? К примеру, этот факт можно было бы использовать для обвинения Джойнта в том, что его сотрудники якобы «убрали» своего агента, ставшего нежелательным свидетелем...

    Не хлебавший из лагерной миски,
        Не крещенный наркомовской чернью,
            Он скитался по улицам минским –
                Лир, поверивший клятвам дочерним.

    О, куда ты бредешь, иудей?
        Ненадежны подмостки и трапы.
            Мир – мокрушный театр вождей.
                Можно к стенке, а можно – у рампы.

    Затянулась последняя пауза,
        Но за это уже не осудят.
            Снег. Финал. Пистолеты за пазуху.
                Рождество. День тринадцатый. Студень.

Так представил себе обстановку, в которой проходили последние дни и часы жизни великого Соломона Михаэлса, минский бард Марк Мерман. Это – отрывок из его стихотворения «ГОД 1948, или СМЕРТЬ КОРОЛЯ ЛИРА». Вот как вспоминала в 1990 году об атмосфере, царившей в те дни в Минске, Юдифь Арончик (запись Владимира Мехова).

«13-го утром Михоэлс должен был уезжать. Я намеревалась присоединиться к провожающим, зайти для этого в гостиницу. Актер нашего театра Миша Ривин, собравшийся туда раньше, постучал ко мне, спросил, готова ли. Ответила, что догоню, пусть идет сам. Когда пришла в гостиницу, дверь номера, в который торопилась, увидела приоткрытой, услышала оттуда голоса. Подумала, что все это – провожающие. Постучалась, расхоже-театрально объявила о себе: «Те же и я!» Миша Ривин шагнул ко мне, его лицо меня насторожило. Сказал: «Случилось большое несчастье». Я решила, что Соломон Михайлович заболел, не помню, то ли спросила об этом, то ли собиралась спросить. Ривин повторил: «Большое несчастье». И видя, что степени несчастья я все-таки не постигаю, произнес: «Михоэлс и Голубов убиты!...»

Дальнейшие час-полтора проступают из памяти туманными мазками. Вот отвечает на чьи-то вопросы Барашко. Вот кто-то рассказывает, что оба трупа, раздавленные грузовиком, найдены под утро на неосвещенном куске дороги возле поворота с Ульяновской на Белорусскую. Повидимому, Михоэлса и Голубова, зная, куда они идут, там подстерегали. Вот слышу приглушенно-убежденное: «Убийство! Несомненно, убийство!» Вот прибегает директор нашего театра, человек, приученный атмосферой тех лет собственное мнение, по возможности, придерживать невыявленным: «Какое убийство?! Только что звонили от Иовчука – автомобильный наезд!..» Вот тогдашний прокурор республики Ветров, ни к кому конкретно не адресуясь, вполголоса замечает: «Знаем мы и такие убийства: сначала пуля, потом под колеса!..»

Ехать в Москву на похороны тем же поездом, которым отправлены были гробы с телами убитых, нам не разрешили. Выехали следующим – директор и группа актеров Еврейского театра Белоруссии. Страшно вспоминать о встрече с коллегами-москвичами, актерами михоэлсовской труппы. «Как вы его не уберегли!» – буквально трясла меня в рыданиях одна актриса. Впрочем, мы и сами себя долго изводили таким вопросом-упреком. Понимали, что не по адресу, и все-таки изводили...

А что Михоэлс вовсе не народный артист СССР, не выдающийся деятель советской культуры, а «известный еврейский буржуазный националист», прочитали мы через пять лет в передовой статье «Правды» – отклике на опубликованное сообщение о разоблачении и аресте группы «врачей-отравителей». Но это уже другая история».

Среди вопросов, возникающих в связи с гибелью Михоэлса, есть один, на который долгое время у автора этих строк не находилось ответа: почему никто из старожилов улицы Белорусской не запомнил такое, казалось бы, серьезное событие, как убийство великого актера, происшедшее рядом с их домами? Да, прошло 30 лет, но событие-то было, как сейчас говорят, резонансное. Из литературных источников, в которых более или менее подробно описывались последние дни Михоэлса, есть подробное интервью В.Мехова с Ю.Арончик, размещенное им в журнале «Родник» (1990, №3). Думается, один из фактов, приведенных в нем, должен привлечь внимание исследователей. «Два дня спустя, – рассказывала Ю.Арончик В.Мехову, – когда страшное, чему предстояло случиться, случилось, я в гостиничном номере Михоэлса и Голубова среди оставшихся от них вещей увидела театральную программку. Авторучкой на ней было написано: «Белорусская улица, дом на горке». Они были приглашены по тому адресу в гости на вечер 11-го».

Опубликованные архивные данные свидетельствовали, что убили Михоэлса и его спутника не здесь, а на даче руководителя белорусского МГБ Л.Цанавы, и лишь после этого привезли трупы на эту улицу и демонстративно переехали грузовиком, чтобы создать впечатление смертельного наезда. Еще несколько позднее произошла корректировка, и стало ясно, что нашли их тела не совсем на углу улицы Белорусской, где тогда стоял дом народной артистки СССР Ларисы Александровской, исполнительницы партии Алеси в опере, которую приехал оценивать Михоэлс. Случилось это метров на сто выше, ближе к улице Свердлова, на углу другой улицы, которая называлась Гарбарной (Скорняжная).

Но почему тела убитых были подброшены именно сюда? Дача Л.Цанавы находилась в лесном массиве по Борисовскому тракту (ныне – Московское шоссе), в семи-восьми километрах от центра города. У чекистов в те времена (да, наверное, и сейчас тоже) были такие высококлассные мастера всяких заплечных дел. Тех, кого было приказано «ликвидировать», лишали жизни в любой точке земного шара – убивали, похищали, топили, отравляли, выбрасывали из окон высоких домов, устраивали автомобильные аварии… И делали все это, не оставляя следов. А уж в собственной «заповедной зоне» и вовсе «своя рука – владыка». Но вывезти силой далеко за город двух обреченных на смерть людей, там убить, чтобы потом обратным рейсом привезти их назад, сбросить в снег на улице, которая находится в одном квартале от гостиницы, из которой их и похитили… Что-то уж больно мудрено. Что-то здесь не так. А если не так, то где именно было совершено убийство великого артиста?

Анализируя отрывочные данные о послевоенном Минске, собранные из самых разных источников, можно установить, что к началу 1948 г. рядом с городом находились две правительственных резиденции (тогда их еще называли дачами): в Степянке (за Парком Челюскинцев) и в Дроздах. В последующие годы они не раз меняли своих хозяев, но как закрытые зоны существуют и по сей день. Во все времена года они были населены людьми – не считая обслуживающего персонала и охраны, и, как мне кажется, не очень подходили для столь деликатного и сверхсекретного дела, как «устранение» известного всей стране человека. К примеру, в Степянке рядом с двухэтажным зданием – резиденцией Л.Цанавы размещалась гостиница, в которой, кстати, проживал в те дни прибывший в соседнем вагоне с Михоэлсом «десант» московских сотрудников МГБ. Если бы убийство Михоэлса и Голубова было проведено именно на территории какой-либо из этих правительственных «дач», сведения об этом было бы просто невозможно сохранять в тайне столько лет – что-нибудь рано или поздно так или иначе в прессу просочилось бы.

Нет сомнения, что, несмотря на обилие уже опубликованных документов, архивы спецслужб хранят еще многое, что могло бы помочь окончательно собрать все данные, касающиеся тайны гибели Михоэлса, но доступ к ним в последние годы крайне затруднен. Поэтому автор попробует взять на себя смелость высказать свои собственные предположения, хотя они и не подтверждены архивными данными и свидетельскими показаниями. В конце концов, суды тоже иногда выносят приговоры по совокупности косвенных улик. Пусть автора обвинят в конспирологических измышления, но, думаю, если бы не существовало «теории заговора», многие тайны истории так и остались бы тайнами.

В 1997 г., подготавливая к публикации в журнале «Джаз-квадрат» документальную повесть о лучшем в истории советской эстрады Государственном джаз-оркестре БССР под управлением Эдди Рознера, я наткнулся на записанные мной в свое время воспоминания жены Рознера – актрисы Рут Каминской. Там я нашел упоминание о том, что после войны, когда оркестр возвращался с гастролей на репетиционный период в Минск, Рознер с небольшими составами часто выезжал в Лошицу, чтобы поиграть там для узкого круга лидеров республики. Выезжала с ними и Рут. По ее словам, и первый секретарь ЦК КП(б)Б П.Пономаренко, и Л.Цанава были большими любителями джаза. Какой вывод можно сделать из этого, казалось бы, крохотного факта? Значит, Дрозды и Степянка не были единственными местами, где в 1948 г. можно было без особого риска совершить «заказное», как сейчас говорят, убийство. Но что может дать изучение истории бывшей помещичьей усадьбы в поселке Лошица, располагающейся тогда на выезде из города по Червеньскому тракту (ныне – Могилевское шоссе)?

Выяснилось, что после освобождения Минска здесь размещался передислоцированный из Москвы Центральный штаб партизанского движения, который возглавлял П.Пономаренко. После окончания войны, когда резиденция правительства республики перебралась в центр города, здесь еще некоторое время находились правительственные дачи. Затем здания были отданы под офис и склады Джойнта. Место было достаточно глухое, безлюдное, от города удаленное, службе безопасности знакомое. Упоминание слова «Джойнт» в сочетании с фамилией «Михоэлс» заставляет нас совсем по-иному взглянуть на всю концепцию убийства великого еврейского актера.

Одним из обвинений, которые были выдвинуты против членов Еврейского Антифашистского Комитета, было распространение ими слухов, будто смерть Михоэлса наступила не в результате несчастного случая, а в результате преднамеренного убийства. Официальная же версия была такова (о ней говорил академик Б.И.Збарский, анатомировавший тела погибших): Михоэлс и Голубов шли по заснеженной улице, и рядом с ними столкнулись две шедшие друг напротив друга машины; их отбросило в сторону. Произошло это на пустынной улице, ночью, и они лежали в снегу без оказания помощи. Фактически они умерли от замерзания. Эту версию приняли в те дни не все, но думать о чем-либо другом было просто опасно.

И все же, что же на самом деле произошло с Михоэлсом? Действительно ли был совершен переезд тел убитых грузовым автомобилем? Если на угол Гарбарной и Ульяновской были доставлены уже трупы, то каким образом их лишили жизни?

Александр Тышлер

Наталия Вовси-Михоэлс в своей книге «Мой отец – Соломон Михоэлс» приводит слова любимого художника Михоэлса – Александра Тышлера: «Я сопровождал его тело к профессору Збарскому, который положил последний грим на лицо Михоэлса, скрыв сильную ссадину на правом виске. Михоэлс лежал обнаженный, тело его было чистым и неповрежденным». Еще это якобы «неповрежденное тело» убитого актера видели его двоюродный брат, один из главных фигурантов будущего «Дела врачей» Мирон (Меер) Вовси, актер Вениамин (Биньямин) Зускин и, естественно, сам профессор Борис Ильич (Бэр Элиевич) Збарский, бальзамировавший в свое время тело Ленина. Значит, никакого «переезда» тел автомобилем на самом деле не было?

В 1994 году была опубликована стенограмма судебного процесса над членами Еврейского Антифашистского Комитета – «Неправедный суд. Последний сталинский расстрел». Вот какие показания давал во время судебного заседания Вениамин Зускин.

Вениамин Зускин

«Утром в Москву прибыл гроб с телом Михоэлса. Перед этим нам позвонил академик Збарский, который был дружен с Михоэлсом, и сказал, что как только прибудет гроб с телом в театр, чтобы позвонили ему, так как он хочет осмотреть, в каком состоянии находится тело и можно ли его выставлять для прощания. И в 11 часов, как только прибыло тело, появились академик Збарский, Вовси (брат Михоэлса) и художник Тышлер.

Когда раскрыли оцинкованный гроб, около гроба мы были впятером. Мы увидели проломанный нос, левая щека – сплошной кровоподтек, и тогда мне академик Збарский заявляет, что он заберет труп к себе в институт, где обработает лицо, чтобы можно было выставить. В 6 часов вечера академик Збарский приехал вместе со своими ассистентами и привез гроб с телом Михоэлса. Гроб поставили на пьедестал, зажгли все прожектора, и, в общем, создали такую обстановку, при которой он должен был лежать».

В декабре 1948 года был арестован Зускин, в 1952 году – профессор Збарский, в январе 1953 – профессор Вовси. Власти заметали следы, устраняя свидетелей. Александр Тышлер уцелел чудом.

Как вспоминает дочь актера, в гробу Михоэлс «лежал со сжатыми кулаками; под правым глазом разлилась синева; правая рука, в которой он обычно держал трость, сломана». Михоэлс был физически очень сильным человеком. Не говорит ли сломанная рука о том, что он оказал убийцам сопротивление? (Сломанная трость Михоэлса хранилась у дочери Михоэлса до ее последних дней).

Москва. Белорусский вокзал. 13 января 1948 года. В столицу доставлено тело Соломона Михоэлса

В 1989 году в среде минских активистов еврейского общественного движения ходили ксерокопии записей известного еврейского поэта Айзика Платнера, сделанных в трагические дни января 1948 года. Отрывок, который интересует нас в этом повествовании, мы приводим в том виде, в котором он опубликован в книге Матвея Гейзера «Михоэлс. Жизнь и смерть» (М.,1998).

Айзик Платнер

«В то утро весь мир был завален снежным потопом и, казалось, что люди спасались в ковчеге, только что из него вышли и теперь делают свои первые шаги по заснеженной земле... У театрального сквера сквозь белую пелену я увидел идущих мне навстречу актеров минского еврейского театра. Они были взволнованы, в глазах – ужас. Без всяких предисловий они мне сразу выпалили: «Михоэлса убили!» Мы пошли в морг. Было нас немного: я, старый актер Наум Трейстман и несколько молодых артистов – бывших воспитанников московской Еврейской театральной студии. Молодой санитар [по свидетельству судмедэксперта В.И.Карелиной, приведенному М.Гейзером, это мог быть Борис Янчевский.-- Я.Б.], которого нам удалось разыскать на заснеженных дорожках, открыл перед нами дверь.

Сразу же у входа первым лежал Соломон Михоэлс. Он лежал в шубе, одна пола наброшена на другую... В воротнике шубы покоилась непокрытая голова Михоэлса... Левая щека опухшая, заплыла кровоподтеком... Санитар, молодой человек в белом халате, вдруг выпалил плачевным голосом, будто ища справедливости у кого-то: «Автомобиль? Нате, смотрите!» И он двумя руками приподнял голову Михоэлса, немного повернул ее к нам. На середине черепа была глубокая дыра размером с пятерню и глубиной в три пальца...» (перевод с идиш художника кино Евгения Ганкина).

Не уверен, что перевод точен. Владеющие языком идиш активисты еврейского движения в Минске уточняли: Платнер с плачем упал на грудь Михоэлса, потом обнял его голову, и пальцы его в затылочной части черепа провалились в зияющую дыру. Как бы то ни было, факт пролома черепа в его затылочной части можно считать зафиксированным, что бы ни было написано в официальном протоколе вскрытия, который, скорее всего, был фальсифицирован. (Сам А.Платнер был в 1949 г. репрессирован и в Минск вернулся спустя 7 лет).

Василий Качалов и Соломон Михоэлс

Много еще нераскрытых тайн хранит в себе история убийства Соломона Михоэлса. Вот одна из них. В воспоминаниях тогдашнего заведующего репертуарной частью ГОСЕТа Б.А.Гиршмана есть такая деталь. 13 января утром в театре раздался телефонный звонок. «Я снял трубку и услышал знакомый голос. Это звонил из Минска Исаак Фефер и прокричал в трубку: «Старик умер». Согласно свидетельству Наталии Вовси-Михоэлс, за два дня до гибели во время своего последнего телефонного звонка домой, Михоэлс сказал, что утром видел Фефера в ресторане гостиницы за завтраком: тот читал газету и сделал вид, что не заметил Михоэлса.

Из этого отрывка следует, что в день убийства провокатор МГБ Ицик Фефер (агентурная кличка «Зорин») был в Минске. Его пребывание в Минске тем более кажется странным, что именно ему Михоэлс передал свои дела по руководству Еврейским антифашистским комитетом на период командировки в Минск. Эта тайна также до сих пор не раскрыта.

Соломон Михоэлс и Ицик Фефер

Многозначительным является и тот факт, что Ицик Фефер был единственным выступающим на панихиде в день похорон Михоэлса, кто не назвал смерть великого артиста убийством. Через год он был арестован и проходил по делу ЕАК главным свидетелем обвинения. Но, несмотря на все заслуги перед Лубянкой, он был расстрелян и остался в истории одновременно и как один из крупнейших идишистских поэтов, и как один из крупнейших провокаторов ХХ века.

Уже в те дни было ясно, что за историей трагической гибели Михоэлса скрывается большая государственная тайна. Возможно, убийство актера должно было стать катализатором в деле раскручивания большой провокационной кампании, жертвами которой должен был стать Еврейский антифашистский комитет. При жизни Михоэлса эта кампания была почти наверняка обречена на провал. Но одно ясно: Сталин не предполагал уровень фантастической популярности и авторитета Михоэлса и возможного общественного резонанса в стране и за рубежом, который вызовет его смерть. События в Москве, связанные с похоронами актера, не могли предвидеть и чекисты – авторы затеянной чудовищной провокации смерть. Скорее всего, Сталин просто решил отложить «дело Джойнта» на некоторое время. Затеял он его уже не в СССР, а в Чехословакии. Некоторое время выжидал, чтобы почувствовать силу реакции мировой общественности. Никакой реакции не последовало. После этого он мог смело начинать «Дело врачей». Джойнт пригодился.

На Белорусском вокзале Москвы гроб с телом Михоэлса встречала огромная напряженно молчащая толпа людей. А когда был открыт театр для прощания с телом, очередь выстроилась от площади Маяковского через весь Тверской бульвар до Малой Бронной. Несмотря на сильный мороз, люди не покидали эту медленно движущуюся очередь. Во время похорон за процессией шло семь грузовиков с венками. Весь путь от театра до крематория был забит людьми.

О том, что гибель Михоэлса – государственная тайна, стало ясно уже в первые дни после происшедшей трагедии. Вдове актера передали просьбу Л.М.Кагановича «никогда никого ни о чем не спрашивать». Уже тогда многие понимали, что это – убийство. И убийство политическое. Первые слова об этом были произнесены вслух самыми близкими к Михоэлсу людьми. «...Потеря невозместима, – сказал на гражданской панихиде Венимамин Зускин, – но мы знаем, в какой стране и в какое время мы живем». А поэт Перец Маркиш прочел свое стихотворение, в котором не только назвал смерть Михоэлса злодеянием, но и включил убитого в траурный список шести миллионов «запытанных, невинных».

Перец Маркиш

    Рекой течет печаль. Она скорбит без слов.
        К тебе идет народ с последним целованьем.
            Шесть миллионов жертв из ям и смрадных рвов
                С живыми заодно тебя почтят вставаньем.

    Под этот струнный звон к созвездьям взвейся ввысь!
        Пусть череп царственный убийцей продырявлен.
            Пускай лицо твое разбито – не стыдись!
                Не завершен твой грим, но он в веках прославлен.

Гроб с телом покойного был выставлен на сцене Еврейского театра. Гражданская панихида, на которой выступали известные деятели советской культуры и искусства, продолжалась несколько часов.

Москва, 16 января 1948 г. Прощание с С.Михоэлсом. В первом ряду родные и близкие актера

Речь у гроба С.Михоэлса произносит Александр Фадеев, Генеральный секретарь Союза писателей СССР

Еще при жизни великого актера делались попытки в той или иной форме увековечить его имя в произведениях живописи или скульптуры. Сделал такую попытку и один из крупнейших скульпторов современности минчанин Заир Азгур. Он действительно создал скульптурный портрет Соломона Михоэлса, но времена были сложные, власти вели отчаянную «борьбу с космополитизмом», основной жертвой которой была еврейская культура, и во избежание серьезных неприятностей Азгуру пришлось свою работу уничтожить. В 1994 году он скульптуру Михоэлса восстановил.

Заир Азгур работает над портретом великого Соломона Михоэлса

Памятник Соломону Михоэлсу на Донском кладбище в Москве

В 1952 году в течение двух с половиной месяцев – с 8 мая по 18 июля – военная коллегия Верховного суда СССР рассматривала дело Еврейского антифашистского комитета. 13 из 14 обвиняемых были приговорены к высшей мере наказания. 12 августа 1952 года они были расстреляны. Среди них были и Вениамин Зускин, и Перец Маркиш. Трагическая история евреев продолжалась.

Мемориал на Донском кладбище в Москве в память руководителей и членов ЕАК, погибших в годы сталинского террора

В 1997 голу Правительством Беларуси было принято решение об увековечении памяти Михоэлса в Минске (к 50-летию со дня его гибели). Был разработан проект размещения на фронтоне Русского Государственного драматического театра (бывшего Еврейского театра) мемориальной доски. Решение правительства до сих пор не выполнено. Не хотят власти хоть каким-то, пусть самым скромным образом увековечивать память пребывания евреев на белорусской земле. Не хотят, чтобы зрители, приходящие на спектакли Русского драматического театра, знали, что сидят в зале бывшей хоральной синагоги. Что после ликвидации иудаизма здесь был Государственный еврейский театр, а на его сцене играл прославленный в истории мирового театра великий Соломон Михоэлс.