«Последнее прости»

"Процесс 193-х" власти готовили долго. Три года велось следствие по делу о "революционной пропаганде в империи" и создании организации с целью свержения существующего строя. Крупнейший политический процесс в России 70-х годов XIX века подвел своего рода итог массовому "хождению в народ" разночинной демократической интеллигенции. В разных концах империи было арестовано около четырех тысяч человек.

Начиная с того дня, 4 апреля 1866 года, когда 26-летний ишутинец Дмитрий Каракозов неудачно стрелял в императора Александра II, у царя не было ни одного спокойного дня. И хотя Каракозов был повешен, сошел с ума в Шлиссельбургской крепости Николай Ишутин, были приговорены к каторге и сосланы в ссылку остальные члены кружка, было ясно - вставшие на путь террора революционеры рано или поздно приведут свой приговор в исполнение. Уже на следующий год (после Каракозова) попытку цареубийства совершил А. Березовский. Народничество, возникнув в условиях аграрной России, не только выражало интересы крестьян, что было вполне естественно, но и делало на них ставку, рассчитывая на свержение самодержавия путем крестьянской революции. Будущее показало всю нереальность их замыслов.

Весной 1873 года демократическая и революционная молодежь предприняла попытку сблизиться с крестьянством, хотя с момента возникновения народничества прошло уже более десяти лет и давно выяснилось, что между революционерами и крестьянами нет взаимного понимания. Начались аресты, причем задерживали всех, на кого падало подозрение в неблагонадежности

К концу 1875 года за решеткой оказались не только те, кто принадлежал к "чайковцам", "москвичам", "землевольцам" и другим группам, действительно принимавшим участие в "хождении в народ", но и просто "сочувствующие". Со следствием не торопились, надеясь на благополучный для себя общественный резонанс, а в результате к началу судебного разбирательства 18 октября 1877 года кое-кто из находившихся в Доме предварительного заключения и Петропавловской крепости провел там три, а то и четыре года. А так как обвинение было предъявлено только 193 арестованным, остальные 3800 стали жертвой полицейского произвола.

Позднее, во время гуда, выяснилось, что 90 из этих 193 также фактически не имели отношения к делу и были оправданы Обвинитель Жениховский цинично объяснял их арест и привлечение к суду тем, что эти люди нужны были на скамье подсудимых "для фона", на котором предстояло выступать настоящим "преступникам"

120 подсудимых бойкотировали суд. Приговор - один-два месяца тюремного заключения - для многих из них после того, как они провели в камере уже по четыре года, был поистине смехотворным и еще больше подчеркивал произвол царской полицейской бюрократии. "Большой процесс" стал еще одним обличающим документом в истории царского самодержавия

Но не для всех, кто оказался да решеткой даже "для фона", все кончилось благополучно. Плохие условия содержания, отвратительное питание, унижения, побои привели к тому, что 97 узников до начала процесса умерли от заболеваний или сошли с ума. Смерть одного из них -23-летцего студента Медико-хирургической академии Павла Чернышева - привела к открытому протесту столичной молодежи и первой крупной политической демонстрации на улицах города.

Чернышев - один из организаторов Самарского кружка "саморазвития", участник "хождения в народ" в Самарской губернии - был арестован в августе 1874 года.

доставлен в столицу и привлечен к следствию по делу Петербургского кружка "самарцев", в котором был кассиром. Следствие велось небрежно Через семь месяцев Чернышева перевели в Москву, где он просидел еще полгода, а затем его вновь доставили в Петербург, а его дело приобщили к "большому процессу". "Для фона"

В Доме предварительного заключения Чернышев заболел чахоткой. Его перевели в клинику, но спасти жизнь уже не удалось. Спустя три дня тело Чернышева было разрешено забрать для захоронения.

кЗО марта к выносу тела явились студенты.- писал впоследствии в своей книге "История моего современника" Владимир Галактионович Короленко,- сначала в небольшом количестве, но .штем, по мере движения по улицам, толпа росла. На углу Шпалерной и Литейного, у Дома предварительного заключения, гроб остановили и, подняв над головами, отслужили литию. Демонстрация была организована так удачно, что даже после этого полиции не спохватилась, и огромная толпа беспрепятственно дошла до кладбища, попутно разъясняя заинтересованной публике значение демонстрации. Только когда начались над могилой откровенно революционные речи, местная полиция спохватилась, но ничего не могла сделать... Когда подоспели отряды полиции и конные жандармы, все уже было кончено, и даже арестовывать никого не пришлось".

А 9 апреля Петербург узнал новость: накануне из Дома предварительного заключения пытались бежать двое - оба из числа главных обвиняемых предстоящего процесса - Сергей Ковалик и Порфирий Войнаральский. Правда, побег не удался: в тот момент, когда беглецы на веревке, связанной из простынь, спускались на Сергиевскую улицу, их увидел какой-то инженер, проезжавший в пролетке Он решил, что бегут уголовники, и вызвал полицию. Побег же был тщательно подготовлен: стража была подкуплена, план отработан в деталях, переписка с тюрьмой налажена. Да и беглецы были не из числа новичков, за Коваликом. например, уже числились и Петропавловская крепость, и неудачный побег с князем-революционером, бывшим "чайковцем" и будущим теоретиком анархизма Петром Кропоткиным...

Прошло четыре дня, и 12 апреля 1876 года из Петербурга за границу ушло письмо. Оно было отправлено в Лондон Петру Лавровичу Лаврову, издававшему там журнальное обозрение "Вперед! Строго говоря, это было даже не письмо, а газетная корреспонденция, в которой подробно излагались события, связанные с похоронами Павла Чернышева и неудавшимся побегом С. Ковалика и П. Войнаральского. Письмо подписано не было, но. судя по всему, его автором был участник похорон и один из организаторов побега: детали излагались так, как их мог знать только тот, кто был в центре событий.

Обозрение Лавров начал издавать еще в Цюрихе, а, приехав в Англию, смог наладить выпуск еще и двухнедельной газеты под тем же названием. Для российских революционеров за границей в этой газете очень важной была информация из раздела "Что делается на родине" - о политической жизни России. Для этого раздела такое письмо представляло первостепенный интерес, и 15 мая под названием "Из Петербурга" оно было опубликовано.

Лавровское издание имело достаточно большой для народнической политической эмигрантской литературы тираж - 3000 экземпляров, и хотя подняться до уровня первой русской революционной газеты - герценовского "Колокола" - оно не смогло, популярностью пользовалось большой. Естественно, что значительный резонанс материалы этой газеты имели в русском обществе.

Корреспонденция "Из Петербурга" появилась в 33-м выпуске газеты "Вперед!"- В конце статьи анонимный автор сделал приписку: "При сем прилагаю стихотворение на смерть Чернышева". Стихотворение называлось "Последнее прости" и было напечатано в том же номере газеты. Начиналось оно словами:

Замученный тяжкой неволей,
Ты славною смертью почил ..
В борьбе за народное дело
Ты буйные кости сложил...
Служил ты немного, но честно
Для блага родимой земли...
И мы - твои братья по духу -
Тебя на кладбище снесли...

Пролетят десятилетия, и уже никто не будет помнить о том, что когда-то давно, в мае 1876 года, в Лондоне, было напечатано стихотворение "Последнее прости", но зато все будут знать и петь песню под названием "Замучен тяжелой неволей".

С годами изменилась первая строка текста песни. Такое бывало не раз, и ничего удивительного в этом нет. Удивительно другое: как из множества песен, существовавших в эпоху народничества, сохранились и дошли до наших дней, ничего не утратив в своей выразительности, оказались нужными последующим поколениям революционеров две траурные - "Замучен тяжелой неволей" и "Вы жертвою пали". Даже лавровская "Марсельеза" уже в конце прошлого века не всегда соответствовала характеру происходивших революционных событий, а вот похоронные марши революции остались почти неизмененными.

В целом это понятно: с годами менялись цели, задачи, методы борьбы, и все это находило отражение в лозунгах, призывах, маршах, гимнах. Идеи же. заложенные в похоронных маршах, вечны и неизменны.

Конечно, не на каждых похоронах они исполнялись, и не каждый ушедший из жизни был достоин такой чести - ее оказывали только борцам, только героям, только тем, кто шел на самопожертвование во имя свободы и счастья других.

И все же не каждая песня, посвященная гибели героев, приобретала характер народной. Значит, этим двум присущи какие-то особые качества, и подходить к их оценке, вероятно, нужно с иных, нестандартных позиций. Тем более интересно проследить историю их создания, ибо для создания шедевра одного таланта и профессионального мастерства поэта и композитора мало, нужен мощный эмоциональный толчок, способный вдохновить, нужна подлинная народность, без которой произведение не может быть принято и усвоено миллионами.

Особенно это касается музыки. Интонационное богатство народной песни освоить и воспроизвести по-новому дано немногим. То, что рождается в глубине народных масс, приобретает такую исключительную простоту, которую искусственно воссоздать практически невозможно. Вот почему известны лишь немногие имена авторов народных песен.

Более ста лет прошло с тех пор, как впервые прозвучали траурные марши революции "Замучен тяжелой неволей" и "Вы жертвою пали", но и сейчас можно назвать лишь одного из их авторов - человека, написавшего "Последнее прости",- остальные имена нам пока неизвестны. Но тем важнее поиск.

Молодой литератор, член петербургской группы революционных народников, организовывавшей побеги руководителей революционного движения из мест заключения, Григорий Мачтет был участником похорон Павла Чернышева, демонстрации и траурного митинга на кладбище. Все эти события произвели на Мачтета огромное впечатление. Потрясенный возвратился он домой. Уснуть не удавалось. Тогда он сел за стол и на одном дыхании, почти без исправлений написал стихотворение.

В книге "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?" В. И. Ленин, говоря о первых русских социалистах, процитировал слова Карла Каутского о том, что "каждый социалист был поэтом и каждый поэт - социалистом". Григорий Мачтет не был исключением. Но такого стихотворения ему писать еще не приходилось. Память о товарище, протест против произвола, вера в грядущую победу - все должно было найти отражение в нем. Он назвал его "Последнее прости", а под заголовком приписал: "Замученному в остроге Чернышеву - борцу за народное дело". Скорбное величие заключено в предельно простых стихах Г. Мачтета.

Трагические настроения были свойственны молодежи того времени. Безысходность, гнет реакции, отсутствие демократических свобод, репрессии, казни приводили к тяжелой душевной депрессии, утрате веры в возможность демократических преобразований в стране. И все это, естественно, находило отражение в поэзии.

В одном из стихотворений, увидевшем свет уже в годы первой русской революции, эту мрачную атмосферу в России очень хорошо описал Иван Никитин:

Тяжкий крест несем мы, братья,
Мысль убита, рот зажат,
В глубине души проклятья,
Слезы на сердце кипят.
Русь под гнетом, Русь болеет;
Гражданин в тоске немой -
Явно плакать он не смеет,
Сын об матери больной.
Нет в тебе добра и мира,
Царство скорби и цепей,
Царство взяток и мундира,
Царство палок и клетей.

К моменту создания "Последнего прости", в свои неполные 24 года, Григорий Мачтет успел уже многое повидать в жизни, так что мудрые слова, родившиеся в день похорон Павла Чернышева, были итогом небольшого, но сурового жизненного опыта, итогом мучительных раздумий о смысле жизни и судьбах России.

Выходец с юга Украины, сын уездного судьи, оставившего в наследство сыну лишь книги, Григорий Мачтет в 13-летнем возрасте был исключен из Немировской гимназии за сочувствие к жертвам польского восстания 1863 .года. В характеристике бывшего гимназиста была многозначительная фраза: "Заражен польским духом, хотя и православный".

Спустя два года его исключили уже из другой, Каменец-Подольской гимназии,- на сей раз за чтение произведений Н. Добролюбова и "устройство сборищ", а также за кощунство над святым писанием, ибо в ответ на неуважительную реплику инспектора о Н. Г. Чернышевском заявил, перефразировав слова из евангелия: "Как вы смеете так называть того, кому мы с вами недостойны развязать ремень обуви!"

Тот период в жизни молодого человека был периодом активного самообразования "Мы росли, мы спорили... мы лихорадочно, страстно тянулись к свету", увлечения идеями революционных демократов, преклонения перед Чернышевским, Некрасовым, Добролюбовым "Им я обязан, если не всем, то более всего".

Учиться далее ему не позволили, и тогда Мачтет экстерном блестяще сдал экзамены на звание уездного учителя и преподавал в уездных училищах Могилева, Каменец-Подольска. На путь революционной борьбы он встал, когда едва исполнилось восемнадцать лет.

Кружок, в который вошел Мачтет, вел Иван Дебагорий-Мокриевич. Среди членов кружка наиболее яркой личностью был младший брат Ивана, Владимир, ставший позднее одним из наиболее известных революционеров-народников 70-х годов. Главной задачей кружок считал организацию земледельческих коммун - прообраза коммунистического общежития. Но правительство всячески противодействовало их созданию: банки отказывали в ссудах, полиция разгоняла крестьянские кружки самообразования. И тогда родилась идея - переселиться в Америку, где, судя по газетам, сельскохозяйственные коммуны успешно существовали.

Прежде чем пуститься в столь рискованное путешествие всем, решили сначала отправить в далекий путь троих Г. Мачтета, Романовского и Речицкого. Денег было в обрез, поэтому океан пересекали в каюте третьего класса, где люди "спали на нарах вповалку", а ели "тухлую рыбу и до тошноты вонючую говядину". Высадились в Нью-Йорке, переполненном "голодным рабочим людом". Было холодно, голодно, и надо было думать прежде всего о том, чтобы выжить.

Многое пришлось испытать: и труд чернорабочих на фермах, где работать приходилось "до одури, до острой боли в суставах"; и труд укладчиков шпал на прокладке железных дорог в прериях; и знакомство с американцами и американским образом жизни. Вместе с этим пришло и отрезвление, первое осознание ошибочности своего представления о "райской жизни" в Новом Свете.

А как же идея переселения и создания земледельческой коммуны?

Что ж, была и коммуна в их короткой заокеанской жизни - коммуна в штате Канзас, которую возглавлял русский эмигрант Вильяме Фрей (Владимир Гейне). Фрея хорошо знал Иван Речицкий - оба были в свое время членами тайного революционного общества разночинцев "Земля и воля".

За восемь месяцев пребывания в коммуне Мачтет с товарищами смогли воочию убедиться в утопичности идеи организовать в условиях буржуазного общества "наисовершеннейшую форму человеческого общежития". Казарменное существование, диктаторство руководства и бесправие рядовых членов коммуны, раздоры - ничего даже отдаленно не напоминало то идиллическое - равноправное и свободное - общение людей, о котором они мечтали.

Надо было возвращаться на родину, и тут произошла трагедия, едва не стоившая им свободы: однажды, разряжая револьвер, Речицкий случайно застрелил Александра Романовского.

Для Мачтета это был тяжелый удар: они с Романовским были друзьями, и он многим был ему обязан. С трудом объяснились с полицией, едва наскребли денег на обратный путь. Возвращались, разбитые морально и физически, убедившись в наивности многих своих представлений.

А в России их ждали другие разочарования: кружки были разгромлены, "хождение в народ" прекращено из-за преследований полиции, многие товарищи арестованы. Вот тогда, в 1874 году, и вошел Мачтет в петербургскую группу Ореста Габеля, организовывавшую побеги революционеров из Дома предварительного заключения. А потом было самоубийство Речицкого при аресте, были похороны Чернышева, неудавшийся побег Войнаральского и Ко-валика и публикация в лондонской газете русских революционеров "Вперед!".

Долгое время никто не знал имени автора этой анонимной публикации. Что же касается стихотворения, то тут ни у кого не было сомнения, что написал его... сам Лавров. Так уж случилось, что две из восьми наиболее популярных революционных песен российского пролетариата "Марсельеза" и "Замучен тяжелой неволей" были опубликованы в одном и том же издании с разницей в десять месяцев. А поскольку "Новую песню" "Русскую Марсельезу" написал Лавров, ему же приписали и другую - "Замучен тяжелой неволей".

При этом никого не смутило то обстоятельство, что корреспонденция, к которой было приложено стихотворение "Последнее прости", была прислана из Петербурга, о чем говорило даже ее название, хотя бы по одной этой причине Лавров не мог быть их автором. И все же версия эта оказалась настолько живучей, что, несмотря на отдельные публикации (например, в "Литературной газете" за 21 января 1937 года), несмотря на то, что в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма в середине 50-х годов были обнаружены автографы корреспонденции "Из Петербурга" и стихотворения "Последнее прости", ее заново изложил в 1966 году "Энциклопедический музыкальный словарь".

В том, что именно Г. А. Мачтет написал стихотворение, ставшее популярной революционной песней, ничего удивительного нет: к этому моменту он уже около трех лет занимался литературной деятельностью. Несколько очерков он прислал из Америки, несколько, вполне готовых к публикации, привез сам, и они имели успех. Один из них - "Германия" - напечатал в июне 1875 года в своих "Отечественных записках" Н. А. Некрасов.

К этому времени относится активная работа Г. Мачтета в литературном кружке при журнале "Библиотека дешевая и общедоступная", идейным руководителем которого был Глеб Успенский и в котором за подписью "Г. М." появились публикации Мачтета.

"У Вас есть чувство. Вы умеете любить и кусаться",- скажет ему Некрасов... "У него есть талант и притом очень симпатичный",- напишет о нем Н. Г. Чернышевский... Но это будет потом, а пока - всепоглощающая работа в революционном кружке и такая же страсть - "украдкой, ночью, воровски" писать.

О том, что Мачтет пишет стихи, знали немногие, ибо сам он был настолько требователен к ним, что при жизни напечатал лишь два - "Там и здесь" и "Пловец". Правда, как свидетельствуют современники, были и другие стихи, которыми сам Мачтет был доволен, но их не пропустила бы цензура.

Через многие дошедшие до нас стихотворения Мачтета - "Пророк", песню из рассказа "Васька-горнист" и другие, написанные в это же время, проходит тема жертвенного подвига во имя блага народа.

Смерти в глаза мы глядели..
. Крест свой за братьев несли...
Павших мы сами отпели,
Сами в могилу снесли!

Так пели ополченцы из рассказа "Васька-горнист" - люди, которые, жертвуя собой, выполнили свой долг перед отчизной. И все же наиболее сильным поэтическим произведением Мачтета стало его "Последнее прости". Не случайно именно оно было положено на музыку.

Кто и когда это сделал, неизвестно. Специалисты находят в этой песне некоторую интонационную общность с русской песней "Среди долины ровныя" на стихи А. Ф. Мерзлякова, но это еще не ключ к разгадке. Неизвестно и где она впервые прозвучала, но в воспоминаниях современников есть один эпизод, который рассказывает, возможно, о первом массовом исполнении этой песни.

В книге известного народовольца и публициста И. И. Попова "Минувшее и пережитое" есть описание похорон одного из подсудимых по процессу 193-х, студента Горного института 23-летнего Антона Подлевского, который в конце 1877 года был арестован и в Доме предварительного заключения заболел скоротечной чахоткой. 22 февраля 1878 года в клинике Вилье при Медико-хирургической академии он умер. Как писал далее И. И. Попов, "о кончине стало известно студентам, и они решили явиться на похороны. Но полиция ночью перевезла тело в Николаевский госпиталь, откуда бежал П. А. Кропоткин. Пришедшие на похороны студенты, узнав, как тогда говорили, о "похищении" тела, отправились в госпиталь, в часовне завладели телом и понесли его на Выборгскую сторону...

Тело несли на руках и пели "Вечную память". Перед Окружным судом тело подняли на руки с возгласами: "Вот жертва вашего правосудия", а затем пропели стихотворение... написанное... на смерть студента Чернышева: "Замучен тяжелой неволей...". Гроб студенты понесли на Выборгскую сторону и там передали родственникам покойного для погребения".

Стихотворение смогло так быстро стать массовой песней, самой яркой, самой известной из всех народнических гимнов благодаря высоким художественным достоинствам и политической злободневности. Она быстро приобрела необыкновенную популярность и вплоть до Октябрьской революции была почти официальным траурным гимном.

Так получилось, что сам Мачтет о событиях на похоронах Подлевского узнал лишь спустя много времени, ибо 16 августа 1876 года оказался за решеткой. Как он сам писал в автобиографии, до сих пор, к сожалению, не опубликованной, "первые шаги литературной работы быстро были остановлены Петропавловской крепостью, куда меня засадили в 1876 году по обвинению в принадлежности к тайному обществу, имевшему целью ниспровержение существующего строя".

За тринадцать месяцев одиночного заключения Мачтет перенес тиф и пневмонию, которые его, "бывшего некогда здоровее степного буйвола, превратили почти что в скелет, обтянутый зеленой кожей". 3 ноября 1877 года в сопровождении жандарма Мачтет был отправлен на постоянное жительство в Шенкурск Архангельской губернии. Начались долгие годы ссылки.

А песню безоговорочно, сразу приняли широкие революционные круги. Ее пели на сходках, демонстрациях, митингах и, конечно же, на похоронах. "Своей" она стала не только благодаря легко запоминающейся мелодии, обобщившей наиболее популярные интонации бытовой песенной лирики, но и потому, что выражала те мысли, которые волнуют каждого перед лицом смертельно опасного дела, такого, каким была борьба с царизмом. И хотя формально это был похоронный марш, по существу он был гимном, воспевающим великий подвиг самопожертвования во имя счастья людей. В песне была трагедия прощания с товарищем по борьбе, но в ней был оптимизм, поскольку не уныние, не отчаяние она рождала, а гнев и жажду мести.

Не горе нам душу давило, Не слезы блистали в очах Когда мы, прощаясь с тобою, Землей засыпали твой прах;

Нет,- злоба нас только душила! Мы к битве с врагами рвались И мстить за тебя беспощадно Над прахом твоим поклялись!..

В этой песне было заключено великое чувство коллективизма, чувство поддержки товарища, сострадания, готовности, если придется, разделить судьбу друга, верность общему делу, позволяющие обрести мужество в жестокой и беспощадной борьбе:

Наш враг над тобой не глумился...
Кругом тебя были - свои...
Мы сами, родимый, закрыли
Орлиные очи твои...
С тобою одна нам дорога:
Как ты,- мы в острогах сгнием...
Как ты,- для народного дела
Мы головы наши снесем;
Как ты,- мы, быть может, послужим
Лишь почвой для новых людей,
Лишь грозным пророчеством новых,
Грядущих и доблестных дней...

Это не был только траурный марш, это был одновременно гимн грядущей победы революции. Не может траурная песня, если она несет в себе одно только качество - плакальщицы, стать призывом для борющегося народа. В песне Г. Мачтета была заключена вера в то, что жертвы, принесенные народом, не напрасны:

Но знаем, как знал ты, родимый, Что скоро из наших костей Подымется мститель суровый И будет он нас посильней!..

Именно поэтому траурный гимн "Замучен тяжелой неволей" почти четыре десятилетия был коллективным агитатором и организатором в кровавой борьбе русского народа за свободу.

Одними из первых взяли "на вооружение" эту песню народовольцы. В своих "Воспоминаниях об Александре Ильиче Ульянове" Анна Ильинична приводит характерный эпизод:

"Сам не обладавший голосом и слухом, брат очень любил музыку и особенно пение. Ими заканчивались обычно наши земляческие и иные собрания... Любимыми нашими песнями были "Полосынька" и песни революционного содержания.

Особенно любил Саша "Замучен тяжелой неволей". Помню, на последней вечеринке, на которой мы были с ним вместе, в квартире родственника Песковского, кажется, уже в январе 1887 года, он попросил спеть этот гимн.

Да ведь это - похоронный,- возразил хозяин.

Да, похоронный,- с ударением и как бы с некоторым вызовом ответил Саша, и гимн запели. Помню, что такое скорбное, почти мученическое выражение было у него при этом, что у меня заскребло на сердце".

Скорее всего, от брата Александра узнал, полюбил и запомнил эту песню Владимир Ильич Ленин. И тогда становится ясным, почему его, как свидетельствовал позднее один из очевидцев, сибирский писатель В. Анучин, "особенно волновала фраза... песни, которую он тихонько подпевал: "Ты голову честно сложил..." Глаза у него при этом были такие, словно он смотрел куда-то вдаль...". "Служил ты недолго, но честно. На благо родимой земли". Полюбилась Ленину в какой из ссылок Этой песни траурная сила?

Так в поэме "Владимир Ильич Ленин" Владимир Маяковский отметит любовь вождя к этой песне. И это тем более удивительно, что, как вспоминала старая большевичка Мария Эссен, Ленин "не любил песен, в которых звучали слова уныния и печали", и когда, например, начинали петь народнический гимн "Стонет и тяжко вздыхает...", говорил: "Ну, вы там как хотите, а я буду петь только один куплет - призывающий к восстанию".

Все это свидетельствует о том, что гимн "Замучен тяжелой неволей" представляет собой выдающийся образец революционной песенной лирики. Нет еще другой такой песни, о которой бы говорили и писали, как об этой,- "любимая песня Ильича".

Шли годы, и, как во всякой другой массовой песне, приобретающей характер народной, менялся авторский текст и в "Замучен тяжелой неволей". Практически стал иным весь первый куплет, где прежней осталась только вторая строка. Особенно важным было изменение третьей строки, где вместо "В борьбе за народное дело" стали петь "В борьбе за рабочее дело". Это значит, что со временем песня нашла нового исполнителя и слушателя - рабочий класс. Трудно даже представить, что кто-то мог не знать в те годы эти слова первого куплета:

Замучен тяжелой неволей, Ты славною смертью почил, В борьбе за рабочее дело Ты голову честно сложил...

А потом были три революции, гражданская война, борьба с контрреволюцией, голод, болезни, и тысячи жертв опускали в могилы под скорбные звуки этого гимна. А в день похорон вождя революции, в студеном январе 1924 года, его любимую песню исполнял хор Большого театра.

И снова шло время. Песню не забывали, и когда молодогвардейцы перед казнью запели "Замучен тяжелой неволей", это было свидетельством не только величайшей силы духа, но и памяти народной, живой, нестареющей со временем традиции, вечного запаса веры, мужества и героизма.

Жизнь автора этой замечательной песни сложилась драматично. Здоровье его было подорвано в Петропавловской крепости. По пути в ссылку у него началось обострение болезни легких, и в Каргополе его поместили в тюремную больницу. Однако по требованию Олонецкого губернатора путь пришлось продолжать.

В ноябре 1877 года Мачтет оказался в Шенкурске, но в Архангельской губернии он задержался ненадолго. 11 августа 1878 года, спустя неделю после того, как "земле-волец" Сергей Кравчинский ударом кинжала убил в Петербурге ненавистного всем шефа жандармов, начальника Третьего отделения "Собственной его императорского величества канцелярии" Н. Мезенцова, Г. Мачтет с товарищами по ссылке устроил в честь этого события "иллюминацию", после чего вместе с другим политическим ссыльным - Василием Сидорацким бежал. Их задержали на следующий день.

За побег обоих отправили в Сибирь. Вновь обострилась болезнь, и в Вологде Мачтет оказался в больнице, а затем до начала навигации - в совершенно невыносимых условиях Вышневолоцкой тюрьмы. Весной - опять в путь. В место назначения - Тюкалинск, недалеко от Омска,- он прибыл лишь в июле 1879 года.

И тут судьба улыбнулась ему. Еще в 1872 году, проживая с сестрой Мариной в Цюрихе и готовясь к поездке в Америку, Мачтет познакомился со своей соотечественницей Еленой Медведевой. Молодые люди понравились друг другу, но пути их разошлись. И вот теперь, оказавшись в Тюкалинске, Мачтет узнал, что Елена уже два года как живет почти рядом, в Ишиме.

За то время, что они не виделись, Елена стала членом Всероссийской социально-революционной организации ("москвичей", как они сами себя называли), вела пропаганду в Москве, Киеве, Туле, Одессе. В августе 1875 года, при разгроме организации, была арестована, проходила по "Процессу 50-ти" и сослана в Сибирь.

Завязалась переписка. Выяснилось, что в Ишиме среди ссыльных были писатели-народники И. Сведенцев и Н. Каронин.

"О женитьбе в 1880 году государственного преступника Г. А. Мачтета на государственной преступнице Е. П. Медведевой" Тобольским жандармским управлением было заведено дело. Местом жительства молодые выбрали Ишим.

Пять лет прожил в Ишиме с женой Григорий Мачтет. "Яма глухая, холодная... Жить в ней добровольно может только мертвый человек" - так писал он сам об этом городке. Жилось трудно: голод, нужда, отказ в приеме на службу. Год работал подвальным сторожем у купца на складе -за угол и обед. Но в Ишиме он познал и минуты большого вдохновения. Отсюда он начал посылать в журналы свои рассказы и публицистические статьи. То, что он написал,, понравилось М. Е. Салтыкову-Щедрину, и он публикует его произведения в "Отечественных записках", которые возглавил после смерти Н. А. Некрасова. Здесь, в Ишиме,

Мачтет написал во многом автобиографичную повесть "Блудный сын" и свой лучший роман "И один в поле воин (Роман честного человека)" из жизни украинской деревни накануне реформы 1861 года.

Не прерывал Мачтет и контактов с товарищами по борьбе, и когда в 1882 году в руки полиции попала его шифрованная переписка с отбывающим ссылку в Тюкалинске участником "Большого процесса" Феликсом Волховским, срок ссылки Мачтету был продлен еще на три года.

Вернувшись из ссылки, Мачтет добился разрешения поменять место ссылки для жены, так как она была тяжело больна. 23 декабря Елена Петровна покинула Ишим, но попасть в Кутаиси - место назначения - ей не удалось. В тяжелом состоянии она. была доставлена в Москву и 11 мая 1886 года скончалась.

Для Мачтета начались тяжелые времена: ни семьи, ни дома, скитания по городам, работа в провинциальной прессе, ни на день не прекращающийся до самой смерти гласный и негласный надзор полиции. Надзор был настолько жесткий, что его чуть ли не под конвоем возвращали из самовольных отлучек, как это случилось в 1898 году, когда был даже объявлен на него всероссийский розыск. Тогда Мачтета обнаружили в белорусском местечке Несвиж, и слуцкий уездный урядник выслал его.

Последние годы жизни Мачтет отдает литературному творчеству, но ни одно из его произведений не было издано так, как их написал автор. "О господи,- есть ли терновый венок колючее, чем уготованный русскому писателю, не продавшему совести, ума, чести, таланта?! -восклицал он в одном из писем.- Знаете Вы, что такое: "цензор" и "цензура"? Нет? - Ну и не знайте!.. Ведь бывают моменты, когда проклинаешь самый талант, самую потребность писать!"

И все же прошло совсем немного времени, и Григорий Александрович Мачтет стал одним из наиболее читаемых писателей России. В Москве и Киеве, в Одессе и Воронеже, везде, где он выступал с чтением своих рассказов, его встречали овацией, молодежь забрасывала цветами. Мачтета избирают действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете.

Отозвавшийся на смерть Г. Мачтета художник В. В. Верещагин, назвав его недюжинным художником, идеально порядочным, честным человеком, с горечью рассказывал о том, как, "не будучи в состоянии кормиться литературным трудом, он бросался тут и там на службу, разменивал свой талант на мелкую монету".

Последние пять лет жизни Г. Мачтет провел в Житомире. Здесь ему удалось объединить вокруг себя местную передовую интеллигенцию и начать издавать прогрессивную газету "Волынь", неоднократно штрафовавшуюся и закрывавшуюся властями. Это была последняя попытка внести и свой вклад в развитие прогрессивной общественной мысли.

14 августа 1901 года, находясь в Ялте, в возрасте 49 лет Григорий Александрович Мачтет умер.

В 1911 - 1912 годах было издано полное собрание сочинений Г. Мачтета, составившее 10 томов. А 22 декабря 1917 года, когда одним из первых постановлений ЦИК Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов было принято решение издать произведения русских беллетристов, в списке тех, чьи произведения Государственной комиссии по просвещению было рекомендовано издать в первую очередь, был Г. А. Мачтет.

В завещании Г. Мачтета есть такие строки: "А детям своим, Тарасу и Тане, завещаю трудиться и любить людей". Вероятно, это и есть ключ к пониманию жизни и творчества самого Мачтета - писателя, революционера, для которого труд и любовь к людям и было главным в жизни. Друг Михаила Коцюбинского и Глеба Успенского, друг семьи Леси Украинки, Григорий Мачтет вложил в созданные им произведения всю силу своего дарования, оставив заметный след в русской прогрессивной литературе второй половины XIX века. Но самым значительным его творением, обессмертившим его имя, было стихотворение "Последнее прости".