Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

В середине февраля 1900 года Антону Павловичу Чехову в Ялту пришло письмо из Яранска, Вятской губернии. Его автор, подписавшийся как "бывший студент Киевского университета Иосиф Мошинский", просил писателя устроить в "его санаторий", а если это окажется невозможным, "пристроить бесплатно или за умеренную плату в другой санаторий" одного больного, состояние которого описывалось как крайне тяжелое.

Ничего необычного в подобной просьбе не было. Поселившись в Ялте, Антон Павлович много времени уделял оказанию помощи "недостаточным" туберкулезным больным и был инициатором множества пожертвований в их пользу. Чехов - врач, человек, который сам страдал туберкулезом,- заботу об этих больных считал своей святой обязанностью. Он объединил вокруг себя передовую ялтинскую интеллигенцию и получал из разных концов страны большое число писем. Его адрес был известен всей России. И ему слали письма "люди, истратившие на лечение своего недуга все, что имели, люди, оторванные от семьи, от родных мест, от дела, уже изнемогшие в тяжкой борьбе за существование, но все еще полные душевных сил, жаждущие жить, работать и быть полезными своей родине". Именно так и написал Чехов в своем "Воззвании о помощи нуждающимся

туберкулезным больным", опубликованном при содействии М. Горького 1 декабря 1899 года в газете "Нижегородский листок", в конце которого он добавлял, что "борьба с туберкулезом, который вырывает из нашей среды столько близких, полезных, столько молодых, талантливых, есть общее дело всех искренне добрых русских людей, где бы они ни проживали".

Видимо, из этого "Воззвания" и узнали политические ссыльные, отбывающие свой срок в далекой Вятской губернии, о том, что А. П. Чехов собирает деньги на санаторий. Конечно, нет сомнения, что без крайней нужды они не стали бы тревожить великого писателя, и, скорее всего, именно поэтому, излагая свою просьбу, И. Мошинский приписал в постскриптуме: "Фамилия этого человека - Леонид Радин, кандидат естественных наук. Мы скрываем от него настоящее положение вещей, поэтому просим Вас сохранить его имя в тайне".

Подготовить ответ в Вятскую губернию А. П. Чехов попросил Софью Павловну Бонье, вдову казанского врача, помогавшую ему в Ялте в этой нелегкой работе. Как вспоминала впоследствии сама С. П. Бонье, он сказал ей при этом: "Напишите Мошинскому, чтобы не возили сюда больного, если нет надежды на выздоровление. Ему переезд будет мучителен... Зачем напрасные страдания... Переезд страшно подрывает силы больных... Бесчеловечно со стороны врачей посылать в таком безнадежном положении больного умирать, хотя бы и на юге..."

Письмо отослали, но, учитывая, что идти оно будет не меньше двух недель, дали и телеграмму: "В случае тяжелого состояния больного - не приезжать".

Очевидно, ответ из Ялты пришел поздно: 22 февраля больной из Яранска уже выехал. Трехнедельная поездка была действительно тяжелой, и сопровождавший Радина студент медицинского факультета Казанского университета Юлиан Родштадт привез в Ялту умирающего. Чехов помог поместить больного в гостиницу, навещал его. На третий день он ушел от Радина в большом волнении. Встретив С. П. Бонье, сказал ей: "Я вас всюду ищу. Позвоните Сергею Яковлевичу Елпатьевскому, чтобы он поехал к Радину. Я занес ему новую книгу журнала.Он плох... Кажется, он умирает..."

Елпатьевский был занят, и к больному поехал другой врач. Доктор Чехов оказался прав: в тот весенний день 17 марта 1900 года вновь прибывший больной, бывший политический ссыльный Леонид Петрович Радин умер. Родштадт организовал, как мог, похороны и отослал в Яранск подробное письмо, вложив в него все, что у него осталось из вещей Радина,- листочки с тремя стихотворениями, автором которых был покойный. Одно из них начиналось словами:

Дружно, товарищи, в ногу, Духом окрепнем в борьбе, В царство свободы дорогу Грудью проложим себе...

...Какая судьба была уготована революционеру в России? У него обычно было лишь два пути: либо тюрьма и ссылка, либо чахотка. Нередко обе дороги сходились в одну. И если справедливо утверждение, что XIX век - это век ученых и поэтов, убитых обществом, то оно дважды справедливо по отношению к Радину.

Как же мало живет порой человек, чье имя потом с благодарностью произносится потомками! Радин прожил 40 лет и вошел в историю как великолепный химик и механик, как блестяще, энциклопедически образованный человек - автор научных, научно-популярных и критических произведений, переводов на русский язык марксистской литературы, как один из первых социал-демократов России и, наконец, как автор боевого пролетарского гимна, с которым наша партия, наш народ прошли через три революции.

Сколько лет было отпущено ему для творческой деятельности? Если вести отсчет с 3 ноября 1888 года, когда Радин кончил "полный курс" столичного университета и выдержал испытания на степень кандидата естественных наук,- одиннадцать с небольшим. Из них три с половиной он провел в тюрьме и ссылках и еще не менее четырех - на профессиональной работе в подполье. А дошла до нас из его творческого наследия лишь небольшая часть произведений, которые были опубликованы, ибо большая - погибла.

Отец Леонида Петровича - богатый купец из Рязанской губернии - смог дать сыну хорошее образованно, оплачивая в течение семи лет его содержание в московской частной гимназии. Однако основы того, что более всего пригодилось ему впоследствии, Радин приобрел не в гимназии. Мать рано приучила его к чтению и письму, привила любовь к книгам, помогла овладеть французским языком и даже развила музыкальный слух, давая уроки игры на фортепиано.

Благотворительная деятельность отца, благодаря усилиям которого в Раненбурге, где они жили (ныне город Чаплыгин Липецкой области), было открыто женское училище с прекрасной по тем временам библиотекой, зародила в Радине тягу к просветительству. Многими премудростями физики и химии Радин овладел на паровой мельнице и винокуренном заводе отца, которые тот построил в селе Денисьево Раненбургского уезда, на берегу речки Ягодная Ряса. Не случайно первый научный труд Радина назывался "О винокурении".

Первые уроки политической борьбы Радин тоже получил еще в детстве. Когда ему было 12 лет, в соседнем селе Мураевне поселили колонию ссыльных народников, три года общения с которыми и с посещавшими их столичными студентами оказали на юношу большое влияние. В 1876 году, начиная подготовку к "Процессу 193-х", власти вывезли народников из Мураевни.

В 1879 году Леонид Петрович заканчивает гимназию и поступает на физико-математический факультет Московского университета, но проучиться ему пришлось лишь полтора семестра: 5 марта 1880 года его вызывает мать. Радин уезжает домой и в университет больше не возвращается. Дома его ждали прикованный к постели отец, заболевший после того, как его обвинили в хищении денег, внесенных им же самим восемь лет назад в счет средств Детского приюта, и мать, страдающая туберкулезом. Вскоре после приезда Радин сам тяжело заболевает.

Уехать от больных родителей он не смог. 9 апреля 1881 года умер отец, вскоре - сестра Лидия, а еще спустя некоторое время, 26 апреля 1883 года,- мать. На руках Леонида Петровича остался брат Евгений. Все, чем владела некогда богатая купеческая семья, пошло с молотка.

Осенью 1884 года братья Радины оказываются в Петербурге. Младшего приняли в Ларинскую гимназию, старшего - в столичный университет на отделение естественных наук физико-математического факультета. В зимние каникулы Леонид Петрович еще раз побывал на родине, где его ждала Надежда Дмитриевна Гусева -домашняя учительница, получившая это звание, сдав особый экзамен при Московском университете. В Москву Радин вернулся уже с женой. Жизнь пошла по новому кругу.

80-е годы XIX века были трудным временем в жизни русского общества. Казнь Александра II народовольцами привела к ужесточению реакции и подавлению малейших проявлений демократических свобод. Одно за другим закрывались прогрессивные издания. В тот год, когда Радин стал студентом столичного университета, в результате реформы в учебных заведениях появилась полицейская инспекция, стала расти плата за обучение, был издан каталог запрещенных книг, в котором оказались произведения Герцена, Чернышевского, Добролюбова.

Но это были и годы переоценки ценностей. В Женеве была создана группа "Освобождение труда", которую возглавил Г. В. Плеханов. Марксизм стал овладевать умами передовой российской интеллигенции. Появляются первые попытки открытого протеста царизму на новой, ненародовольческой основе.

Идеи народничества уже не увлекают Радина, но отдаться полностью революционной борьбе он пока не может: необходимость получить образование, ответственность за судьбу брата, тяга к научному творчеству - все вызывает в нем чувство раздвоенности. К тому же выясняется, что его жена больна туберкулезом легких.

Способного студента быстро заметили в университете и предложили научную работу. Тему он выбрал сам, и к концу третьего курса труд "О винокурении" уже был готов. По свидетельству современников, это был единственный серьезный труд на эту тему в то время. И тут на пути Радина попадается акцизный надзиратель Соколов, который предлагает ему свои услуги: он может издать работу, может поселить жену Радина на юге, в Бессарабской губернии, а самому Радину после окончания университета - дать там же место акцизного контролера. Зажатый в тиски сложившимися обстоятельствами, Радин уступает, оговорив только условия издания книги: оно должно быть общедоступным, то есть стоимость одного экземпляра не должна превышать двух рублей. Доход от книги он соглашается поделить пополам.

Книга "О винокурении" вышла в свет, но фамилия автора на обложке стояла не Радин, а Соколов. Книга к тому же была снабжена "нелепым предисловием и безграмотным указателем", а цена ее оказалась четыре рубля. Из гонорара Радину не досталось ничего. Но жену надо было спасать, и Леонид Петрович не стал оспаривать

своих прав. В ноябре 1888 года он заканчивает университет, получает свидетельство о присуждении ему степени кандидата естественных наук и, отказавшись от предложения своего учителя, великого Менделеева, остаться у него на кафедре в качестве приват-доцента, уезжает в Бессарабию.

16 ноября 1888 года он уже зачислен на службу младшим помощником надзирателя губернского акцизного управления, но научные исследования не бросает и через полтора года издает книгу "Об относительном сельскохозяйственном значении винокуренного, дрожжевого и крахмального производства". Однако на службе в марте 1890 года возникает конфликт, доказать свою правоту Радину не удалось и он вынужден подать прошение об увольнении его "от службы и должности".

И еще два года проводит он в далекой провинции юга, но здоровье жены постоянно ухудшается, и он не может оставить ее даже тогда, когда в начале 1892 года получает известие из Петербурга, что его брат - студент университета - арестован по "Делу о рассылке по почте преступных воззваний".

Как писал потом, уже после революции, сам Евгений Петрович,развивался он "под влиянием брата Леонида", и потому вполне естественно, что нелегальный кружок из числа студентов организовал и возглавил именно он и что гектограф с прокламациями был изъят полицией у него.

Поздней осенью 1892 года братья встретились. Невеселая это была встреча: Надежда Дмитриевна умерла, а Евгения ждало 8-месячное одиночное тюремное заключение. И тут Радин принимает решение полностью посвятить себя революционной борьбе.

Это было время, когда в России начинался новый этап освободительного движения - пролетарский, шло становление русской социал-демократии, теоретическое учение которой, как писал В. И. Ленин, "возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, возникло как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционно-социалистической интеллигенции"'. Деятельность социал-демократов тех лет носила кружковый, пропагандистский характер, объединение этих кружков с рабочим движением только начиналось.

Вместе с Владимиром Бонч-Бруевичем, Николаем Величкиным, Анной и Дмитрием Ульяновыми, Ольгой Смидович, Иосифом Дубровинским и другими Радин вел в Москве социал-демократическую пропаганду в рабочих кружках, писал прокламации, учил более молодых товарищей по борьбе законам конспирации. А когда в 1894 году возник "Московский рабочий союз", объединивший разрозненные социал-демократические организации города, он стал одним из его лидеров. Сорок фабрик и заводов входили в "Рабочий союз". В стачечной борьбе наступил период оживления.

Работать приходилось в невероятно сложных условиях. В эти годы в Москве охранное отделение возглавлял Зубатов, который организовал целую школу сыска, содержал армию платных провокаторов и осведомителей. Провал следовал за провалом. Под негласным надзором полиции находился и Радин. Но, прекрасный конспиратор, он сумел избежать ареста в период трех разгромов "Рабочего союза" - в декабре 1894, июне и августе 1895 годов - и смог не только продолжать подпольную деятельность, но и публиковаться в научно-популярных журналах. В 1894 году даже написал книгу "Простое слово о мудреной науке".

Книга Радина имела подзаголовок - "Начатки химии". Однако в ней рассказывалось не только о химии, но и о физике, биологии, медицине. Все эти сведения Радин вложил в уста героя своей книги, студента университета, будущего' врача Ильи Котова, беседовавшего с крестьянами. Но самое интересное было в Том, что в качестве примеров студент приводил некоторые моменты из общественной жизни русского общества.

Книга была издана в 1895 году в частном издательстве купца Прянишникова, редактором которого был Бонч-Бруевич. Тираж - 12 тысяч экземпляров - разошелся моментально. Автор, скрывшийся под псевдонимом Яков Пасынков* знал, что книга будет распространяться среди рабочих, и поэтому сделал все, чтобы заинтересовать их, развить в них тягу к знаниям.

В конце книги Радин писал: "...своим теперешним могуществом и почти неограниченной властью над остальной природой люди обязаны прежде всего науке... Особенно дорога она тем, что учит человека думать и понимать не только то, что творится кругом него в природе, но и то, что делается в повседневной жизни. А понимать это едва ли не важнее и полезнее, чем быть знакомым с главными явлениями природы... Я верю, что наступит время... когда наука широко разовьется в народе и внесет с собою свет и правду туда, где царит теперь мрак, произвол и невежество" .

Этой книгой Радин вошел в литературу не только как талантливый популяризатор науки, но и как пропагандист демократических взглядов и материалистического мировоззрения. Даже трудно представить себе, каких высот мог бы достичь этот человек, пожертвовавший литературной и научной карьерой во имя революционной борьбы.

Впрочем, именно как ученый Радин оказал совершенно неоценимую услугу русским подпольным организациям того времени.

Очень трудным делом для социал-демократов 90-х годов было создание нелегальной революционной печати. Организация каждой подпольной типографии давалась ценой неимоверных усилий, поэтому более реальным, хотя и более дорогостоящим и рискованным, предприятием была доставка книг и брошюр по марксизму из-за рубежа. Прокламации же приходилось печатать на месте. Гектографы более 50 - 60 оттисков с одной формы дать не могли. Нужны были какие-то иные технические приспособления, станки. И вот тут Леонид Петрович Радин совершил свой главный научный подвиг.

Ознакомившись однажды в магазине Блока, торговавшем в основном зарубежной продукцией, с устройством мимеографа - аппарата для размножения текстов, созданного американским изобретателем и предпринимателем Томасом Эдисоном, Радин смог, практически не имея никаких приспособлений и оборудования, воссоздать эдисоновскую технологию. На конспиративной квартире у Девичьего Поля, соблюдая строжайшую секретность, он собрал собственный мимеограф. Труднее оказалось разгадать секрет изготовления парафиновой бумаги и мимео-графической краски, но Радин справился и с этой задачей, подтвердив свою репутацию прекрасного химика. Менделеев мог бы гордиться своим учеником.

Аппарат Радина оказался проще американского, был удобнее, состоял из меньшего числа деталей и, что самое важное, детали для него можно было изготовить кустарным способом. Инструкция Радина, как сделать мимеограф и как им пользоваться, была разослана по всем подпольным организациям России. Имени автора, естественно, никто не знал, и лишь самые близкие к нему люди называли его русским Эдисоном.

Мимеографы Радина сыграли большую роль в деятельности "Рабочего союза". Только во второй половине 1896 года на них были отпечатаны "Манифест Коммунистической партии" и семь листовок... Но над организацией вновь нависла угроза провала, и в ночь на 11 ноября начались аресты. Это был четвертый разгром "Рабочего союза". Арестовали и Радина.

Радин давно состоял под наблюдением полиции как политически неблагонадежный и даже высылался в Тулу на два с лишним месяца, когда в Москве готовилась коронация нового царя - Николая II, но конкретных данных на него охранка не имела. И даже позднее, когда в организацию проникли провокаторы и один из них - пользовавшаяся неограниченным доверием Радина Анна Серебрякова - выдал его, у охранки никаких данных, кроме агентурных, на Радина не было. Он знал, что за ним следят, не раз уходил от слежки (донесения филеров об этом сохранились), но чувствовал, что арест неизбежен, и успел к нему подготовиться.

Радин был намного опытнее большинства своих товарищей по подполью и пользовался у них огромным авторитетом. "Помню его, как сейчас,- этого добродушного, скромного, вечно читающего, вечно думающего товарища, среднего роста, плотного, с громадной черной бородой и горящими, как уголья, глазами, сидевшими глубоко под нависшими черными бровями,- писал потом В. Д. Бонч-Бруевич и добавлял: - Выдержка у него была удивительная". Все эти качества проявились и во время следствия.

Радин понимал, что как более старший - и по возрасту и по положению в организации, и как более опытный товарищ он может и должен прикрыть собой остальных, поэтому на следствии он брал все на себя. Все остальные, по его словам, были рядовыми исполнителями, которых он якобы даже не вводил в курс дела и которые просто размножали для него то, что он им приносил.

Долго, 14 месяцев, пытался сломить волю арестованных Зубатов, и все эти месяцы больной туберкулезом

Радин находился в одиночке Таганской следственной тюрьмы. Из родных на воле у него уже никого не оставалось: после двух лет административной ссылки, проведенной в Воронеже, брат Евгений эмигрировал в Германию и занимался теперь на медицинском факультете Берлинского университета. Так что хотя бы в одном Радин был спокоен: за то, что с ним произошло, он был в ответе только перед самим собой.

И вот одиночка знаменитой на весь мир Таганки - второй по печальной славе после Петропавловской крепости "русской Бастилии". Три шага в длину, два в ширину. Крохотное зарешеченное окошко под потолком, ночные перестукивания с соседями и песни, старые революционные песни.

Стонет и тяжко вздыхает Бедный забитый народ; Руки он к нам простирает, Нас он на помощь зовет.

Час обновленья настанет - Воли добьется народ, Добрым нас словом помянет, К нам на могилу придет.

Грустная, унылая песня. И выражает она вроде надежду на лучшее будущее, но только не поднимает дух, не скрашивает одиночества. А впрочем, какие еще могли петь тогда песни в тюрьмах, на этапах? Да и могли ли они быть оптимистичными в дни, когда на близкий успех в борьбе и на избавление от гнета не было надежды?!

"На могилу..." Когда Михаил Михайлов - друг Чернышевского, блестящий знаток литературы, переводчик Гейне, Беранже - написал эти строки, ему самому оставалось жить не так уж долго, и, возможно, он знал об этом. Михайлов сочинил эту песню в каземате Петропавловской крепости, когда узнал о кровопролитии, которое устроили власти студентам 13 октября 1861 года. Оттого и есть в ней трагизм и безысходность: "Пусть нас по тюрьмам сажают... пусть в рудники посылают..."

Не потому ли Радин - социал-демократ, публицист - принялся за создание новой революционной песни, что никак не мог смириться с этим унынием, с этой безысходностью?!

Чтобы понять, как появилась бессмертная песня Ра-дина, нужно представить себе ход мыслей ее автора. Для

этого необходимо сопоставить его текст с текстом других популярных в то время в революционной среде песен. Вот, например, песни народников, которые понимали необходимость борьбы с царизмом. Не зря писал в одном стихотворении М. Михайлов:

О, сердце скорбное народа! Среди твоих кромешных мук Не жди, чтоб счастье и свобода К тебе сошли из царских рук.

Но вот как они хотели организовать эту борьбу? Какими силами? Народники рассчитывали только на себя. Они слушали, как "стонет и тяжко вздыхает бедный забитый народ", видели, как он к ним "руки простирает" и "на помощь зовет", и представляли себя героями, сильными личностями, способными увлечь за собой массы. Ну а ежели массы не пойдут за ними? Вот тогда они - "герои" - красиво умрут, и благодарный народ к ним "на могилу придет", чтобы помянуть добрым словом. А пока что "медленно движется время, веруй, надейся и жди".

Это уже слова из другой песни, текст которой принадлежит поэту Ивану Никитину. "Молнии нас осветили, мы на распутье стоим..." Радин был убежден: со старыми песнями идти в революцию нельзя. В них нет веры в победу, а сейчас эта вера необходима: мы уже не на распутье, мы выбрали свой путь и идем по нему. Нужна песня не о том, как умирать, а о том, как сражаться и побеждать, она должна быть жизнеутверждающей, наполненной гневом и революционным пафосом. Позднее в своей ставшей знаменитой "Лучинушке" он так передал эту мысль:

Снова я слышу родную "Лучину". Сколько в ней горя, страданий и слез. Видно, свою вековую кручину Пахарь в нее перенес.

Полно! Довольно про горе ты пела... Прочь этот грустный унылый напев! Надо, чтоб песня отвагой гремела, В сердце будила спасительный гнев!

А пока в камере-одиночке Таганской тюрьмы рождалась песня - страстный ответ Михайлову, его народовольческому гимну.

Как там начинается песня у Михайлова: "Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою..."

Нет, не "друзья". Уже другое обращение принято -"товарищ". "Смело, товарищи!" Да, именно так! Смело, товарищи, в ногу! Пора строиться в боевые колонны... "Духом окрепнем в борьбе!" Рано умирать, надо бороться и в борьбе находить себя... Но такое начало очень уж напоминает песню Михайлова. И хоть это - ответ ему, но лучше так:

Дружно, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.

Слова сами складываются в стихотворные строчки:

Вышли мы все из народа, Дети семьи трудовой. "Братский союз и свобода" - Вот наш девиз боевой.

Вот именно, "мы". Мы - это народ, массы, но никак не герои-одиночки. Как там у Михайлова: "Дело, друзья, отзовется на поколеньях живых". Все! Прошло уже это время! Не "отзовется", а уже "отозвалось".

Черные дни миновали, Час искупленья пробил.

Да, пробил! И не час обновленья, а час искупленья! Час мщенья! "Нашей ли рати бояться призрачной силы царей?" "Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки!" И делать это надо уже сейчас, сегодня, и тогда

Свергнем могучей рукою Гнет роковой навсегда И водрузим над землею Красное знамя труда!

...И вот текст песни готов. Теперь нужно подобрать к нему мелодию. Может быть, сочинить новую? Нет, для этого нужен опыт: не всякую мелодию могут запеть массы. Но стихотворение таково, что оно хорошо ложится на мелодию песни Никитина. Да и Михайлова тоже.

Отвечая на их стихотворения, Радин ведь и свое написал в том же размере. И все же распев должен быть другим. Песня должна быть такой, чтобы ее можно было петь на демонстрации. Она должна быть маршевой. Значит, нужно переделать ее на марш, придать ей бодрость, мужественность. Важно положить начало. Потом, если песня понравится и ее начнут петь, народ сам подберет к ней нужную мелодию...

Так в тюремной камере родилась песня, которая в афористической форме отразила тот боевой дух, что уже охватил народные массы в преддверии первой русской революции. До 1905 года оставалось менее десяти лет, но Радин уже понял, насколько велика революционная настроенность народа и, глубоко убежденный в его победе, написал в "Лучинушке":

Зреет в народе могучая сила, Край наш стоит на широком пути,
То, что страдалица-мать выносила, Сын-богатырь не захочет снести.

Мысли живой не задушит в нем голод. Сил молодых не надломит борьба. Смело возьмет он тяжелый свой молот И разобьет им оковы раба.

А дальше произошло событие, с описания которого часто начинаются повествования о Леониде Петровиче Радине и его песне. Наступило 4 марта 1898 года - день первого массового исполнения песни "Дружно, товарищи, в ногу". Это потом, спустя несколько лет, народ заменит слово "дружно" на слово "смело", а пока ее пели так, как написал автор.

Итак, утро 4 марта 1898 года. Медленно, со скрипом раскрылись массивные ворота пересыльной Бутырской тюрьмы, и сопровождаемые кандальным звоном на брусчатую мостовую из глухого тюремного двора стали выходить заключенные, собранные сюда со всех тюрем, в том числе и с Таганской. Задвигалась толпа, с раннего утра окружавшая ворота,- неведомыми путями узнавали родные об отправке очередной партии политических в Сибирь.

Окрики жандармов, удары прикладами в спину - и вот этап построен. Замерла колонна людей в серых бушлатах, и вдруг, как свидетельствуют очевидцы, вместе с командой "Шагом марш!" грянула песня. Испуганно охнули прохожие, растерянно стали оглядываться конвойные - ничего подобного Бутырка еще не знала. А этапники, расправив плечи и гордо подняв головы, сдвинули ряды и, печатая шаг, двинулись вдоль улицы. И над ними, над уличной толпой, над домами плыло "Дружно, товарищи, в ногу" - никем до тех пор не слыханная песня.

С боковых улочек сбегались прохожие, облепляли окна жители домов, лязгали затворами солдаты, боясь что-либо предпринять, а политические продолжали петь, и звон кандалов был им единственным аккомпанементом... Этапное шествие превратилось в политическую демонстрацию... Так состоялось первое в истории пролетарского движения в России массовое исполнение песни, которой суждено будет стать победным гимном революции.

История молниеносного распространения песни Л. П. Радина сравнима только с историей "Марсельезы". Уже летом 1898 года ее в далеком Шушенском пел с друзьями В. И. Ленин. Песня шла по этапам, и вскоре ее знали в самых отдаленных уголках России. Хоровой кружок Московских пречистенских курсов, на которых в свое время преподавал Радин, разучил ее, и с их голоса она зазвучала среди московских пролетариев.

В Яранск Вятской губернии песню 22 марта 1898 года привез сам автор. Как писал один из товарищей Радина по ссылке, известный участник киевского социал-демократического подполья Иосиф Мошинский, в Яранск вместе с партией ссыльных поляков прибыл мужчина с внешностью профессора, "изнемогавший от усталости, больной и разбитый". Мошинский взял его к себе. Вместе с ними поселился и Дубровинский.

Вечером в их доме собрались ссыльные, обменялись новостями, затянули "Червоны штандар" и другие песни. И тут "Леонид Петрович неожиданно соскочил с постели и с вдохновенным лицом, с горящими глазами запел звучным голосом неведомый нам рабочий марш".

Два года провел Радин в Яранске, и лишь перед самым отъездом в Ялту сказал друзьям, что именно он сочинил эту песню.

В 1901 году текст песни был опубликован в нелегальной "Нижегородской рабочей газете". А когда в следующем году типография "Искры" в сборнике "Песни революции" издала четыре самые известные пролетарские песни, "Дружно, товарищи, в ногу" была среди них.

В 1905 году она звучала на всех рабочих демонстрациях, маевках, митингах, ее слова цитировались в листовках и прокламациях. В 1914 году в большевистской газете "Путь правды" текст песни был впервые напечатан легально. После первой мировой войны песня Л. П. Радина приобрела широкую международную популярность, к ней добавляли новые строфы. Существовали также новые самостоятельные тексты... Но сам автор, к сожалению, уже не смог быть свидетелем ее грандиозного успеха.

В ссылку Леонид Петрович Радин прибыл уже тяжелобольным, без надежды на выздоровление. Он знал, что состояние его серьезное, хотел лечиться, но жестокость властей, с которой он столкнулся, не позволила ему довести лечение до конца.

Еще находясь в Таганской тюрьме и ознакомившись с "высочайшим повелением", по которому он бы приговорен к ccылке на два года в Вятскую губернию, Радин обратился к прокурору Московской судебной палаты с просьбой разрешить ему клинический осмотр и совет с врачом-специалистом. За день до перевода в Бутырскую тюрьму он обратился с аналогичной просьбой в охранное отделение, но ему было в этом отказано.

Отправка из весенней Москвы во все еще морозный Яранск была смертельно опасна чахоточному больному, но этого никто не принял во внимание. Товарищи по подполью пытались ему как-то помочь: под видом невесты на свидание в тюрьму приходит "домашняя учительница Инна Домрачева", она передает Радину теплые вещи, но этого мало...

4 марта Радина этапом отправили на Восток. Через неделю он был в Казани, еще через 10 дней - в Яранске. Состояние его постоянно ухудшалось, но, исключительно скромный и терпеливый, Радин никогда не подавал вида, что ему плохо. В ссылке он продолжал работать. Работал он много, главным образом по ночам, когда удавалось сосредоточиться, и за два года ссылки у него "накопились целые тома рукописей". Как вспоминал позднее И. Мошинский, Радин читал ему и Дубровинскому выдержки из своего труда над "гипотезой мирозданья", удивляя их при этом "своей смелостью и новизной".

Писал Радин и критические статьи. Спустя более чем полтора года после его смерти в 11 и 12 номерах журнала "Научное обозрение" за 1901 год была опубликована его статья "Объективизм в искусстве и критике", которая дает представление о том, как много он читал и как много он знал.

В этой статье Радин обнаруживает свободное владение французским языком, знание не только классической русской и зарубежной литературы, но и критических статей Белинского, Добролюбова, публицистических статей Л. Толстого, статей критиков-народников во главе с Михайловским. Он цитирует публикации современных ему журналов, включая журнал легальных марксистов "Жизнь", вышедших в те годы, что он провел в Яранске.

Фактически статья Радина была посвящена обличению народнического подхода к литературе и искусству и утверждала марксистское мировоззрение. "Мы не теряем надежды,- писал он,- открыть и здесь общие законы, установить единство в бесконечном разнообразии этого грандиозного мирового процесса. И что бы ни говорили наши народники, социологическая теория Маркса является крупным шагом вперед по этому пути".

Знакомство с этой статьей позволяет нам быть полностью солидарными с редакцией "Научного обозрения", которая, предваряя публикацию небольшим вступлением, вполне разделила "чувства его близких знакомых, утверждающих, что в лице Радина преждевременно погибла крупная литературная сила".

Занимался Радин в ссылке и переводами. Вместе с Иосифом Дубровинским они перевели на русский язык работы Карла Каутского "Анти-Бернштейн" и "Аграрный вопрос". Как мы видим, даже в ссылке они были в курсе проблем политической борьбы своего времени.

В конце 1899 года врачи осмотрели Л. П. Радина, и тогда стало понятно, в каком критическом состоянии находится его здоровье. Радин подает прошение, снабженное необходимыми медицинскими свидетельствами, о разрешении ему выехать в Ялту. Но "администрации показалось мало простого отказа: ей надо было еще глумиться, шутить над умирающим,- писал в 1902 году в своем "Открытом письме Вятскому губернатору Хомутову" друг Радина, вместе с ним находившийся в ссылке, Николай Величкин (письмо было опубликовано в женевском выпуске журнала "Жизнь").- Ответ он [Радин] получил через полгода... когда уж кончился срок [ссылки] и ни в каких разрешениях не нуждался. Тем не менее министр ответил ему, что,"ввиду окончания им срока, министерство ничего не имеет против его переезда в Ялту".

За день до отъезда Радину объявили постановление "особого совещания" о том, что ему запрещается "жительство в столицах, Санкт-Петербургской губернии до особого распоряжения, а в других губерниях - на 1 год". Даже смертельно больной, он был опасен самодержавию.

Деньги на поездку и лечение прислали из Москвы друзья. Рукописи он взял с собой, надеясь продолжить работу в Ялте, но они погибли. Так случилось, что после смерти Радина судебный пристав опечатал архив и продал его лавочникам на оберточную бумагу, чтобы хоть как-то компенсировать затраты на гостиницу и услуги гробовщика.

Получив известие о смерти Радина, Мошинский написал письмо А. П. Чехову с просьбой сохранить рукописи Радина для передачи в Петербургский университет, но было поздно.

Леонид Петрович Радин прожил короткую трагическую жизнь. Но до последних дней верил в правоту общего дела, в его величие, его грядущую победу. Каким неиссякаемым оптимизмом наполнено каждое слово стихотворения, которое Радин написал за несколько дней до смерти и которое мы с полным основанием можем считать его поэтическим завещанием:

Смелей, друзья, идем вперед, Будя в сердцах живое пламя, И наше дело не умрет, Не сломят бури наше знамя!
Победы уж недолго ждать, Проснулась мысль в среде рабочих, И зреет молодая рать В немой тиши зловещей ночи.
Она созреет... и тогда, Стряхнув, как сон, свои оковы, Под красным знаменем труда Проснется Русь для жизни новой!