Анна Гуревич

 

ПРИЗНАННАЯ «НЕЖИДОВКОИ»

Так случилось, что мама меня после войны нашла. Она долго ходила по детским домам вместе с одной из своих приятельниц, та тоже искала дочку, исчезнувшую в оккупированном Минске. Приятельница не нашла, а моя мама меня нашла. А могла и не найти: в 1942-м, когда она «уходила» из гетто, мне не было и двух с половиной лет. А в 1946-м я уже была длинной «дылдой», самостоятельной и дикой.

Когда мама меня «подкидывала» в детдом, она сунула мне в карман платьица записку: «Аня Патека, 1939». Патека - фамилия девочки из детских яслей, которые я посещала до войны. И это было третье слово, которое я тогда говорила. Два других были «мама» и «папа». И это слово - Патека, ставшее моей фамилией, сохранило мне жизнь. Разве с фамилией Гуревич я могла бы выжить?

Теперь, когда мне приходится, разбирая архивные документы, восстанавливать по крохам историю жизни (а иногда и смерти) детских домов времен оккупации, с удивлением обнаруживаю, как же много было в них еврейских детей.

Ну, то, что было много, это понятно! В городах и местечках еврейское население составляло от 40 до 80 с лишним процентов. То есть, в среднем - каждый второй житель, а это значит, что каждый второй ребенок был евреем. А вот как они выжили, в эти дети, в годы оккупации, - вопрос особый. И, к несчастью, за полвека, пролетевшие после окончания войны, вопросом этим практически никто не занимался.

Сидишь сейчас в архивах, листаешь пожелтевшие от времени листочки на русской, белорусском, немецком языках и вдруг всплывают фамилии бывших детдомовцев, которых знаешь отлично как людей стопроцентно нееврейских, а тут читаешь и глазам своим не веришь - евреи. Обнаруживаются какие-то сведения о родителях, о родственниках. Сведения им самим неизвестные. И немедленно возникает проблема? Говорить им об этом открытии или не говорить. Ведь можно жизнь кому-то перевернуть, семью разрушить, разлад в нее внести.

Но чаше встречается иное: вот таких «стопроцентно русских», как я, «патек» разбирали после войны нашедшие их в детдомах стопроцентно еврейские, как моя мама, «гуревичи». А в итоге на сегодняшний день из 34-х воспитанников детдома-яслей №1 (3) времен оккупации 14 мне известны как евреи.

Конечно же, дети из еврейских семей, по большей части, разделили в годы оккупации трагическую участь своих родных и близких. Однако все же значительному числу еврейских детей, подобно взрослым, удалось скрыть свое еврейское происхождение и найти приют в нееврейских семьях. Низкий поклон этим людям - праведникам, рисковавшим жизнью своей и своих близких, в том числе, своих детей и внуков. А еще было довольно много людей, которые каким-то образом прибивались к детским коллективам, функционировавшим на оккупированной территории.

Чаще всего в детдома их подбрасывали сами родители в хрупкой надежде, что хоть ребенка удастся при удачном стечении обстоятельств спасти. Это делало большинство бежавших из гетто. Они понимали: с детьми далеко не уйдешь. Так, к примеру, сделала и моя мама, когда, обменяв какое-то количество муки на «русский» [польский] паспорт и став пани Зосей Матусевич, бежала в западной направлении к районному центру Ивацевичи, уводя за руку мою старшую сестру шести лет. Иногда детей в детские дома сдавали друзья, знакомые, соседи евреев, когда на их глазах гибли в гетто родители этих детей. Так или иначе, еврейские дети в детские коллективы попадали, и было их там довольно много.

Когда после войны судили коллаборационистов, среди осужденных за сотрудничество с фашистами были и работники сиротских учреждений. Так вот, директор «моего» детского дома №3 в пригороде Минска Козырево Петуховская показала на следствии, что из двухсот воспитанников половина была евреями. Так и заявила: «50%». А свидетель по делу инспектора отдела Минской Горуправы Шеврука работник довоенного горсовета В.Парфенюк привел общие цифры: из 2000 детей, содержавшихся в Минске в детдомах в годы оккупации, 500 было еврейских. Сам Шеврук называет еще большую цифру - 600.

Дети старших возрастов уходили из гетто самостоятельно: им это сделать было легче, чем взрослым. В городах тогда было много бездомных детей, и еврейские ребята сливались, перемешивались с ними. Нет сомнения, что значительная часть бездомных детей на оккупированной территории была еврейского происхождения. Их спасало то, что идентификация ребенка по национальному признаку весьма затруднена. Единственным бесспорным свидетельством еврейства являлось в те годы наличие обрезания у мальчика. Все остальное - черный или кучерявый волос, конфигурация носа, цвет глаз, дефекты речи, наличие специфического акцента, данные антропологических промеров - весьма относительно. В результате - трагические ошибки, когда вместе с еврейскими детьми в душегубки отправлялись заведомо нееврейские. К примеру, на суде по делу Петуховской выяснилось, что так погиб трехлетний Лавренков. Когда утром его старшие сестрички Нина и Оля проснулись, брата своего они в детдоме уже не нашли.

Участь бездомных детей в годы оккупации была плачевна. Газета «Минскер цайтунг» так писала о детях, ведущих бродячий образ жизни: «При любой погоде они живут под открытым небом и занимаются попрошайничеством…  Каждый поезд, который приходит на вокзал, осаждается беспризорными. Это дети от 5 до 12 лет».

К концу войны значительная часть таких детей погибла. Их отлавливали и, бывало, продавали за 10 марок местным жителям, но чаще всего вывозили в Германию. По признанию руководителя Белорусской народной самопомощи Ермаченко, «только из Минска к весне 1942 года было отправлено в Германию, а такие в помещичьи и кулацкие хозяйства западных областей Беларуси свыше 5 тысяч детей». Сколько из них вернулось назад? И сколько из вернувшихся знает хоть что-нибудь о своих родителях?

А вот факты прямого геноцида детей: «27 сентября 1942 года в Минске в результате облавы в районе вокзала и в развалинах домов было задержано, а потом расстреляно 100 бездомных детей». Из детей, попадавших в облавы, комплектовались детские лагеря смерти. Только в деревне Скобровка Пуховичского района погибло 1500 детей, которых использовали как доноров. Из пункта сбора детей в поселке Красный Берег Жлобинского района было вывезено 1990 детей - будущих доноров.

Что касается еврейских детей, то в случае разоблачения их ждало одно - смерть. Тут вариантов уже не было. Оккупационные власти вели подлинную охоту на них. Населению было предписано под страхом смерти не давать приют детям из еврейских семей. На этот счет было издано даже особое распоряжение. Семья, принявшая на воспитание бездомного ребенка, получала на него продуктовые карточки лишь в том случае, если его крестили и он проходил специальную комиссию на предмет признания «не жидом».

У меня в руках справки, выданные заведующей детскими яслями №1 (3) г. Минска Петуховской (той самой). Одна дана Несиловскому Оттону Сцефановичу, взявшему на воспитание девочку Люду 2,5 лет, другая - Гуще Пелагее, взявшей на воспитание девочку Люсю 3-х лет. Оба ребенка комиссией по определению национальности признаны «не жидовскими».

Состав детей в детских домах постоянно обновлялся: дети умирали от болезней и голода, достигших 12 лет вывозили в Германию и т.д., а на их место тут не поступали новые сироты. В итоге только через Минский детдом-ясли №1 (3) при среднесписочном количестве детей 200 за годы оккупации прошло не менее 500 воспитанников. Такая «текучесть» детского контингента заставляла оккупационные власти периодически проводить расовые чистки. Селекцией занималась специальная антропологическая экспертиза, которую возглавлял сотрудник СД Ребигер. В комиссии был еще один немец - Кемпе, который посещал детские дома и лично отбирал детей для расовой экспертизы. В числе членов комиссии были также заведующий детским отделом Минской городской управы Буквалов и вышеупомянутый Шеврук. На заседаниях всегда присутствовали директора детских домов.

Деятельность антропологической экспертизы, конечно же, носила антинаучный характер, о чем свидетельствуют многочисленные ошибки и в ту, и в другую сторону. Так, еврейские ребятишки Лора и Сара Златкины (ныне Галя и Соня Дедюля), Борис Озерский, братья Роман и Семен Капланы (Бураковы) - все ныне здравствующие - были признаны «нежидами», а нееврейка Валентина Кляшторная за ее кучерявый волос - «юдой». Валю с трудом отбила у ненцев воспитательница Зинаида Петровна Якубовская - директор нашего детдома до прихода Петуховскай. Она заявила немцам, что Валя - дочь репрессированных большевиками родителей, и это спасло ребенка.

В Минске приказ об изоляции еврейских детей в детских домах немцы издали уже 20 июля 1941 года. То, что многие еврейские дети остались живы - заслуга персонала, знавшего о еврейской происхождении воспитанников и спасавших их с риском для собственной жизни. К примеру, когда началось уничтожение Полоцкого гетто, несколько детей бежало почти из-под расстрела. Их приютили в местном детском доме. Но однажды бургомистр Полоцка Дмитрий Петровский и переводчик Фридрих Безер (подпольщики, погибшие осенью 1942 года) предупредили директора детского дома Михаила Форинко о том, что немцы будут проводить селекцию, и тогда еврейских детей распределили между местными жителями, а позднее и вовсе переправили в партизанскую зону. Ни один из них не погиб.

Как вспоминает няня детдома-яслей №1 (3) г. Минска Анна Николаевна Величко, многих детей удавалось спасти, потому что им перекрашивали волосы, при появлении комиссий прятали в чуланах, овощехранилищах, летом - в ботве картофельных посадок. По дороге на антропологическую экспертизу детей учили, как отвечать на вопросы, что можно говорить немцам, а чего нельзя. Практически все дети прошли обряд крещения и носили нательные кресты.

Нами обнаружены данные о тон, что размещение в детских домах детей, выведенных из гетто, далеко не всегда было стихийным процессом. В деле по процессу того же Александра Шеврука имеются документы, заставляющие нас по-иному взглянуть на характер этого явления. Сан Шеврук, осужденный после войны к 10 годам лагерей, на следствии и суде утверждал, что инспектором Горуправы он устроился по заданию Михаила Гебелева (еврея, одного из героев Минского подполья), чтобы спасать детей, чьи родители уходили из города в партизанские отряды. Гебелева уже не было в живых, но этот факт смогла подтвердить известная подпольщица Хая Пруслина.

С ведома, а иногда и с прямой подачи Шеврука в детских домах Минска под русскими фамилиями оказалось довольно много еврейских детей. Об этом рассказали на суде партизанские связные Мария Бабич и Надежда Трубенок - первая работала в годы оккупации заведующей детдомом №2, а вторая - заведующей детским приемником-распределителем. По их словам, Шеврук всегда предупреждал их о готовящихся акциях по изъятию еврейских детей, и они успевали подготовиться к этим акциям. Об участии Шеврука в спасении еврейских детей показала и еще одна связная - ныне здравствующая Мария Калинина, передавшая в детприемник четырех еврейских детей.

Участие связных партизанских отрядов и городских подпольщиков в спасении еврейских детей не было случайным. Дело в том, что уходящие в леса евреи давали значительное пополнение рядов партизанских отрядов, и это очень беспокоило оккупантов. В своем рапорте гауляйтеру Остланда Генриху Лозе генерал-комиссар Белоруссии Кубе писал 31 июля 1943 года: «После завершения запланированных акций в Минске останется 8600 евреев и около 7000 евреев в 10 других районах, включая свободный от евреев Минский район. Таким образом, будет устранена опасность, что партизаны смогут в какой-то существенной степени опереться в будущем на еврейство».

Немцы догадывались, что во время проверок в детских домах им не всех детей показывают, поэтому сюда они чаще всего приезжали по ночам. С фонариками обходили спящих детей, отбирали по выраженному внешнему виду, записывали их личный номер, а наутро заставляли приводить на экспертизу. Выявленных еврейских детей (а часто и просто подозрительных на еврейское происхождение) отправляли в гетто. В Минском гетто их определяли в детский дом, а после уничтожения его 2 нарта 1942-го - в больницу гетто. Позднее детей из детдомов прямо увозили в душегубках к «ямам» или крематориям Малого Тростенца.

Геноцид еврейских детей в детдомах начался уже летом 1941 года. К примеру, в Акте «Об уничтожении детей Домачевского детского дона немецко-фашистскими захватчиками в июне 1941 -- сентябре 1942 г.» (составлен 25 ноября 1944 г.) отмечено, что «в 1941 году в детской доне находилось 100 детей русской, белорусской, украинской, еврейской и польской национальностей в возрасте от грудных детей до двенадцати лет… 15 детей еврейской национальности в возрасте от 2 до 12 лет были изъяты из детского дома и помещены в гетто, а затем 14 из них расстреляны. Шеф района Прокопчук приказал бывшей зав. детским домом Павлюк А.Л. отравить больного ребенка Ренклах Лену, 12 лет. После того, как Павлюк отказалась травить ребенка, Ренклах Лена была расстреляна полицейскими вблизи детского дома.

Об уничтожении еврейских детей пишут в своих воспоминаниях практически все бывшие воспитанники детских домов. «Первые же немцы стали сортировать детей и вообще вмешиваться в жизнь детдома, - отмечают в совместном воспоминании двое сестер и брат Голянтич. - После создания гетто в детдом постоянно подбрасывали еврейских детей. Узнав об этом, ненцы устраивали ночные рейды - приезжали в детдом в 2 часа ночи. Подъезжал закрытый фургон, о котором мы потом узнали, что это душегубка. В одну из ночей кроме черненьких, кучерявых - похожих на евреев - увезли детей-инвалидов и вообще со всякими отклонениями. Нам сказали, что детей повезли в другой детдом, а потом мы узнали, что их, уже мертвых, завезли на еврейское кладбище…».

Были случаи, когда инициаторами расовых чисток были директора детских домов. В обвинительном заключении по делу бывшего директора детского дома-яслей №1 (3) г. Минска Петуховской А.Ф. (март 1945) отмечается, в частности, что «будучи лояльно настроена по отношению к немецким властям, Петуховская 6 января 1943 года подала заявление на имя начальника отдела д/домов при Горуправе, в которой заявила о наличии в детдоме еврейских детей. В январе 1943 года согласно поданного заявления была создана комиссия с участием Петуховской по отбору детей-евреев, в результате чего было отобрано, а затем увезено совершенно раздетыми в крытой машине СД 30 детей, судьба которых неизвестна…». Сама Петуховская на суде заявила: «В январе 42 года 12 детей отправила в гетто… В 1943 г. комиссия по отбору отобрала 34 ребенка из 40 предварительно отобранных ненцами».
Запущенный однажды фашистами механизм уничтожения людей безжалостно перемалывал и беззащитных детей. В этой мясорубке мы, еврейские дети, не должны были остаться в живых, и то, что я и еще какое-то количество еврейских сирот времен оккупации выжили, редкое исключение.

Мама разыскала меня в мае 1946 года. Больше года она ходила по детским домам и спрашивала девочку по имени Аня Патека шести лет. Она ездила в другие города, где были детские дома: а вдруг меня куда-нибудь переводили. Она знала, что множество детей умерло в годы оккупации, но в мою смерть она не верила. И не знала она, что, я - совсем рядом, в нескольких кварталах от ее дома. Детский дон №3 был в Козырево (ныне - район Камвольного комбината в Минске), а мама жила напротив Червенского рынка. И прошел год, пока она вообще узнала о существовании этого детдома.

Так мне повезло второй раз в жизни: я не только выжила - меня еще разыскала оставшаяся в живых мать. Большинство же детдомовцев времен войны так и не познало счастья материнской ласки. Всей логикой событий войны мы, еврейские дети, были обречены на гибель. Однако мы выжили. Выжили, чтобы и сегодня, спустя полвека после страшной трагедии, быть последними свидетелями обвинения в незавершенном процессе против нацизма - и того, что был разгромлен в сорок пятом, и того, что поднял голову в наши дни. Поистине: люди, будьте бдительны! Все ведь может повториться!

ГУРЕВИЧ АННА ЗАЛМАНОВНА, д. р. 7.11.1939

 
 
Яндекс.Метрика