Стыковочный рейс
Время пребывания в Сакраменто истекало. Шестидесятилетний юбилей сестрички Софочки прошел весьма даже успешно. Родные и близкие съехались со всей Америки. Само торжество проходило в русском ресторане. Вино и бравурные стихи на двух языках лились как из рога изобилия.
Из Европы приехал я один, и вот уже подошел срок возвращения домой.
Столица штата Калифорния – бывший некогда центром сбора «ловцов удачи», аборигенов освоения «дикого Запада», родина апачей и ирокезов, приют золотоискателей и авантюристов всех мастей – была низкорослой. Типичный образец «одноэтажной Америки», какой ее описали Ильф и Петров. Узкие кривые улочки. Одна из них, петляя, дважды пересекает саму себя. Все достопримечательности я успел осмотреть еще в свои прошлые приезды, поэтому все время потратил на общение с Софочкиной семьей и с ней самой. Но вот уже появилась тоска по Минску, друзьям, жене и – что особенно серьезно и даже мучительно – по своему письменному столу.
Дня за три до отлета вся семья собралась на общий ужин. Племянница Олечка и ее муж Сережа с детьми должны были уезжать к себе, в Сан-Озе, и ужин получился скорее прощальным, чем праздничным. Сережа вручил мне подарок – портативный компьютер, ноут бук, о котором они почему-то говорили, что это – «леп-топ». Уточнять, существует ли какая-либо разница между этими понятиями, я не стал.
После ужина, когда все расслабились и завязался общий разговор, я решил поделиться с родней одной своей тревогой. Дело в том, что пересадка во Франкфурте была чревата для меня большими неприятностями. Если по дороге в Америку время между посадкой и стыковым рейсом было около двух часов, то на обратном пути оно было более, чем вдвое короче, и я запросто мог надолго застрять в аэропорту Франкфурта. Главным же было то, что все время, в которое я должен был уложиться во время пересадки, было занято невероятным шмоном. Просвечивали не только все предметы, которые были в руках, но и все что можно было с себя снять: шапки, куртки, пиджаки, туфли. На посадку я попал буквально в последнюю минуту.
Вот почему я подозревал, что, если на обратном пути меня ждет такая же процедура, то на Минский рейс я точно не попаду и вынужден буду просидеть в аэропорту столько времени, сколько понадобится, чтобы найти мне место на какой-нибудь другой рейс. А опыт общения с работниками аэропортов у меня уже был, и он не позволял мне благодушествовать.
Однажды в Иоганнесбурге, возвращаясь с конгресса, на вопрос таможенника, что у меня в чемодане, бодро ответил, рассчитывая на его чувство юмора: «Бомба». Что после этого началось, я до сих пор вспоминаю с ужасом. Сбежалось десятка полтора людей. Мои шмотки и меня самого вывернули наизнанку.
А в свой первый прилет к сестре в аэропорту Сан-Франциско я попал в странную ситуацию. В ожидании выхода в город я рассматривал огромный макет здания местного столичного Капитолия в разрезе, и тут меня позвали к моему баулу. Рядом с ним уже сидел на корточках невысокого роста старичок, рядом ч которым крутилась крохотная пушистая собачка с завитым наверх хвостом. Меня попросили раскрыть баул. Потом старичок вытащил из него мой недоеденный во время долгого полета бутерброд с колбасой, а вслед за ним – завернутый в целлофановый пакет с большим куском казинаки, привезенным в подарок с российской земли как предмет восточной экзотики. Старичок стал с любопытством рассматривать его. Он вертел казинаки и так и этак, принюхивался к нему.
– Это – казинаки! – говорил я старичку, но мои слова не производили на него никакого впечатления. То ли он подозревал, что это такой неизвестный ему способ контрабандного провоза на территорию США наркотиков, то ли еще что-либо, но, в конце концов, он отстал от меня, унося с собой трофей. Позже мне объяснили, что я еще хорошо отделался, потому что провоз в эту страну пищевых продуктов категорически запрещен, и я мог заработать большой штраф.
А как-то на пересадке в Далласе у меня в дорожной сумке обнаружили штопор. Обычный штопор для откупорки винных бутылок. Его я купил тут же в аэропорту, в сувенирном магазине. Меня прельстил его вид. Это была небольшая металлическая фигурка – копия скульптуры писающего мальчика, представляющей едва ли не главную туристическую достопримечательность Брюсселя. Но в отличие от оригинала, мой сувенирный мальчик вместо детородного органа держал в руках длинный, далеко торчащий вперед свернутый спиралью предмет, который, собственно, и был главной действующей деталью этого штопора.
Две средних лет тетки долго изучали только что купленный мной сувенир и подозрительно поглядывали на меня. Я уже начал подумывать о том, что в их глазах я, мужчина далеко не первой свежести, если не сексуальный маньяк, то, как минимум, фетишист. Я стал объяснять всеми доступными мне способами – обрывочными английскими словами, жестами, мимикой, что это приобретено только что, здесь же, в шопе, но, похоже, это все не производило на таможенниц никакого впечатления. В конце концов, я понял, в чем дело: колющие и режущие предметы в ручной клади находиться не могут. Мальчика моего хотели у меня изъять, но, видимо, мой страдающий вид разжалобил теток, и они все же сунули его в сумку.
В общем, к моменту моего вылета из Америки у меня уже был некий негативный опыт общения с таможней, и я понимал, что неприятностей мне во Франкфурте не избежать и с пересадкой на минский самолет в течение сорока минут могу просто не уложиться. Потом, правда, выяснилось, что все гораздо проще. Оказывается, детально «шмонают» только рейсы с Востока на Запад, а в противоположном направлении обстановка поспокойнее и таможня полиберальнее. Но тогда я этого, естественно, не знал и поэтому поверг всех своих родственников в уныние. Никто не знал,что можно предложить в сложившейся ситуации.
Выход нашел муж Софочки Володя, Даром, что он был доктором физико-математических наук. Правда дома его величали не так, как называлась его специальность – физик-теоретик, а так, как его назвала в свое время их дочурка Оленька – физик-туалетик.
– Я знаю, что надо сделать, – торжественно произнес он. – Яша у нас уже человек немолодой. Так?
Володя сделал паузу.
– Как говорила наша покойная мама, «не первой свежести»,– подтвердил я.
– Ну вот, – продолжил Володя, получив от меня поддержку в таком щепетильном вопросе. – Мы сейчас позвоним в «Люфтганзу» и скажем, что таким-то рейсом в Минск летит очень больной человек, что этот человек перенес инфаркт – что будет истинной правдой – и что этот пассажир нуждается в индивидуальном уходе.
– Еще не хватало, чтобы за мной начали ухаживать стюардессы, – проворчал я. – Я еще сам могу за кем-нибудь из них поухаживать.
– Этого нам еще не хватало, разбойник ты наш половой, – остановила мои попытки разрядить обстановку Софочка. – Посмотрю я на тебя, когда ты за одно прикосновение к руке стюардессы будешь обвинен в сексуальных домогательствах.
– Так, остановились. Вопрос, как мы можем подтвердить твое тяжелое состояние?
Этот вопрос Володя явно обращал ко мне как к единственному человеку, который уже хотя бы в силу своего медицинского образования мог на него дать исчерпывающий ответ.
– Если понадобится, я могу предъявить свои кардиограммы за последние четыре года. – сказал я. – Они всегда при мне. На всякий пожарный случай.
– Не понадобится, – успокоил меня Володя.
– Ну, тогда
я им просто нужно будет заглянуть в мой паспорт.
– Они и так в него посмотрят. – Тут Володя ненадолго задумался. Все тоже молчали, и тут Володя, наконец, принял окончательное решение. – Значит, так. Мы просто предупредим авиакомпанию, что у них летит пассажир, которому трудно самостоятельно передвигаться и его нужно везде возить в инвалидном кресле. И тогда они очень быстро провезут тебя, минуя всякие очереди. И уж что совершенно точно, так это то, что без тебя они уже никак не улетят.
Все с сомнением поглядели на Володю, потом на меня, кто-то даже высказал предположение, что из-за того, что я выгляжу намного моложе своих лет, я просто не пройду фейс-контроль и меня все равно начнут трясти, но так как других предложений не было, все согласились, что попробовать стоит.
Забегая вперед, надо сказать, что все сложилось именно так, как предсказывал Володя. В аэропорту Сан-Франциско я еще успел пройти регистрацию, как возле меня оказался здоровенный негр с инвалидной коляской, в которую он усадил меня почти с применением физической силы. Потом меня повезли в зал ожидания. По дороге негр вежливо ознакомился, не нужно ли мне посетить магазины дьюти-фри, но я так же вежливо отказался. Правда, на вопрос, не нужно ли мне в туалет, я ответил утвердительно, и он завез меня в помещение под названием рест-рум, прямо к кабинке, на двери которой была нарисована фигурка такого же, как я, инвалида в такой же коляске, но тут я уже ему сказал, что ч остальным справлюсь без него.
В зале ожидания негр простоял возле меня все время до момента объявления посадки, провез меня мимо очереди, где выдавали посадочные талоны и отстал от меня уже прямо у входа в самолетный салон. То же повторилось во Франкфурте, и лишь в Минске меня никто с коляской не ждал, чему я был несказанно рад, ибо не хотел, чтобы кто-то из знакомых увидел меня в беспомощном состоянии.
Но все это было потом, а пока предстояло решить, кто пойдет звонить в офис «Люфтганзы». И тут свое слово сказал отчим Сережи Тоби. Венгерский еврей, вывезенный родителями в США еще ребенком после известных событий пятьдесят шестого года, Тоби был для Софы и Володи главным консультантом по вопросам жизни в Америке.
– Звонить в «Люфтганзу» буду я, – категорически заявил Тоби. – У меня самый лучший английский.
Никто не возражал, и Тоби отправился в другую комнату. Вернулся он минут через тридцать с видом Александра Македонского, одержавшего решающую победу над персидским царем Дарием. Он уселся в свое кресло, оглядел всех нас торжествующим взглядом и продемонстрировал, что, кроме английского, он совсем неплохо владеет русским.
– Яша, все в порядке, – сказал он и сделал внушительную паузу. Находящиеся в комнате замерли. – Я обо все договорился. У тебя на всей дороге от Сан-Франциско до Минска будет стул.