“Не будь мудрецом в глазах своих”
Эрнст ЛЕВИН (Мюнхен)
Отрывок из мемуаров
Эту новость мы услышали в Риге: из нашего родного Минска совсем недавно уехал в Израиль первый еврей, выпущенный после Шестидневной войны, Толя Рубин. В студенческие годы я сталкивался с Рубиным дважды: в спортивном лагере Стайки, где он тренировал боксёров, и на медосмотре в клинике, где он работал спортивным врачом. Но лишь после его отъезда я узнал все горькие подробности его судьбы.
Подростком в минском гетто он дважды бежал из-под расстрела (вся семья его погибла), а после войны, 18-летним студентом, он был осуждён за "националистические убеждения" и якобы самовольный уход с работы на пять лет по указу 1941 года! Пока этот указ военного времени не отменили, парень добавил к гитлеровскому гетто полтора года сталинских тюрем и лагерей. Уже после "осуждения культа личности" ему вместе с еврейским национализмом "пришили" подготовку покушения на Хрущёва, и он провёл в мордовских лагерях ещё шесть лет (1958 - 1964).
В 1968 г. его опять обвинили в "антисоветской сионистской пропаганде", но опытный лагерник держался стойко, и КГБ вынужден был прекратить бесплодные допросы. Толя уехал в страну своего народа, любовь к которому так дорого ему обошлась. Знаменательно, что и семейная жизнь Толи Рубина выглядит как символ: в Иерусалиме его женой стала Карни, родная внучка великого сиониста Владимира (Зэева) Жаботинского.
В Минске Эли Валк познакомил нас с друзьями и учениками Рубина, всей душой стремящимися в Эрэц Исраэль. Это были в основном студенты и начинающие специалисты в возрасте двадцати - двадцати трех лет. Мы сразу оказались в кругу единомышленников.
Был среди них Исачок - мягкий, добрый, обаятельный парень, любивший нашего восьмилетнего Гошку, но в то же время - бесстрашный, несгибаемый боец, сын еврейского художника и сталинского политкаторжанина Марка Житницкого.
Был романтичный и музыкальный Изя Рашал из большой патриархальной, соблюдающей традиции еврейской семьи, похожий и сам на молодого бородатого ребе. По нашим понятиям, он прекрасно знал иврит и идиш, писал и переводил с иврита еврейские песни. Его песня на иврите "Кахол ве лаван" (синее и белое, цвета нашего флага) стала "гимном Алии-70".
Был среди нас основательный и дотошный, как бухгалтер, Арик Цейтлин -один из первых "меламедов"-самоучек, освоивший и начавший преподавать иврит. "Оперативниками" стали ловкий и подвижный Алик Ключ, наш главный междугородный связной, и рассудительный, сдержанный Лева Рудерман: они чаще других собирали подписи под коллективными обращениями и взносы в общую кассу; деньги нам были нужны на тиражирование учебников и другой литературы, на венки, возлагаемые в местах расстрела евреев нацистами, на поездки наших посланников в Ригу, Вильнюс, Кишинев, Москву и Одессу, где евреи были тогда особенно активны.
Делалось все это конспиративно: всякая коллективность была чревата обвинением в создании подпольной организации. Активнее стал и андроповский КГБ. В марте 1970 года телевидение передало омерзительную "пресс-конференцию дрессированных советских евреев". Пресса запестрела "антисионистскими", а по сути, антисемитскими публикациями. В связи с этим я запустил в Самиздат "Антисиониста" (по мотивам известной песни Владимира Высоцкого "Антисемит"), и он быстро разошелся в списках по всей стране. Оба песенных героя бьют жидов, но если блатной пропойца Высоцкого учится этому у своих собутыльников, то мой "передовик труда", читая советские "антисионистские" газеты. Оба источника приводят их к одному выводу!
АНТИСИОНИСТ
(подражание Владимиру Высоцкому)
Согласен считаться шпаной и бандитом,
Но oтроду не был я антисемитом!
У
нас и явленья подобного нету,
Не верите мнe - почитайте газету!
Моих корешей половина евреи:
Чтоб я кого тронул - повешусь скорее:
Ведь
это же наши совейские люди -
У нас притеснения нет - и не будет!
У нас равноправные братские узы,
И много евреев - Героев Союза,
И все
академики, все корифеи -
Куда ни посмотришь, сплошные евреи!
Средь них ведь Элина Быстрицкая тоже:
Она ж на еврейку совсем не
похожа!
И Райкин, и Ойстрахи - Додик и Гога,
И даже Ильич наш картавил
немного!
Я ж вовсе не их поливаю, ребята,
А этих подлюг, сионистов
проклятых,
Которые, змеи, в своем Израuле
Уроки истории все позабыли!
Они, безрассудством своим одержимы,
Хотят прогрессивные свергнуть
режимы,
И руки у их агрессивных военщин
В крови стариков и беременных
женщин.
А в так называемом их "государстве"
Народ погибает в нужде и
мытарстве,
Чтоб голды меиры и мойши даяны
На ихнем горбу набивали
карманы.
Там в правящей клике одни тунеядцы,
В колхозах и шахтах работать
боятся,
Войну просидели в тылу по ташкентам,
И все говорят с неприятным
акцентом;
Открыли повсюду свои синагоги,
Построили дачи - живут там как боги,
От
нас зазывают к себе отщепенцев,
И пьют они кровь христианских младенцев!!
Но свой приговор им выносят народы,
Что нету прощенья для ихней
породы,
Что им не поможет ни бог, ни мессия...
И бью я жидов и спасаю
Россию!
Минск, 5 марта 1970 г.
К концу 1970 года напряженное противостояние советских властей и евреев,
рвущихся в Израиль, сменила открытая война. На евреев обрушилась вся мощь
советской карательной машины. 24 декабря ленинградский суд приговорил к
расстрелу двоих и к длительным срокам лишения свободы девятерых евреев, которые,
отчаявшись получить разрешение на выезд, собрались покинуть Советский Союз
незаконным путем. Они хотели, связав летчиков, захватить маленький
двенадцатиместный самолет, на который скупили все билеты. Они не захватили его и
даже не попытались, а только намеревались: их арестовали еще до посадки в
самолет. Неслыханно жестокий приговор за не совершённые деяния! За ним
последовали новые аресты и антиеврейские процессы в Риге, Кишиневе и снова в
Ленинграде. В ответ поднялась волна протестов в Союзе и за рубежом.
У нас в Минске такой протест подписали десять человек, хотя евреев, решивших уехать в Израиль, было гораздо больше. Мы изучали язык и историю, вместе праздновали еврейские праздники и пели песни, но подписывать коллективные письма могли только те, кто уже "засветился", т.е. подал документы на выезд, заявил о себе официально и тем самым сжег за собой все мосты. Зачем было преждевременно рисковать тем, кому еще не доставили и неизвестно, доставят ли вызов из Израиля?
Толя Рубин, едва ступив на израильскую землю, организовал вызовы от настоящих и фиктивных родственников, и более десяти семей еще в 1969 году успели подать на выезд. Почти всем им было отказано: Белоруссия - это не Прибалтика! Житницкий и Рашал, когда мы познакомились, уже были в отказе; Исачка исключили из БПИ, а Изю уволили с радиозавода. Эти двое ребят и возглавили борьбу минских евреев за выезд. Из Минска пошли индивидуальные и коллективные письма советским руководителям, правительствам Израиля и стран Запада, в различные международные организации. Потом начались коллективные походы в ОВИР. Подписи минчан появились под "всесоюзными" петициями в защиту осужденных на антиеврейских судебных процессах.
Первые плоды эта активность принесла ранней весной 1971 года. В марте почти всем отказникам, включая семьи Житницких и Рашалов, вдруг был разрешен выезд! Это были дни нашего большого праздника, время ликования и надежд.
Исачок рассказал, что после разрешения представители власти стали неслыханно любезными. Даже следователи КГБ, которые два года назад таскали его на допросы, безуспешно добиваясь показаний против Рубина, теперь улыбались, желали хорошо устроиться и просили им "черкнуть". А Павел Семенович Перцев - по слухам, начальник "еврейского отдела" КГБ - открыл шкаф с богатой коллекцией еврейской литературы (видимо, конфискованной при обысках) и подарил Изе Рашалу на прощанье молитвенник (на всякий случай я переписал себе фамилию этого "добряка" и номер его служебного телефона). Офицеры МВД и КГБ приходили даже на вокзал: вроде бы провожали евреев (скорее всего, просто следили за провожавшими).
Я почему-то поверил, что Софья Власьевна "подобрела бесповоротно", что произвольных отказов больше не будет, успокоился и расслабился. Заказав Исачку вызов, я посвятил ему на прощанье очередное стихотворение из цикла "Читая Тору":
НАДЕЖДА
"И явился к нему голубь в вечернее время, и вот масличный лист, клювом сорванный, у него. И узнал Ной, что вода понизилась на земле. И подождал он ещё семь дней, и выпустил голубя, и тот уже не вернулся к нему". (Бытие, 8:11-12)
Так, видно, суждено было случиться,
Что битву с разъяренною волной,
Не
подобрав морской могучей птицы,
Он голубю доверил, старый Ной!
И шторм его швырял, ломая крылья,
Грозя в пучине схоронить навек,
И
смелый голубь плакал от бессилья,
И падал задыхаясь на ковчег,
И снова рвался в непроглядный ливень,
Как самый настоящий альбатрос.
И
вот, живую веточку оливы
Он в клюве окровавленном принес.
Еще семь дней - и кончится сраженье.
Лети, родной, понизилась вода,
И,
знаменуя близкое спасенье,
Уже не возвращайся никогда!
Как старый Ной, я нашей рад разлуке:
Наш дальний берег ближе с каждым
днем.
Возьми же первый камень суши в руки
И поцелуй, сказав ему:
"Шалом!"
Минск, 1971 г.