Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

          Ента МАЙЗЛЕС  (Минск)

Е.П.Майзлес – одна из немногих уцелевших узников Минского гетто, Она пробыла в гетто почти 6,5 месяцев и была спасена, благодаря помощи подпольщиков и партизан. В партизанской бригаде она пробыла 5 месяцев, после чего в составе группы партизан переправлена в советский тыл.

В основе публикации лежат показания, которые Е.П.Майзлес [1] дала вскоре после ее выхода в советский тыл старшему помощнику начальника отдела по информации одной из воинских частей Косому (наименование воинской части не указано). Показания содержат много деталей, позволяющих воссоздать картину будней минского гетто. Публикуются в сокращенном варианте. Язык и стиль подлинника сохранены.

          Подготовка к печати и предисловие А.Лейзерова

 

В Минск немецкие регулярные войска вошли 26 июня 1941 года. Ни пехоты, ни конницы, ничего не было видно. Видимо, вошли только мехчасти.

Первым шагом немцев в городе было Обращение к белорусскому народу на русском, белорусском и немецком языках. В нем немцы утверждали, что пришли освободить белорусский народ от большевиков. Они призывали доносить об известных коммунистах, обещая за каждого давать по 100 рублей. Вскоре был установлен комендантский час: вначале до 17, а затем – до 19 часов.

Почти сразу же после захвата Минска немцами был издан приказ о регистрации всего еврейского населения. В первый день я не пошла регистрироваться. Потом пошла посмотреть, как это происходит. Регистрация проходила в помещении Лесбела, в районе Кагановичского райкома партии. Собралось много евреев. Немцы запустили в толпы евреев агитаторов. На вопросы о том, для чего проводят регистрацию, они отвечали: «Нужно для того, чтобы устроить дело с питанием и определить численность населения». Многие этой агитации поверили, и в первый же день создалась очередь для регистрации, и немцы продлили ее до 25 июля.

Появился также приказ, на основании которого мужчин всех национальностей забрали в лагерь. Их были десятки тысяч. Дело в том, что райвоенкоматы не успели провести мобилизацию по городу. Поэтому осталось немобилизованными много мужчин. Лагерь был в 8 км от города, в Дроздах. Здесь всех мужчин разделили по национальностям.

В той организации, где я работала до войны, имелось Геологоуправление. Там работал знакомый инженер, русский, которого немцы освободили из лагеря. Он сказал, что евреев из лагеря не выпустят. Возможно, он услышал это от немцев. У этого инженера на квартире всегда были немцы – офицеры, которые говорили между собой на русском языке.

Через некоторое время находившихся в лагере стали выпускать домой, а всех евреев отвели в тюрьму. Затем, по заранее заготовленному списку 90 из них расстреляли, а остальных систематически избивали на прогулках и в камерах. Специалистов (около 400 человек, возможно, несколько больше) куда-то отправили. Это были инженеры, студенты, бухгалтеры и др.

В связи с тем, что находившимся в лагере есть не давали, даже воды, некоторые жители Минска приносили своим родственникам продукты. Уголовники, выпущенные из тюрьмы и находившиеся в лагере, и некоторые другие элементы, набрасывались на эти продукты.

Следующее распоряжение немецких властей ввело регистрацию всего трудоспособного населения для мобилизации на работу. Оно касалось и мужчин, и женщин, начиная с 18-ти летнего возраста. В городе была создана управа, во главе которой стояли русские и немцы. Академик Гаусман работал в отделе здравоохранения. В отделе промышленности – один из бывших сотрудников Белшвейтреста, коммунист Максимов.

Приказом от 9 июля уже к 25 июля все еврейское население Минска должно было быть сосредоточено в гетто. Под гетто было отведено 30 улиц. В этом же приказе говорилось о том, что решением коменданта в городе создан Еврейский комитет, в который входят Мушкин и еще 5 евреев, и что до 25 июля должно перерегистрироваться все еврейское население. Все евреи должны были переселиться в район улиц, указанных в списке. На каждого жителя гетто полагалось 2 кв. метра жилой площади. Этим же приказом разрешался обмен квартир с русскими, проживавшими в районе будущего гетто. Начался обмен. Переселение в гетто немцы перенесли до 1 августа, так как они не ожидали, что в городе так много еврейского населения.

В приказе было сказано, что гетто будет обнесено большой стеной, и что это будет сделано руками самих евреев. К 1 августа все еврейское население переселилось. После этого в остальной части Минска начались облавы на евреев и насильственное переселение их в гетто. У всех было такое настроение, что все это временное явление. Поэтому все переселились.

Стену поставить не удалось. Была специальная немецкая комиссия, которая осматривала улицы гетто с тем, чтобы они не соединялись с другими улицами, чтобы каждая из них была отделена от других. Таким образом, были разделены Раковская, затем Республиканская улицы. Они были ограждены так, чтобы оставить для немцев проезд. С обеих сторон была колючая проволока, образовалась клетка в рост человека.

В том же приказе было установлено, чтобы евреи нашили на платье спереди и сзади «лату» диаметром 10 см., причем обязательно желтую. Часто полицейские измеряли лату, и если она была меньше или больше 10 см, следовало наказание. Приказом было предусмотрено, что если поверх пальто надевался платок, то лату должны были носить на платке. На радиозаводе были расстреляны 8-10 евреев за то, что они якобы не носили лат.

Лицам, находившимся в гетто, было запрещено вступать в брак. Имел место факт, когда один инженер радиозавода, еврей, женился. За это он был публично расстрелян вместе с женой.

У евреев, привезенных в Минск из Германии, на правой стороне, спереди на платье была нашита желтая шестиконечная звезда с надписью «юде».

Немцы начали проводить в Минске стерилизацию. В частности, мне известно по рассказу бывшего следователя полиции Вальтера Ганса, что им лично были выданы два документа на стерилизацию двух евреек, которые были замужем за русскими. Когда их мужья, русские, возбудили ходатайство об оставлении их жен вне пределов гетто, то перед ними был поставлен вопрос о даче согласия на стерилизацию. Они согласились, и операция была проведена. Одной из этих женщин было 23 года. О такой практике я слышала и от одного врача, работающего в отделе здравоохранения гетто [2].

Немцы проводили массовые облавы на мужчин, находившихся в гетто. По улицам ходили группы немцев. Встретив мужчину, они ставили его лицом к стене, руки он должен был держать за головой. И через каждые 10-15 минут немец, который охранял таких мужчин, стрелял поверх их голов. Затем мужчин забирали. Облавы проводились 14, 16, 24, 26 и 31 августа. После августа народ стал задумываться над тем, что нужно прятаться от облав.

До 26 августа немцы выловили около 15000 мужчин и увезли их. Где они, и сейчас неизвестно. Мужчин моложе 14-15 лет и старше 45 лет немцы не брали.

В то же время по улице Широкой был создан специальный еврейский лагерь. Его назначение – формирование рабочих колонн. В первое время члены семей переведенных сюда могли прийти и посмотреть на родственника. Но потом это запретили. Работающим выдавали по 200 граммов хлеба в день.

Весь сентябрь-октябрь, вплоть до 6 ноября, было тихо. Гетто снабжалось хлебом через управу. Разрешался обмен вещей на продукты. Население из деревень приходило к нам на рынки с продуктами. Но потом немцы запретили обмен и по дороге на рынки отбирали продукты.

В гетто были созданы учреждения медпомощи, в том числе детские больницы. Для больниц отпускали продукты. Для детей даже выдавали диетическое питание. Детям через детскую амбулаторию отпускали молоко. Неработающим пайки не отпускали.

Шестого ноября в гетто начался шум: собрали 700 специалистов с семьями и вывезли их из гетто в лагерь на Широкую улицу. Вывезли туда же и всех работников Еврейского комитета. В гетто все поняли, что 7 ноября что-то будет. Тем более что до нас доходили слухи о погромах в местечках. Возник вопрос: на каких улицах будет погром. Наш переводчик, работавший у немцев, сказал, что все улицы сразу не будут подвергаться погрому. В связи с этим в гетто началась паника, люди начали бегать с одной улицы на другую.

На следующий день, 7 ноября в 5 часов немцы стали бить прикладами по окнам и кричать: «Выходи!». Стоял шум большого количества машин. Мы не могли представить себе, что на погром повезут на машинах. Затем немцы стали заходить в квартиры, выгонять жителей на улицу и сажать их в автомашины. На погром гнали партиями мужчин, женщин, стариков, детей. А тех, кто не мог двигаться, расстреливали на месте. Часть сажали на машины и отправляли, а часть оставалась на хлебозаводе. Очевидно, у немцев был план, сколько подлежит уничтожению в этот день.

Тех, кого оставили во дворе хлебозавода как резерв, ставили на колени лицом к стене с заложенными за голову руками. А остальных массами возили на автомашинах к месту расстрела. Причем немцы пошли на такую хитрость: всем отправляемым на автомашинах насильно вручали красные знамена и заставляли петь «Интернационал», желая этим показать, что людей везут на расстрел за попытку организовать демонстрацию.

Увезли на машинах около 14 тысяч человек за город, где заранее были приготовлены ямы. Стреляли в толпу. Кто был ранен, кто – убит, некоторые живыми сами бросались в яму, а вечером вылезали из ямы и приходили обратно. Уйти можно было только в гетто, так как население города в дома, как правило, не пускало, а некоторые даже выдавали евреев. Резерв же, собранный во дворе хлебозавода, после двух часов дня отпустили по домам.

Первыми помощниками немцев были немцы Поволжья, минчане. Они помогали немцам отличать евреев от других людей.

В 8 утра 8 ноября всех евреев, которые были возвращены домой со двора хлебозавода, выгнали из квартир, сказав, что они могут взять с собой не более 25 кг вещей на человека. «Вы же нас все равно везете убивать», – сказала я. Мне ответили: «Везем не убивать. Нам просто нужна эта площадь». Несколько улиц было освобождено, и в освобожденные дома немцы поселили евреев из Гамбурга. Они заняли еще ряд улиц.

Через две недели, 20 ноября, повторилось то же самое, что и 7 ноября, только на других улицах: на Татарской, на Санитарном переулке и некоторых других. Это было сделано днем. В результате в этот день было расстреляно более 8 тысяч человек, среди них – бывший председатель союза швейников республики Маршак с семьей, бывший директор бобруйской швейной фабрики Юдковский и его жена Бендитова, директор гастронома Михаил Каган и его заместитель Сагалович.

После 20 ноября жизнь опять вошла в нормальную колею. Еврейский комитет по-прежнему стал посылать на работу, продолжалось, хотя и медленно, ограждение улиц.

До событий 7 ноября мы, коммунисты, на улицах не показывались, старались быть незамеченными. Но когда стало ясно, что коммунистов-евреев отбирать отдельно не будут, а будут истреблять вместе с другими, то мы начали больше выходить на улицу и встречаться друг с другом. Мы встретили много знакомых коммунистов и пришли к такому заключению, что надо прятаться, так как немцы уничтожат всех. Но уйти было невозможно...

После погрома 20 ноября всю зиму, вплоть до 2 марта 1942 года, никаких крупных эксцессов в гетто не было. В этот период была произведена перерегистрация жителей гетто по [рабочим] специальностям: сапожников, портных, столяров и др. Люди каждой специальности должны были переселиться на определенные улицы. При переселении евреи проходили через центральные ворота, и немцы видели, куда больше народа идет. Затем они устраивали нападения на эти районы. Кроме того, по ночам немцы вырезали отдельные еврейские семьи.

Часто немецкие офицеры приходили в дома узников гетто и забирали любые вещи. Брали белье мужское, женское, детское, брали обувь всякую. Обыски проводились под видом поисков оружия. Немцы забирали жиры, сахар, белый хлеб. Просили открыть шкаф, чемодан. Если немцу нравился чемодан, он забирал и его. Особенно охотно немцы брали чулки, носки, карандаши, бумагу, конверты, портфели. Некоторые оставляли за отобранные вещи пачку махорки или несколько сигарет.

Немцы практиковали наложение на евреев контрибуций. Согласно одной контрибуции, необходимо было внести 2 миллиона рублей и 10 кг золота. Собирали по 30 рублей с человека. До выплаты контрибуции немцы взяли 300 заложников, которые подлежали расстрелу в случае, если контрибуция не будет внесена. Золото не было полностью собрано. Недостаток был покрыт деньгами и облигациями госзайма выпуска 1938 года.

После выплаты первой контрибуции была наложена вторая: каждый трудоспособный, начиная с 15-летнего возраста, должен был внести по 100 рублей. Она была выполнена. Затем был издан приказ о сдаче собственных вещей и мебели. Каждый мог оставить себе только пару белья и койку. Выполнение приказа было возложено на еврейский комитет. В случаях сопротивления комитет доносил коменданту, немцу Рихтеру, а тот [сопротивлявшихся] расстреливал.

Дело с питанием обстояло очень плохо. Хлеб выдавали нерегулярно. Люди начали умирать с голоду. Евреи из Германии были более истощены, и многие из них умирали с голоду.

Был еще ряд приказов: о сдаче различных ценных вещей – кожаных изделий, меховых и др. Население, надеясь откупиться от немцев, выполняло все их требования.

Комендант гетто Рихтер стремился показывать, что чутко относится к нуждам гетто. И к немцу приходили многие женщины с различными просьбами. Он выполнял почти все просьбы. В то же время он лично участвовал в погромах, вместе с еврейскими полицаями лазил по чердакам в поисках спрятавшихся. Обнаружив кого-нибудь, втаскивал его в колонну и расстреливал.

Мир не видал таких издевательств, которые пришлось перенести евреям 2 марта [1942 г.].

Многие коммунисты, находившиеся в гетто, уже были связаны с подпольным комитетом партии г.Минска. 1 марта ко мне пришел бывший пропагандист Сталинского райкома партии Гебелев и сказал, что располагает сведениями из города о том, что завтра ожидается большой погром. Он начнется в 11 часов дня. Будут выселять 5 тысяч человек. Причем лиц, находящихся на работах, трогать не будут. Из подпольного горкома нас предупредили, что необходимо в первую очередь сохранить людей молодых возрастов, направив их на работу, или сделать так, чтобы они спрятались.

В 11 часов 2-го марта начался погром. Я имела удостоверение работника. При проверке документов у меня спросили, почему я не нахожусь на работе. Я ответила, что у меня болит зуб. Со мной была Шуссер, член партии с 20-го года, и еще пять человек, которые также не пошли на работу. Но каратель-литовец не поверил нам. Он приказал нам взять груз по 2 кг. Мы пошли за грузом в свою комнату. Там было [место, где можно было] спрятаться. Я открыла дверь, и мы с Шуссер вошли в укрытие. Там уже было 17 человек. Хозяйка квартиры, старушка, осталась в квартире. Она закрыла укрытие. Она погибла в этой квартире, но нас не выдала. Она была матерью жены коммуниста Мерсона.

Каратели в этот день 5 тысяч стариков не смогли набрать. Каждую квартиру они проверяли по пять раз, лазили по чердакам. Они вывели 300 детей из еврейского детского дома. Здесь были дети в возрасте от 2-х месяцев до 13 лет, родители которых погибли. Маленьких детей из дома не выводили. Пользуясь тем, что день был морозный, а дети лежали в постелях, каратели раскрыли окна, двери и дети замерзли.

Вывели на улицу коммунистку Гавронскую (бывший директор санатория «Новинки»), Курлянд (председатель областного управления Медсантруд), бывшего секретаря парторганизации фабрики им. 8 Марта, заведующую детдомом коммунистку Флейшер – всего около 10 коммунистов. Из 29 человек обслуживающего персонала [детского дома] было расстреляно 26. Только трем удалось скрыться. Всех работников детдома и детей загнали в руины обойной фабрики, здесь маленьких детей брали за ноги и ударяли головой о стену, издевались над остальными.

В этот день по улицам гетто валялось много трупов. А еврейских полицейских заставляли собирать их и отвозить на свалку. Возле свалки им выдали винтовки, чтобы после фотосъемки показать, что расстреливали сами евреи. В этот день специалистов не трогали, но всех чернорабочих вывели из колонн и расстреляли. Погибла заместитель председателя Минского горисполкома, инженер-геолог Каждан и др.

Во время этого погрома, я наблюдала 8 случаев, когда матери душили своих детей в связи с тем, что прятавшиеся взрослые не пускали их в укрытия, боясь, что дети своим криком выдадут их.

Внутренним органом управления в гетто был еврейский комитет (так называемый Юденрат). Он был образован приказом коменданта города в первых числах июля 1941 г. Председателем комитета был Мушкин, минский житель, беспартийный, до начала войны – заместитель директора Горпромторга. Его заместителем был некто Иоффе, приезжий. При комитете были созданы: отдел труда, отдел снабжения, полиция, отдел опеки (его начальником была Столова, бывший преподаватель немецкого языка одного из минских вузов), паспортный отдел, пожарный отдел.

Функции полиции были следующие: охрана улиц гетто, входа и выхода из гетто, изъятие вещей у жителей гетто по приказу коменданта, организация облав на жителей гетто для отправки их на работу, оказание помощи немцам и их пособникам – литовцам во время погромов.

Комитет организовал мастерские: шапочную, сапожную, портняжную. В этих мастерских жители гетто устраивались на работу, благодаря чему получали право на получение хлеба. Часть продукции мастерских отдавалась немцам. Мастерские много делали для партизан. Они шили, в частности, теплые вещи, перчатки, бурки и др.

После погрома 2 марта еврейский комитет не приступал к работе до 12 марта, так как не получил полномочий на продолжение деятельности от коменданта: после подобных акций против евреев комендант должен был каждый раз [выдавать] новый мандат для продолжения деятельности еврейского комитета от генерального комиссариата.

Во время моего пребывания в гетто председатель еврейского комитета Мушкин был арестован немцами. Его содержали в лагере, где издевались над ним. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

Заведующим отделом труда в начале существования гетто работал Серебрянский. До войны он был на физкультурной работе, был осужден и отбывал наказание в тюрьме Минска. После занятия города немцами он оказался на свободе, а затем, как и остальные евреи, переселился в гетто, где был назначен членом еврейского комитета. По рассказам, Серебрянский был связан с минской подпольной организацией. Большую часть продукции мастерских гетто он отправлял партизанам, был инициатором пошива для партизан теплого белья, в котором партизаны очень нуждались. Немцы повесили Серебрянского.

Вход в гетто неевреям не разрешался. Вход охраняла охрана немецкая, еврейская и русская. Возле помещения коменданта был установлен «позорный столб». У этого столба наказывали плетью евреев за невыход на работу.

Я знала имевшего связь с подпольным комитетом Столяревича (настоящую его фамилию не знаю). 6 марта 1942 г. Столяревич мне сказал, что я с первой группой уйду в партизанский отряд. 11 марта мне сказали, что группа отправляется 12 марта, и что я могу взять одну женщину по своему выбору. Я решила взять Гуревич. 12 марта я встретилась с нужными людьми на рынке. Мы отправились. По дороге нас догнал проводник по имени Семка. 14 марта мы были в отряде.

В отряде я работала взводным поваром, агитатором отряда. 12 сентября 1942 г. командир бригады отправил меня в советский тыл, за линию фронта, с мотивировкой «за невозможностью использования». Я покинула отряд в составе группы в 67 человек. В пути движения была комиссаром этой группы.

Родилась в Минске в 1899 году. Член партии с 1920 года.

С 1934 г. по июнь 1940 г. – заместитель начальника политотдела МТС, инструктор Ворошиловского райкома партии. Перед войной – начальник спецчасти Главрыбпрома. В Минске осталась с дочерью и 3-летним сыном.

Ента Пейсаховна Майзлес [3].

 

1. В материалах музея истории Великой Отечественной войны, в отличие от материалов Национального архива РБ, называется фамилия Е.Майзельс.

2. Очевидно, отдела Юденрата.

3. Национальный архив Республики Беларусь. Ф.3500, оп.4, д.136, лл.10-24.