«Второй Кишинев» и общественная мысль России начала ХХ века

 

ХIХ век был отмечен в России серией кровавых еврейских погромов, которые, к счастью, не затронули территорию Беларуси. Однако ХХ век начался для белорусских евреев с такого же кровавого Гомельского погрома, вошедшего в историю не столько своими жертвами и даже не столько первым серьезным сопротивлением еврейской самообороны, сколько своим знаменитым судебным процессом, когда на скамье подсудимых рядом с бандитами оказались те, кто посмел им сопротивляться.


1.

«Вторым Кишиневом» назвал Гомельский погром 1903 года известный историк еврейского народа Шимон Дубнов. Так уж случилось, что и Кишиневские, и Гомельские события произошли почти одновременно – весной и летом 1903 года, но в это «почти» вложилось много важных событий, и, в первую очередь, создание в большинстве городов России со значительным еврейским населением еврейской самообороны. Вот почему подводя итоги гомельских событий, тот же Ш.Дубнов писал, что это, хоть и был «Кишинев», но «меньший по размерам и без его позора пассивности»  (1).

Кишиневский погром, который произошел в дни православной пасхи, 6-7 апреля 1903 г., вызвал шок во всем мире. К погромам в России уже давно все привыкли, но кровавый характер того, что произошло в Кишиневе, поражал воображение: за два дня в городе было убито 49 и ранено 586 человек, многие еврейские женщины были изнасиловано, разгромлено более полутора тысяч еврейских домов и лавок (2).

Выступая на открытии VI Сионистского конгресса в Базеле в августе 1903 г., Теодор Герцль так оценил сложившуюся после этого погрома ситуацию в еврейском мире: «Положение евреев во всем мире теперь не лучше, чем ко времени других Конгрессов... Многие из нас думали, что хуже уже не станет. Стало еще хуже. Подобно наводнению, бедствия охватили все еврейство... С этого места должно быть сказано, с какой болью и с каким негодованием мы узнали о страшных событиях в Кишиневе... [Но] мы не должны под впечатлением кровавых дней бессарабского города забывать, что имеются и другие «Кишиневы» и не только в России. Кишинев – всюду, где евреи страдают физически и морально, где их честь оскорбляется, где их имущество подвергается разорению вследствие того, что они – евреи. ... Люди, способные заметить очевидные приметы, должны видеть, что в нашем положении наступило роковое ухудшение. Мы, сионисты, давно уже предсказали это ухудшение, и вот оно наступило, к нашему глубочайшему прискорбию» (3).

Реакция царского правительства на кишиневский погром перед лицом мирового общественного мнения была более чем лицемерной. Встречаясь с Т.Герцлем в Санкт-Петербурге за две недели до конгресса, министр внутренних дел и шеф жандармов В.Плеве завил, что царь весьма озабочен происходящем. Более того, его  глубоко ранит мысль о том, что кто-либо согласен с утверждением, будто русское правительство поощряло погромы: разве царь, при своей великой и хорошо известной доброте, не простирает свое покровительство на всех подданных? Царь весьма огорчен даже мыслью, допускающей малейшую жестокость. Плеве же, со своей стороны, будучи более честным человеком, чем его господин, вынужден согласиться, что положение евреев в стране жалкое: «Если бы я был евреем, тоже был бы врагом правительства», – сказал он. (4).

Во внутриполитической жизни реакция властей была более жесткой. Цензурные репрессии заткнули рот либеральной прессе. «Предостережения» редакторы газет получили уже спустя две недели после кишиневских событий: распоряжение министра внутренних дел В.Плеве появилось 28 апреля 1903 года. Первыми пострадавшими стали петербургские издатели:  присяжный поверенный Максим Сыркин (газета «Восход» при ежемесячном журнале такого же названия, посвященные «интересам евреев»), приват-доцент Петербургского университета Владимир Гессен и коллежский асессор Николай Лазаревский (газета «Право»). Повод для наказания не был серьезно мотивирован: газеты наказывались «в виду их вредного направления». (5).

В последующем Кишиневский погром представлялся российской прессой исключительно как результат случайной праздничной драки, зачинщиком которой были сами евреи. Однако в зарубежную прессу просачивались страшные разоблачения. Так, в лондонской «Times» была опубликована копия секретного письма Плеве на имя бессарабского губернатора фон Раабена, в котором за две недели до погрома рассматривался вариант поведения властей в случае антиеврейских «беспорядков». Губернатору предписывалось не прибегать к оружию, дабы не возбуждать враждебных чувств к правительству в русском населении, еще не затронутом революционной пропагандой (6).

Газеты всего мира были наполнены ужасающим подробностями кишиневского погрома, который сравнивался с резней армян в Турции, также проводившихся с ведома властей. В самой России по рукам ходили списки послания Льва Толстого, который описывал свое «изумление перед зверствами всех этих ТАК НАЗЫВАЕМЫХ христиан, отвращение к этим ТАК НАЗЫВАЕМЫМ культурным людям, которые подстрекали толпу и сочувствовали ее действиям» (выделено мной -- Я.Б.). «В особенности, – продолжал великий русский писатель, – я почувствовал ужас перед главным виновником – нашим правительством с его духовенством, которое будит в народе зверские чувства и фанатизм, с его бандой чиновников-разбойников. Кишиневское преступление – это только прямое следствие той пропаганды лжи и насилия, которую русское правительство ведет с такой энергией» (7).

«Последней картой царизма» назвал погромы Г.Плеханов. «Теперь вряд ли найдется в цивилизованном мире хоть один человек, – писал он в своей статье «Полицейский антисемитизм», – который не знал бы, что кровь кишиневских евреев пролилась по воле г.Плеве и его ближайших сотрудников. Теперь всем известно, что насилия, грабежи и убийства возведены у нас в политическую систему и что правительство считает применение этой системы необходимым для «охранения государственного спокойствия» (8).

Окончательно власти разоблачили себя после того, как стало известно о письме Николая II литератору Павлу Крушевану, чьи антисемитские статьи в газете «Бессарабец» спровоцировали кишиневский погром. В этом письме монарх отпускал журналисту комплименты по поводу прекрасных публикаций. А кроме того, спустя несколько месяцев после Кишинева правительство издало новую серию положений, ужесточающих права евреев. Создавалось впечатление, что евреям мстят за тот негативный имидж, который сложился в мире у России после кишиневских событий (9).


2.

Евреи России из кишиневских событий сумели извлечь серьезный урок. По-иному взглянули на проблемы еврейской самообороны даже те круги еврейской общественности, которые до этого (как Бунд, например) утверждали, что самооборона ведет к «затуманиванию классового сознания и ослаблению классовой борьбы» (10).

Серьезное впечатление на общество произвело обращение, с которым после погрома выступили известные еврейские писатели и публицисты, в том числе такие авторитеты как Ахад ха-Ам, Х.Н.Бялик, Ш.Дубнов. В обращении, в частности, говорилось:

«Резня в Кишиневе – вот ответ на все наши слезы и мольбы. Неужели и в будущем мы решили ограничиваться только слезами и мольбой? Позорно для тысяч душ полагаться на других, подставлять шею под топор палача и кричать о пощаде, не испробовав свои силы, чтобы защитить свое имущество, честь и саму жизнь... Нам нужна повсюду, где мы проживаем, постоянная организация, всегда готовая встретить врага в первую же минуту и быстро созвать к месту погрома всех, в ком есть силы встать перед опасностью» (11).

Теме отказа евреев в сопротивлении уделялось особое внимание: то, что погромщики в Кишиневе врывались в еврейские дома, грабили, избивали и насиловали там их хозяев, не встречая никакого сопротивления, расценивалось как жуткий позор. В поэме Хаима-Нахмана Бялика «Сказание о Немирове» Бог говорит пророку: «Огромна скорбь, но и позор велик, и что страшней из них, ты сам реши... Внуки Маккавеев бегут, как мыши, скрываются, как клопы, и умирают, как собаки...». Не случайно первое название поэмы было «В городе резни». Оно было  изменено по цензурным соображениям.

Еврейским просветителям вторили социал-демократы. В частности, в Резолюциях V съезда Бунда, прошедшего в первых числах июня 1903 года, говорилось: «Из всех слоев еврейского народа один только пролетариат... представляет ту силу, которая способна оказать действительный отпор толпе, направленной правительством на евреев… Съезд, указывая на необходимость самого энергичного сопротивления насилию со стороны громил, признает, что комитеты и другие организации Бунда должны принять все меры к тому, чтобы при первых признаках приближающегося погрома быть в состоянии организовать вооруженный отпор» (12).

Справедливости ради следует отметить, что евреи все же  Кишинева готовились к сопротивлению. Приближение погрома они предчувствовали по провокационным и подстрекательским статьям Крушевана и вице-губернатора Устюгова в газете «Бессарабец», получавшей субсидии от правительства, а еще по поведению В.Плеве, неоднократно вслух заявлявшего, что «евреев надо проучить» (13). А после того, как в близлежащих к Кишиневу Дубоссарах произошел кровавый навет, сомнений в том, что погрома не избежать, уже не оставалось.

Правда, следствие в Дубоссарах выяснило, что обнаруженный исколотый труп мальчика – дело рук его родственников, сработавших «под жидов» с целью получения наследства, но механизм общественного сознания уже был запущен, православное население было возбуждено газетными призывами «перерезать всех жидов» и уже жило ожиданием погрома (14).

Еврейская молодежь быстро создала группы самообороны, было собрано оружие, организован штаб и даже проложены телефонные линии связи между отрядами, но уже в первые часы погрома полиция разоружила бойцов и арестовала их.

Еврейское население оказалось один на один с погромщиками (15).

Уроки Кишиневских событий были учтены евреями других городов. Состоятельные круги еврейского общества стали жертвовать значительные суммы, на которые начались закупки оружия в других странах. В США с этой целью даже было создано Общество самообороны. Во всех городах со значительным еврейским населением стали создаваться кружки самообороны, участники которых проводили тренировки и боевые занятия. Развитие этого движения было настолько стремительным, что уже в конце апреля 1903 г. В.Плеве писал в циркулярном письме губернаторам: «Никакие кружки самообороны быть не должны» (16).

Коснулись эти события и Белоруссии. Как отмечал (уже после драматических событий в Гомеле) полицейский надзиратель Петербургского охранного отделения в своем письме (о деятельности Бунда в Могилевской губернии) начальнику Могилевского губернского жандармского управления, «жители г.Могилева, Гомеля, Шклова, г.Копыси запаслись дальнобойными револьверами и при случае готовятся оказать вооруженное сопротивление. Случай такой [погром] был недавно в Гомеле (17).


3.

Евреи действительно серьезно готовились к возможным погромам. Уже в мае 1903 г. Гомельский комитет Бунда выпустил на русском языке отпечатанную в собственной типографии прокламацию под названием «Кишиневский погром». Разобрав правительственное сообщение об этом трагическом событии и поведение властей во время него, дав классовую оценку политике властей и пролетариату, якобы единственно восприимчивому «к проповеди социалистического идеала», авторы прокламации обратились к еврейскому обществу. Безжалостная характеристика, которую это общество получило, должно было, по мнению авторов прокламации, подвигнуть его к активным действиям, подобно тому, как некогда народники нарочито использовали латинское выражение «Slavus – sclavus» («Славянин – раб»):

«Все трусливые элементы этого общества, а еврейское общество богато такими элементами, все завопят теперь, что виновато во всем еврейское рабочее движение,

что революционное движение приводит к еврейским погромам, что революционное движение еврейского пролетариата раздражает правительство, а мы в нашем положении должны жить в мире со всеми, а больше всего с правительством.

... Из кишиневского погрома можно вывести только одно: революционное движение необходимо не только в интересах еврейского пролетариата, но и всего еврейского народа... Только на еврейское общество, скажем откровенно, надежды плохи: рабское смиренномудрие, узкий кругозор «гетто» сделались и, боимся, останутся надолго его второй натурой» (18).

Однако, так случилось, что, когда в Гомеле начался погром, руководство сопротивлением осуществляли совсем не активисты Бунда, а добровольцы из числа местной интеллигенции. Вот что писал 1 октября 1903 г. в своем донесении начальнику Могилевского губернского жандармского управления штаб-ротмистр отдельного корпуса жандармов Кунаков:

«Еще в начале 1903 г., а в особенности после кишиневского погрома, большинство евреев запаслись дальнобойными револьверами. В продолжение всего лета во многих местах наблюдались частые сходки...

Главными руководителями во время погрома в г.Гомеле, по собранным очень веским агентурным сведениям, были следующие лица. Душой заговора был врач Залкинд, на квартире которого часто замечались сходки. Во время погрома он, переходя от одной группы к другой, воодушевлял их своим присутствием и призывал к сопротивлению; жена его, уроженная Гинзбург; брат жены Залкинда студент Гинзбург; помощник присяжного поверенного Калашников и врачи Брук, Хейфиц и казенный раввин г.Гомеля. Во время погрома все эти лица открыто руководили толпою евреев».

Никто из вышеназванных людей не входил не только в состав Гомельского комитета Бунда, но и в число «центральных районных представителей г.Гомеля по разным цехам». Их имена мы находим в том же донесении Кунакова. (19).

Нельзя сказать, что гомельский эпизод был первым в биографии еврейской самообороны Белоруссии: в 1897 году группа евреев уже выступила однажды с оружием в руках против солдат, громивших еврейские лавки на рыночной площади Минска. 14 участников этой группы тогда были арестованы и преданы суду (20). Но такого сильного и организованного сопротивления, как в Гомеле, погромщики не встречали не только в городах Белоруссии, но в других городах России.

Действия еврейской самообороны во время Гомельского погрома произвело большое впечатление как в России, так и за рубежом. Вот что писали в поздравительном письме Гомельскому комитету Бунда члены Харьковского комитета РСДРП:

«Товарищи! История никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели вопрос еврейский. Это слова Щедрина по поводу еврейских погромов 80-х годов... Мы знаем, что бесчеловечная ненависть, которую так подло раздразнил теперь Плеве, питается из двух источников: ненависти к эксплуататорам, искусно натравленной заинтересованными классами в эту сторону, и ненависти расовой, ненависти, свойственной животным и людям с низким духовным развитием, к существу другой породы.

Но есть еще и третий, не так заметный источник. Даже в душе несколько выше стоящих людей более или менее смутно живет недоброжелательное чувство к еврею, забитому, трусливому, не протестующему, лишенному гордого достоинства. В массе это чувство мешает смотреть на еврея как на равноправного даже тогда, когда человек ,[который смотрит],   настолько образован... и настолько развит духовно, чтобы побороть стихийное чувство расовой ненависти.

... Чтобы победить неприязненное чувство, обязанное своим происхождением широко распространенному мнению об еврейской приниженности, понадобилась та упорная и мужественная борьба, которую уже столько лет ведет еврейский пролетариат. Отдельные акты этой борьбы лучше десятка хороших книг способны научить и научили русского рабочего уважать своего еврейского товарища как борца.

Теперь еврейский пролетариат выступил в новой роли. Мы видим его защитником еврейской бедноты, на которую правительство напустило сначала невежественную толпу, раздразненную приманкой хорошей добычи, а затем, под предлогом защиты евреев, пьяных, озверелых солдат. Мы приветствуем товарищей из Бунда, по инициативе которых была организована эта защита...» (21).

Начало ХХ века было для российских евреев временем поиска национальной программы, и погромы 1903 года только ускорили эти поиски. Но, как писал известный публицист Григорий Аронсон, «если Кишинев, взволновавший весь еврейский мир (и не только еврейский), оказался исходным пунктом и чрезвычайно стимулировал развитие национальных еврейских требований, то Гомель вписал новую страницу в современную еврейскую историю фактом создания еврейской самообороны, которая оказала сопротивление... Эти настроения готовности отстоять свою национальную честь... передавались всей еврейской общественности»  (22).

 

          Литература:

1. Дубнов С.М. Книга жизни. 1903, т.2, гл. 41.

2. Дубнов С.М. Новейшая история еврейского народа. Т.3 (1881-1914). Берлин: Изд-во «Грани», 1923, с. 372.

3. Герцль Т. Избранное. Иерусалим: Библиотека-Алия, вып.13, 1974, с. 194-196.

4. Лакер В. История сионизма. М.: КРОН-ПРЕСС, 2000, с. 177.

5. Золотоносов М., Кельнер В. Сказание о погроме. // Еврейская газета, 1993, N6.

6. Дубнов С.М. Новейшая история... Т.3, с. 372-373.

7. Там же, с. 373.

8. «Искра», N50, 15 октября 1903 г.

9. Shlomo Lambroza. Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History. Cambridge. University Press. P. 210.

10. Краткая еврейская энциклопедия (КЕЭ). Иерусалим. 1994. Т. 7. С. 647.

11. Там же.

12. Бунд в Беларуси. 1897-1921: Документы и материалы.// Сост. Э.М.Савицкий. –  Мн.: БелНИИДАД, 1997, С. 97-98.

13. КЕЭ. 1992. Т. 6. С. 533.

14. Фрумкин Я.Г. Из истории русского еврейства. // Книга о русском еврействе от 1860-х годов до революции 1917 г. (Сборник статей) –  Иерусалим: «Гешарим», М.: РПО «Мосты культуры»; Мн.: ООО «Мет»; 2002. С. 63.

15. КЕЭ. 1994. Т. 7. С. 646.

16. Там же. С. 647-648.

17. Бунд в Беларуси. С. 110.

18. Там же. С. 93-94.

19. Там же. С. 115-117.

20. КЕЭ. 1994. Т. 7. С. 646.

21. Бунд в Беларуси. С. 111-112.

22. Аронсон Г.Я. В борьбе за гражданские и национальные права (Общественные течения в русском еврействе) // Книга о русском еврействе от 1860-х годов до революции 1917 г. (Сборник статей) – Иерусалим: «Гешарим», М.: РПО «Мосты культуры»; Мн.: ООО «Мет»; 2002. С. 225. Кроме того, см.:  Гомельский процесс. Подробный отчет. Сост. Кревер Б.А.  – СПб, 1907, с. 1.

 
 
Яндекс.Метрика