Языковая политика в Белоруссии: прошлое и настоящее

 

          Татьяна АМОСОВА (Минск)

 

Языковая политика монолингвизма, или унификации по языковому принципу, практиковалась не только в Советском Союзе, но и во многих других странах с полиэтничным населением. Для стран переселенческого типа, таких, как США и Израиль, вообще была характерна социокультурная политика «плавильного котла», но нивелировка культурного многообразия даже в этих странах сейчас ощущается как негативный эффект, к которому приводят любые попытки консолидации нации, представители которой обладают разноплановым и богатым культурным наследием.
В любом случае следует признать репрессивный характер этого типа языковой политики по отношению к языкам меньшинств, а иногда даже и по отношению к языкам титульных наций, как это долгие годы происходило в Белоруссии в советское время, и как это в латентной форме происходит сейчас, когда белорусский язык вытеснен из многих сфер общественной жизни, в частности, из сферы высшего образования (автор не имеет в виду филологические специальности) и, в существенной мере, из межличностного общения.

То, что происходит с национальным языком белорусов сейчас – это во многом отголоски той языковой политики, которая осуществлялась в отношении белорусского языка еще со времен эпохи сталинизма. Коммунистическая партия, как утверждают многие авторы, в качестве тактического способа удержания национальных республик в составе СССР провозгласила «коренизацию», а после активно начала ее сворачивать. Коммунистические идеология и практика по национальным вопросам всегда противоречили друг другу, как это происходит и в современной Беларуси.

Ю.Б. Коряков, защитивший кандидатскую диссертацию по языковой ситуации в современной Беларуси, рассуждает о судьбе белорусского языка, приводя лингвистические, социолингвистические и экстралингвистические факторы, влияющие на будущее этого языка. Он указывает, что в современной Беларуси существует «парадоксальная языковая политика государства по отношению к белорусскому языку: оно его, с одной стороны, вытесняет (снижение числа школ с белорусским языком обучения, не использование его в администрации), а с другой – поддерживает (финансирует образование, культуру и так далее)» [1].

Как ни странно, на современном этапе в возрождении белорусского языка принимают посильное участие не столько этнические белорусы, сколько поляки, а в становлении литературы на белорусском языке немаловажную роль сыграли евреи (в первую очередь, Змитрок Бядуля). Помимо этого, социолингвистические аспекты белорусистики активно освещает в своих работах израильский лингвист, профессор Пол Векслер, который одну из своих работ, раскрывающих характер и происхождение современного иврита («Шизоидный характер современного иврита: славянский язык в поисках семитского прошлого»), посвятил белорусской земле, «которая видела рождение трех изобретательных носителей идиша»: писателя Менделе Мойхер Сфорима – «отца современной литературы на иврите», Элиэзера Бен-Иегуды – «отца возрождения современного иврита» и Людвика Л. Заменхофа – «отца эсперанто» [2].

Католики активно апеллируют к национальному самосознанию белорусов и проводят службы в костелах преимущественно по-белорусски. Этим они противопоставляют себя православию, которое не представлено автокефальной церковью в Беларуси и не акцентирует внимания на национальной и языковой идентичности прихожан. Помимо этого, как указывает Н.Б. Мечковская, перепись 1999 года выявила следующий парадокс: на вопрос о том, «на каком языке вы обычно разговариваете дома?» белорусский язык назвали 41,3 % белорусов и 57,6 % поляков [3].

Языковая политика – это термин, появившийся не так давно, в 1945 году, автор его – Цеболлеро [4]. Лингвистический энциклопедический словарь дает следующее его определение: «Языковая политика – совокупность идеологических принципов и практических мероприятий по решению языковых проблем в социуме, государстве. Особой сложностью отличается языковая политика в многонациональном государстве, т. к. в этом случае она должна учитывать такие факторы, как многоязычие, своеобразие национального состава и межнациональных отношений, роль отдельных языков и их носителей в общественной жизни. Языковая политика является составной частью национальной политики, она в основных чертах зависит от общих принципов последней [5].

Несмотря на то, что современные западные исследователи разводят понятия языковой политики, языковой идеологии и языковой практики, так, как это сделано у Спольского и Шохами [6], и языковая политика не является суммой языковой идеологии и практики, следует признать, что не только языковая политика, но и вообще дискуссии о языке и его роли в национальной и даже партийной идеологии, могут быть серьезным вызовом политикам и вождям.

Так, И. В. Сталин вынужден был, по просьбе «группы товарищей», дать пространное разъяснение на теорию Н. Я. Марра о классовом характере языка и о том, что язык является элементом надстройки: «Н. Я. Марр ввел в лингвистику неверную, немарксистскую формулу о том, что язык – это надстройка, запутался сам и внес путаницу в лингвистику. Советская лингвистика не может продвигаться на основе этой неверной формулы.

Н. Я. Марр ввел в лингвистику другую и также неверную и немарксистскую формулу относительно «классового характера» языка, запутался сам и внес путаницу в лингвистику. Советская лингвистика не может продвигаться на основе неверной формулы, которая противоречит всему ходу истории народов и языков» [7]. Воспринятые Н. Я. Марром идеи так называемого социологического направления, представители которого, находясь под влиянием идей Э.Дюркгейма, ставили язык и языковые процессы в прямую зависимость от изменений в социуме, привели к тому, что он в значительной мере вульгаризировал идеи марксизма, за что и был раскритикован советским вождем.

Партия вмешивалась во все социальные процессы и принимала активное участие в деле языкового строительства (на Западе предпочитают термин языковое планирование – language planning). Нам предстоит проследить те основные этапы языковой политики, которая осуществлялась в советской Белоруссии и которая в значительной мере была сопряжена с русификацией.

За основу автор настоящей статьи принимает периодизацию языковой политики в Белоруссии, предложенную П. Векслером. Нужно отметить, что в Белоруссии русификация имеет двойной смысл: во-первых, это русификация населения, т.е. перевод населения на русский язык и вытеснение белорусского языка из всех сфер жизнедеятельности общества; во-вторых, русификацию претерпевал и сам белорусский язык, т.е. его на протяжении почти всего времени существования советской власти доводили до состояния рафинированности, «русскости». П.Векслер пишет именно о русификации самого языка.

Не так давно, в 1994 г., отдельным изданием вышла работа известного белорусского языковеда Станислава Станкевича «Русіфікацыя беларускае мовы ў БССР і супраціў русіфікацыйнаму працэсу», в которой автор сделал подробный анализ мероприятий по русификации белорусского языка – введении морфологических, синтаксических и лексических новшеств, не свойственных белорусскому языку, которые были почерпнуты из русского. Эти нововведения явились прямым результатом языковой реформы 1933 г., вследствие которой в белорусский язык было введено более 30 фонетических и морфологических особенностей, свойственных русскому языку. Работа Станкевича была выпущена в Мюнхене в 1962 г., поэтому автор сделал акцент на периоде с 1956 по 1960 гг.

Основное, на что указал Станкевич, – это русификация белорусского языка через прессу, которой противостоит сообщество белорусскоязычных литераторов, оказывающих русификации пассивное сопротивление. Станкевич цитирует предисловие к русско-белорусскому словарю, выпущенному Институтом Языкознания АН БССР в 1953 г. (орфография Станкевича сохранена): ««толькі пасьля Вялікай Кастрычніцкай рэвалюцыі… беларуская мова, як і ўся культура беларускага народу, за гады савецкай улады дасягнула высокага разьвіцьця… выпрацавала свае літаратурныя нормы, значна папоўніла лексічны запас за лік слоў роднай ёй расейскай мовы». Далее в предисловии говорилось, что белорусский народ, сопротивляясь белорусским буржуазным националистам, «верны дружбе народаў, бараніў чысціню сваёй мовы, папаўняючы яе зь нявычарпальных крыніцаў расейскай мовы» [8].

В Советском Союзе русификации подвергались даже неславянские языки: проводилось так называемое «сближение». Вот как этот процесс был описан в книге Ивана Майстренко «Национальная политика КПСС в ее историческом развитии» (Мюнхен, 1978):

«Сближение» коснулось и языковых словарей неславянских народов. В словари народов с менее развитыми языками искусственно внедрялись русские слова с грамматическим приспособлением к данному языку. Это засорение народных языков русизмами дошло до того, что, как сообщалось в печати, в таджикском языке русских слов имеется около восьмидесяти процентов. Усиленно внедряются русские слова и в славянские языки – белорусский и украинский. Здесь это делается под личиной борьбы с «архаизмами» – старинными народными словами и выражениями, хотя в русском языке модой становятся архаизмы. В Белоруссии и на Украине требуется вводить новые русскоподобные или просто русские слова.

Для народов СССР переводы произведений западноевропейских писателей делаются с… русского языка. Произведения Маркса-Энгельса даже на Украине издаются в переводе с русского языка. Хотя эти произведения на Украине были уже изданы в переводе с оригинала, но такие переводы оказались теперь под запретом» [9].

Пожалуй, единственный случай, когда русификация народного языка в некоторой степени производилась по инициативе самих его носителей – это случай языка идиш на Украине. Идиш подвергался не только русификации, но иногда и белорусизации, и украинизации. Русификация рассматривалась как ответ на приход нацистов к власти в Германии, и сами работники в области языкового планирования предлагали в ответ на это упразднить всю германоязычную лексику из идиша и заменить ее лексикой русского происхождения.

Айзик Зарецкий был активистом латинизации еврейского алфавита и настаивал на внедрении в идиш как можно большего пласта славянской лексики. Этот «латинизатор» Зарецкий «также предлагал усилить славянский лексический компонент и в 1930 году удивил читателей журнала Yiddishe sprakh, заявляя, что разница между высказываниями ikh efn di farzamlung и ikh otkryvaye sobranye – это вопрос вкуса, и что русско-еврейский язык вскоре заменит немецко-еврейский; Зарецкий был обвинен в «лингвотехнической анархии» директором киевского института [языка идиш] Йосефом Либербергом» [10].

Итак, возвращаясь к периодизации русификации белорусского языка, обратимся к мнению П. Векслера.

Израильский профессор утверждает, что современное языковое планирование в Белоруссии началось в последнюю декаду XIX столетия, и имело характер языкового пуризма: предполагалось, что развивающийся белорусский язык будет закрыт (непроницаем) для польского и русского влияний. Этот период продлился с 1890 по 1932 гг. (в Польше – до 1939г.), а потом возобновился с 1941 по 1944 гг. Затем возобладала противоположная тенденция антипуризма, когда белорусский язык стал открытым для русских заимствований, но продолжал быть закрытым для польских (1933-1941 гг., 1945-1953). Третья стадия языкового планирования представляла собой модифицированную антипуристскую ориентацию, которая странным образом сочетала в себе элементы пуризма и антипуризма (1954-1982). Роль русского языка является лейтмотивом на протяжении всей дискуссии о судьбе и состоянии белорусского языка и влияет на отбор русских заимствований и сохранение исконного белорусского компонента [11].
Векслер ограничился 1982 годом, описывая последний этап, поскольку сборник трудов, в котором он участвовал, – «Социолингвистический взгляд на советские национальные языки: их прошлое настоящее и будущее» – вышел в 1985 году.

Автор настоящей статьи cделал попытку сконцентрировать свое внимание на этапе антипуризма, т.е. фактически – русификации: с 1933 по 1941 гг., а также с 1945 по 1953 гг. и далее, но не следует забывать, что этому периоду предшествовало достаточно длительное научное, и не только научное, обсуждение природы белорусского языка.

До революции 1917 г. у белорусского языка был очень уязвимый статус, как пишет П. Векслер,- «статус сироты» [12]. И носители белорусского языка, и все прочие относились к нему, как к диалекту польского, русского или украинского, или же как к смеси нескольких славянских языков.

В две последние декады царского режима белорусская интеллигенция объявила о необходимости покончить с диглоссией (ситуацией, когда в разных сферах общественной жизни в одном обществе используются два разных языка, обладающих разным статусом и престижем; термин Чарльза Фергюсона): белорусские дети вынуждены писать по-польски или по-русски, в то время как говорят по-белорусски. Началось развитие белорусской прессы с использованием нескольких шрифтов: латиницы в «польском» и «чешском» варианте, которая была запрещена в 1912 году, и кириллицы (только последняя была позже разрешена в БССР) [13].

В 1920 году была провозглашена БССР. Изначально она состояла только из бывшей Минской губернии, но впоследствии большая часть Витебской и части Гомельской и Смоленской губерний (в 1924 г.), а также южные районы, примыкающие к Речице и Гомелю, принадлежавшие ранее РСФСР, были переданы БССР. Перепись 1926 г. показала, что во всем СССР проживает 4 438 929, которые называют себя белорусами. Кроме того, в этот период, по разным оценкам, в близлежащей Польше проживало от одного до трех миллионов белорусов.

Белорусский язык получил статус официального в БССР и возникли лингвистические институты, занимавшиеся его изучением. Основное направление работы заключалось в придании имеющемуся языку новых функций и приспособлению его для нужд управления, образования и научной деятельности. Но были и негативные факторы, заключавшиеся в том, что сельское население мигрировало в города, где большинство населения говорило по-русски, в результате чего сельское население в городах подвергалось языковой ассимиляции, а в целом снижалось число носителей белорусского языка как в сельской местности, так и в городах. Особенно ассимиляции были подвержены районы Речицы и Гомеля, контактировавшие с русским этническим ареалом.

В качестве позитивного момента следует указать, что белорусский язык стал рассматриваться как самостоятельный восточнославянский язык. Как пишет П. Векслер, «Взгляд, который господствует сейчас [в 1985 г.] в СССР (и до некоторой степени на Западе), состоит в том, что проторусский язык развивался из общего славянского на восточно-славянских землях в VIII-XIX вв., дав начало старорусскому, старобелорусскому и староукраинскому языкам к XIII-XIV вв. Основная причина, по которой произошел этот раскол русского языкового единства, заключается во вхождении белорусских земель в состав Великого Княжества Литовского. Этот взгляд отводит независимой истории белорусского и украинского языков 6-700 лет, в то время как русский имеет продолжительную историю в 1100 лет.

Второй подход, популярный сейчас среди несоветских ученых и советских белорусских активистов 1920-х гг., предполагает, что три восточнославянских языка напрямую восходят к общему славянскому, без прохождения проторусской стадии, таким образом, их собственные истории начинаются в VI-VII вв. с возникновения восточнославянских инноваций. В этом подходе важность ВКЛ для возникновения белорусского языка минимальна, поскольку прабелорусский уже имел многие свои уникальные черты до вхождения белорусских территорий в ВКЛ» [14].

Следует отметить, что научные дискуссии по поводу белорусского языка носили в молодой республике характер, сходный с тем, который они имели до 1917 года, но появился больший интерес к созданию технической терминологии. «В 20-е и в начале 30-х гг. (до 1934 г.) в Беларуси было напечатано 32 терминологических словаря, включавших тысячи белорусских терминов по разным областям знаний и практики, в том числе термины медицины и делопроизводства. Однако позже терминологическую работу остановили, да так решительно, что в течение 27 лет (1935-1962) в Беларуси не было напечатано ни одного терминологического словаря» [15].

Вопрос о национальном возрождении стоял остро после падения двух восточнославянских республик – Украинской Народной Республики, существовавшей с ноября 1917 по ноябрь 1920 г. и Белорусской Народной Республики, существовавшей с марта 1918 по январь 1919 г. – и возникших на фоне буквального понимания их создателями деклараций большевиков о праве наций на самоопределение. Обе они были насильственно включены в состав советского государства.

Большевики не могли по горячим следам пресечь попытки активистов национального возрождения заниматься «коренизацией» своих республик. Лидерам большевизма пришлось признать важность процессов национализации, и эта тема даже обсуждалась на Х съезде РКП(б) в 1921 г. На этом съезде по данному вопросу слово получили только три человека: Сталин, узбек Сафаров, рассказывавший об ужасах, творимых великорусскими колонизаторами в национальных окраинах, и представитель Украины М.Скрыпник, который отметил, что в докладе Сталина не было предложено никаких решений существующих проблем, поэтому прения нужно продолжить. Но их прекратили, поскольку эта тема не показалась достаточно интересной делегатам съезда.

Сталин, выступив с заключительным словом, сказал: «Здесь я имею записку о том, что мы, коммунисты, будто бы насаждаем белорусскую национальность искусственно. Это неверно, потому что существует белорусская национальность, у которой имеется свой язык, отличный от русского, ввиду чего поднять культуру белорусского народа можно лишь на родном его языке. Такие же речи раздавались лет пять тому назад об Украине, об украинской национальности. А недавно еще говорилось, что украинская республика и украинская национальность – выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская национальность существует, и развитие ее культуры составляет обязанность коммунистов. Нельзя идти против истории. Ясно, что если в городах Украины до сих пор еще преобладают русские элементы, то с течением времени эти города будут неизбежно украинизированы. Лет 40 тому назад Рига представляла собой немецкий город, но так как города растут за счет деревень, а деревня является хранительницей национальности, то теперь Рига – чисто латышский город.
Лет 50 назад все города Венгрии имели немецкий характер, а теперь они мадьяризированы. То же можно сказать о тех городах Украины, которые носят русский характер и которые будут украинизированы… То же самое будет с Белоруссией, в городах которой все еще преобладают небелорусы… Поэтому я не согласен с автором записки, который говорит, что мы искусственно насаждаем белорусскую национальность» [16].

Комментируя это выступление Сталина на Х съезде РКП(б), Н.Майстренко пишет: «Надо отметить, что в те времена Сталин был меньшим централистом, чем многие другие руководящие работники РКП(б). Он стал поощрять великодержавие и русский национализм, когда возглавил партийный аппарат и увидел, что ему как нерусскому не удержать власть, если он не поддержит партийный аппарат в его великодержавном национализме и нетерпимости к возрождению нерусских народов СССР» [17].

В то время, когда проходил съезд, еще был жив Ленин, мнение которого по национальному вопросу значительно отличалось от мнения Сталина. Ленин оставался непререкаемым авторитетом по всем вопросам, и Сталин сосредоточил все свои усилия на нейтрализации Ленина как своего разоблачителя. Как пишет А. Авторханов в своей книге «Империя Кремля» [18], Ленин рассматривал развитие национальных культур и языков как тактическое средство по удержанию народов в рамках новой советской империи. Конечной целью он так или иначе видел создание «Всемирной советской республики». Несмотря на то, что в философии он был «идеалистом», в политике он был трезвым практиком, тонко ощущающим злобу дня. Политическое чутье подсказывало ему, что в деле русификации торопиться нельзя.

Сталин же, напротив, очень недолго сохранял такую «взвешенность подхода» к национальному вопросу, которую он продемонстрировал на Х съезде РКП(б), и уже на XII съезде партии повел себя максимально агрессивно, став зачинщиком «Грузинского дела» – изобличителем грузинских «уклонистов», т.е. «буржуазных националистов», в поддержку которых выступил смертельно больной Ленин. Но Сталин создал коалицию с Троцким и Каменевым, и больного, отсутствующего на съезде Ленина нейтрализовали.

Разгром белорусизации, вслед за украинизацией, так описывает Н.Майстренко: «Подобно, как и на Украине, была произведена расправа над белорусским национальным возрождением и над белорусизацией (коренизацией). В Белоруссии она началась приблизительно в то же время, что и на Украине. Недостаточную коренизацию здесь критиковали белорусские коммунисты. Один из них, Алексей Адамович в романе «Кривичи» (1929 г.) так характеризовал казенную белорусизацию: «Искал Белоруссию, а нашел белорусизацию… Это ставка на форму. Овладеть формой, отделить ее от содержания, использовать ее, выкрутить, высушить и выкинуть вон… научиться владеть белорусским языком, чтобы легче было сговориться с крестьянами – это не решение национального вопроса. Это только замена «солдатской» колониальной политики на «иезуитскую». Это весьма вредное сужение проблемы национальной культуры, это политика торгашей с рынка, которые… обращаются к крестьянам на родном языке, чтобы… легче обмануть их» [19].

Другой деятель белорусского возрождения Михась Зарецкий писал в 1930 г.: «Белорусское возрождение будет идти с корней белорусского народа. Всякие искусственные формы, в которые кто бы то ни было хотел вложить его, отпадут, рассыпятся в прах… всякие опекуны белорусского движения… все они отметутся историей. Снизу, с земли вырастет наш ренессанс… И он уже растет, подымается, уже бушует такими могучими волнами, какие много чего, много могут посметать со своей дороги». В Белоруссии, еще в большей степени, чем на Украине, коренизацией занимались люди из партийного аппарата небелорусской национальности. Такая «белорусизация» выглядела, конечно, уродливой» [20].

Разочарование белорусизацией выражали многие активисты национального возрождения, оказавшиеся за пределами советской республики. В одном из своих эссе Н.Б. Мечковская приводит два факта, подтверждающих «искусственный характер» белорусификаторских мероприятий сверху:

«В 1926 г. Вацлаў Ластоўски, вернувшись в Ковно (современный г. Каунас) после конференции по белорусской орфографии в Минске, напечатал в журнале Крывіч заметки о виденном. Со ссылкой на ректора Белорусского государственного университета историка В.И.Пичету, Ластоўски приводит между прочим даные о степени использования белорусского языка в университете: в 1926 г. около 12 % курсов читалось на белорусском языке, при этом если на педагогическом факультете 47 %, то на медицинском – ноль ([Ластоўски] Власт 1926-27, 90)…

…Вот какой увидел белорусскую языковую ситуацию Мар’ян Пяцюкевич, виленский белорусский деятель, во время конференции школьных инспекторов Беларуси: “Першы раз у жыцці давялося мне быць у Мінску позняй восенню 1941 года […] Хаця мне няраз і не было патрэбы чагось пытаць у сустрэчных мінчан, але я спрабаваў нешта запытаць, каб пераканацца, ці гэта беларусы. Усе яны на мае пытанні адказвалі па-руску і непрыязна глядзелі на мяне. Відаць, беларуса яны залічылі, як і немцаў, да «акупантаў» ісціна «русского народа». И позже на конференции: “Усходнікі [учителя с той основной территории БССР, которая до 1939 г. не входила в состав Польши. – Н.М.] захоўваліся як на паншчыне. Падчас перапынку яны гуртаваліся «свае са сваімі» і вялі гутарку паміж сабой на «общепонятном языке». Гэта з’ява рабіла дрэннае ўражанне на тых заходнікаў, якія за сваю культуру, за сваю мову цярпелі праслед з боку польскіх акупацыйных уладаў.
 І мы – заходнікі – насвае вочы ўбачылі «перадавую беларускую інтэлігенцыю» і горка расчараваліся” (Воспоминания М. Пяцюкевича хранятся в отделе рукописей академической библиотеки в Минске; цит по книге: Туронак 1993, 55-56)» [21].

Определенные признаки изменений в сторону белорусизации имели место еще в начале 1930-х гг., но ориентация на языковой пуризм (на очищение белорусского языка от инородных влияний) была пресечена в 1933 г. сталинским разоблачением так называемых «националистических» попыток отделить белорусский язык от русского. Что касается 1933 г., единственно приемлемой оставалась языковая политика антипуризма, то есть прорусская. Языковая политика данного типа была применена в Западной Белоруссии, аннексированной в 1939 г., хотя и в достаточно мягкой форме. В 1941 г. анти-русская политика немецких оккупантов была благосклонной к ограниченному возврату ситуации, которая складывалась до 1933 г., т.е. к языковой политике пуризма.

Достаточно любопытным является тот факт, что немцы содействовали национальному белорусскому возрождению и в годы Первой мировой войны: «По политическим причинам оккупационная армия Германии во время Первой мировой войны позволила открыть белорусскоязычные школы и даже опубликовала словарь разговорного языка» [22]. В примечании П.Векслер указывает, что этот семиязычный словарь был уникальным в своем роде. Он был издан в 1918 году в Лейпциге и, помимо белорусского языка, включал немецкий, польский, русский, литовский, латышский и идиш. До этой публикации в Петербурге в 1870 году вышел Словарь белорусского наречия, который издал И.И.Носович – белорус, относившийся к белорусскому языку как к диалекту русского. Одновременно с лейпцигским словарем вышли словари М. Горецкого (Вильнюс 1918, 1921; Минск, 1925), а также в 1918 году в Смоленске вышел словарь М. и Г. Горецких.
Любопытно, что французский лингвист А. Мейе, признавая независимый статус белорусского языка, производил попытки создать белорусский (и украинский) литературные языки вместо русского или польского (Les langues dans l’Europe nouvelle, Paris, 1918, 40-1, 256) [23].

Сделав достаточно большое отступление, подчеркнем еще раз, что политика русификации, которую проводили советские власти в Белоруссии, набирала обороты, начиная с 1933 г. Особое отношение было к диалектам. Русификация требовала, чтобы культивировались северо-восточные диалектные черты, которые несли в себе наибольшее сходство с русским языком.

Что касается военного периода, активисты, вовлеченные в языковое планирование, не внесли ничего нового, кроме переиздания старых трактатов. Польские белорусы, участвовавшие в дискуссиях по поводу судьбы языка в военное время, высказывались за сохранение исконных белорусских черт, за сохранение уникальных белорусских элементов. Общей тенденцией в языковом планировании военного времени было упразднение из белорусского языка интернационализмов: цыфра была заменена на лічбіна (решение, утверждавшее первый вариант, было принято в 1927 г.). Упразднялись влияния русского языка: не допускалось использование однокоренных с русскими слов, устранялось влияние русского синтаксиса. Так, предлог «по» стал управлять предложным, а не дательным, как в русском языке, падежом: ійсці па горадзе, а не идти по городу.

Все эти усилия по очищению белорусского языка от инородных влияний прерывались дважды усилиями советских властей по русификации Белоруссии. Первый раз в период с 1933 по 1941, а второй раз с 1945 по 1953 гг. Естественно, русификация остается неизменным компонентом нашей действительности и по сей день, но именно в эти два обозначенных отрезка времени она носила наиболее жесткий характер, а сейчас мы «пожинаем плоды» тех усилий.

Довоенный период русификации белорусского языка. Антипуристская ориентация предполагала, что в «новом» белорусском языке будет больше слов с теми же корнями, что и в русских словах. Считалось, что наиболее приемлемыми являются интернационализмы, заимствованные в белорусский язык из русского. Следовало избавиться от уникальных белорусских неологизмов, которые создают барьер между русским и белорусским языком.

В своей анти-польской ориентации два периода – до 1933 г. и после 1933 г. – были похожи только формально. До 1933 г. заимствования из польского (но необязательно белорусские слова с польскими корнями) расценивались как угроза независимости белорусского языка. После 1933 г. из белорусского языка исключались как полонизмы, так и белорусские слова с польскими корнями – чтобы максимизировать параллелизмы между белорусским и русским языками. К числу исключенных полонизмов относятся менавіта (заменено на іменна), патэльня (заменено на скаварада), сябрына, суполка (заменено на арцель), бацькаўшчына (заменено на айчына). После аннексии Западной Белоруссии, статус слов, имевших отношение к польскому языку, был более неопределенным. К таким словам относятся яр (было предложено заменить на авраг), выспа (от польского wyspa – на востраў), пані на барыня [24].

Послевоенный период был продолжением антипуристской ориентации 1933–1941, но в проведении его в жизнь были задействованы новые силы. Сталин еще не решался говорить о том, что всем необходимо перейти на русский язык. В цитированной выше работе «Марксизм и вопросы лингвистики», написанной в 1950 г. и опубликованной в том же году в газете «Правда» (20 июня), где он критиковал Н. Я. Марра, Сталин выдвигал концепцию «всемирного» языка, в который должны будут слиться все существующие ныне языки. Но это не будет ни русский, ни какой-либо другой язык. Напротив, Ленин в свое время полагал, что глобальным языком будет либо английский, либо английский и русский одновременно.

Несколько модифицированная антипуристская ориентация в «обустройстве» белорусского языка началась с 1953 г. и продолжалась до конца существования советской Белоруссии. Этот новый этап включал в себя русификаторские мероприятия по дальнейшему «обогащению» белорусского языка, но вместе с тем и некоторый возврат к тому, от чего отказались в довоенный период русификации. Устраненные из белорусского языка полонизмы, указанные П. Векслером, и приведенные нами выше, вернулись в белорусский язык и сейчас являются неотъемлемыми компонентами того языка, который в настоящее время преподается в школах Беларуси.

Все это происходило на фоне продолжавшейся русификации населения. Особо резкие формы русификация населения Белоруссии приобрела при Хрущеве. Н. Майстренко пишет о том, как пытались «слить» воедино русский, украинский и белорусский народы, чтобы, имея позитивный опыт консолидации единой восточнославянской нации, продолжить дальнейшее этностроительство, которое завершилось бы созданием унифицированного по культурному и, в первую очередь, языковому признаку, советского народа:

«В период празднования 300-летия воссоединения Украины с Россией громче, чем когда-либо, прозвучала партийная линия на выдвижение трех славянских наций СССР – русских, украинцев и белорусов - как руководящей силы страны. Эта тенденция чувствовалась в приветствии ЦК КПСС и правительства СССР украинскому народу в связи с 300-летием присоединения. После смерти Сталина в руководящих сферах КПСС существовало мнение, что славянские народы СССР должны быть цементом, скрепляющим империю, должны «сливать» в ней все другие народы. Но эта концепция не нашла поддержки среди украинцев и белорусов. Празднование 300-летия продемонстрировало, что ЦК КПСС мыслит союз славянских народов как союз с единым для всех них русским языком, т.е. как попытку ликвидировать украинскую и белорусскую нации» [25].

На «единый славянский народ» возлагалась русификаторская функция через внедрение в неславянские республики славянских специалистов во все сферы производства. Но, как указывает А. Авторханов, эта стратегия лишь до некоторой степени оправдала себя, поскольку славянские народы СССР начали претерпевать демографический кризис: отчасти это было следствием потерь в Отечественной войне, а отчасти – сменой модели воспроизводства населения. Как все европейские нации, славянские нации СССР оказались «стареющими». Между тем, исламские народы СССР стали расти численно, поскольку высокий естественный прирост всегда был свойственен мусульманскому населению.

Нельзя сказать, что русификация была абсолютно негативным явлением: она содействовала оптимизации управления таким огромным государством, каким была советская империя. Особую роль в русификации школьных систем всех республик бывшего СССР играли военные: во-первых, национальные кадры с неохотой допускались на высокие военные должности, а во-вторых, перемещение военных из республики в республику имело исключительную роль для усиления русскоязычных школ, поскольку детям военных было бессмысленно учить национальные языки тех республик, в которых их отцы находились по службе временно.
Автор настоящей статьи испытала эту систему на себе, так как училась в школе для детей военнослужащих, где белорусский язык был необязательным предметом, что страшным образом отражалось на престиже белорусского языка как такового и как учебного предмета. Не изучавшие его дети военных, вынужденные, тем не менее, находиться во время занятий по белорусскому языку в классе с теми немногими, чьи отцы не были военными, и кому все-таки приходилось его изучать, постоянно срывали занятия.

Воспоминания школьных лет и живой интерес к проблеме национального возрождения побудили автора настоящей статьи провести социологический опрос, касавшийся языковой политики в Беларуси. Анкетный опрос был проведен в 2004 году, в нем участвовало 300 человек – студенты социально-гуманитарных факультетов БГУ: ФФСН и ФМО. Некоторые из опрошенных оказались иностранцами.

В вопроснике содержались вопросы о возможности возрождения белорусского языка по примеру иврита, и выяснялось, могут ли быть применены методы израильской языковой политики, которые сделали иврит общепринятым разговорным языком, у нас в Беларуси. Был задан вопрос о родном языке респондентов: 42% опрошенных назвали белорусский в качестве родного языка, 55,3 % – русский, а 2,7 % участвовавших в опросе в качестве родных указали такие экзотические языки, как непальский, армянский, украинский, китайский и некоторые другие. Важно указать, что 91,3 % опрошенных родились в городе, а 8,7 % – в сельской местности.

Один из вопросов был сформулирован так: «Израилю удалось возродить древний язык еврейского народа – иврит – и сделать его официальным языком страны. Можно ли, на Ваш взгляд, возродить по примеру Израиля белорусский язык?» На этот вопрос в целом позитивно ответили 68,8% респондентов, 21,5% ответили негативно, почти 3% затруднились с ответом, а 7% опрошенных полагают, что его не нужно возрождать, поскольку белорусский – полноценный, живой язык.

Из тех, кто на этот вопрос ответил негативно, четверть считает, что «возрождение» не состоится из-за отсутствия у белорусов так называемой «Великой традиции» (термин Дж. Фишмана, предполагающий наличие у народа устного или письменного текста на языке высокого престижа, содержащего квинтэссенцию национального характера и судьбы). Почти 10% ответивших негативно полагают, что существует препятствие в виде «сходства белорусского и русского языков; труднее осознать самобытность белорусского». Более половины «не верящих в успех» (50,7%) считают, что белорусская и еврейская традиции – слишком разные и сравнивать их нельзя.

Интересно отметить, что в анкете был вопрос о том, какую нацию можно считать носительницей подлинно «Великой традиции». Большинство респондентов назвало Японию. Все опрошенные иностранцы с завидным патриотизмом указывали свой народ.

Нашим респондентам также был задан вопрос о перспективе тотальной белорусизации и о том, что, на их взгляд, это будет означать. 27,6% опрошенных высказали мнение, что если бы в Беларуси официальным языком был только белорусский, это означало бы, что Беларусь независима от России в экономическом и политическом отношениях; 9,5% ответивших на вопросы анкеты полагают, что это означало бы для Беларуси политическую и экономическую изоляцию (так, в частности, ответили некоторые иностранные студенты); 17,4% опрошенных считают, что такая ситуация была бы равносильна тому, что Беларусь успешно интегрируется в Европейское сообщество.

45,5%, то есть чуть менее половины респондентов, предложили свои варианты ответов на вопрос о белорусском монолингвизме. Для некоторых из заполнивших свободную строку белорусский монолингвизм (тотальная белорусизация) означал бы, что в Беларуси установился такой же «нацистский» режим, как в странах Балтии, но для большинства респондентов, выбравших «свой» вариант ответа, это означало бы, что в Беларуси поддерживается национальная культура и уважаются традиции [26].

Из всего вышеизложенного хочется сделать вывод, что следует стремиться к преодолению тоталитарного прошлого, в том числе и в области языковой политики. Существует достаточное количество специалистов по созданию этноцентрицеских мифов, иными словами, по созданию «Великой традиции», если белорусский народ, конечно, в этом нуждается. На настоящий момент даже в некоторых субъектах Российской Федерации, например, в Тыве, русский не является официальным языком. Тем не менее, тывинцам удается поддерживать делопроизводство на их родном языке. У белорусского народа не менее славные традиции, чем у тывинского, чтобы первый можно было заподозрить в несостоятельности обходиться в ключевых сферах жизнедеятельности своим собственным языком.


          ЛИТЕРАТУРА:

1. Коряков Ю.Б. Языковая ситуация в Белоруссии // Вопросы языкознания, 2002, №2, с. 125.
2. Wexler P. The Schizoid Nature of Modern Hebrew: A Slavic Language in Search of a Semitic Past.- Wiesbaden: Harrassowitz, 1990.- 146 p.
3. Мечковская Р.Б. Чем белорусы отличаются от русских? / Р.Б.Мечковская. Белорусский язык: Социолингвистические очерки. Munchen, 2003.- С. 123.
4. Spolsky B. The Languages of Israel: Police, Ideology and Practice / B.Spolsky, E.Shohamy.- Clevedon: Multilingual Matters Ltd., 1999, p. 32.
5. Дешериев Ю.Д. Языковая политика / Ю.Д.Дешериев. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.- С. 616.
6. «Бентон цитирует новозеландского судью, который отметил, что закон, делающий маори официальным языком,- ПОЛИТИКА в нашей терминологии – не изменил общей ПРАКТИКИ использования английского для большей части общественных нужд, основанный на ИДЕОЛОГИИ, закрепившей английский как единственно необходимый язык» // Spolsky B., Shohamy E., p. 32.
7. Stalin J. Marxism and Problems of Linguistics / J.Stalin.- Moscow: Foreign Languages House, 1954, p. 43-44/
8. Станкевіч С. Русіфікацыя беларускае мовы ў БССР і супраціў русіфікацыйнаму працэсу. Мн.: Навука і тэхніка, 1994, с.27.
9. Майстренко И. Национальная политика КПСС. Мюнхен: Сучаснисть, 1978, с.128.
10. Greenbaum Avraham. ‘Yiddish Language Politics in the Ukraine, 1930-1936’ in The Politics of Yiddish: Studies in Language, Literature and Society, ed. By Dov-Ber Kerler, Walnut Creek: AltaMira Press, 1998, p.15.
11. Wexler P. Belorussification, Russification and Polonizaton Trends in the Belorussian Language 1890-1982 / Sociolinguistic Perspectives on Soviet national languages: Their Past, Present and Future.- Berlin; New York; Amsterdam: Mouton de Gruyter, 1985. P. 36.
12. Там же, с. 38.
13. Там же, с. 39.
14. Там же, с. 40.
15. Мечковская Н.Б. Национальное возрождение в Беларуси и на Украине: социальные и лингвистические факторы сходств и различий / Н.Б.Мечковская. Белорусский язык: Социолингвистические очерки. Munchen, 2003.- C. 69/
16. Майстренко И. Указ. соч. – С. 63.
17. Там же.
18. Авторханов А. Империя Кремля. Германия, 1988.
19. Майстренко И. Указ. соч.- С. 123-124.
20. Там же, с. 124.
21. Мечковская Н.Б. Национальное возрождение… С. 69-70.
22. Wexler P. Belorussification… p. 39.
23. Там же, с. 50.
24. Там же, с. 43.
25. Майстренко И. Указ. соч. – с. 161-162.
26. Амосова Т.В. Белорусская языковая политика и ее отражение в общественном мнении // Гуманитарно-экономический вестник. 2004, №3.- С. 88-95.

 
 
Яндекс.Метрика