Светя другим…

 

          Л. АРКАДЬЕВ  (Спец. корр. «Труда»).

 

24 апреля в «Труде» была опубликована корреспонденция Л.Аркадьева «Бессмертие». В ней впервые названо имя героини белорусского подполья Маши Брускиной.

…Сразу же после войны облетел мир страшный по своей обличающей силе документ – фотография, запечатлевшая казнь трех советских патриотов. На обороте оригинала с немецкой педантичностью была сделана надпись: «Минск. 1941 год». Двое, мужчина и юноша, были опознаны – один сразу, другой лишь два года назад. Третья же – совсем юная девушка – до последнего времени значилась во всех документах как «Неизвестная». Около трех десятилетий продолжался поиск: кто эта девушка? Кто она? Какой подвиг совершила? Во имя чего бесстрашно ступила на эшафот?

И вот имя ее названо. Теперь мы уже знаем немало о ее жизни, короткой и яркой, как вспышка пламени, и о ее героической смерти. Но многое в ее биографии еще остается нераскрытым.

Тут должна помочь память тех, кто в разное время так или иначе прикоснулся к подвигу Маши Брускиной. Верится: постепенно, шаг за шагом будет написана до конца повесть о Маше.

Сейчас ночь. Я только что вернулся от человека, который, я знаю, в эту ночь не уснет. Не усну и я, пока не напишу обо всем, что я от него узнал…

Мне позвонили из редакции и взволнованно сообщили:

– Нашелся отец Маши… Он живет в Москве.

…Длинный, бесконечно длинный двор в доме на Смоленском бульваре. А мне еще в самый дальний подъезд… Как же так могло случиться, что отец жив, а ее имя в течение почти трех десятилетий оставалось неизвестным? Ведь снимки, запечатлевшие казнь бессмертной Маши и ее двух товарищей, обнародовались столько раз?..

Квартира 103. На дверях несколько почтовых ящиков. На том, что слева, – табличка: «Б.Д.Брускин». За этой дверью ответы на все мои вопросы.

Открывают соседи, вхожу в его комнату… Он смотрит на меня – растерянный, седой, в глазах слезы… Пытается встать, не может.

– Это вы написали… о моей дочери?

Ему сейчас семьдесят. Двадцать семь лет назад один его знакомый, перелетевший линию фронта со спецзаданием и через сутки вновь собиравшийся в партизанскую зону, впервые сообщил ему страшную весть:

– Крепись, Борис, будь мужчиной. У тебя нет больше семьи, а твою Машеньку фашисты повесили…

Он не поверил. Нет, нет, не может быть, Машенька жива! Ведь еще недавно, на каком-то полустанке незнакомая девочка-минчанка из эшелона беженцев, с которой он разговорился, сказала ему, что Маша тоже эвакуировалась.

Много ли надо человеку для надежды, если она так нужна ему? И отец начинает поиски.

Он писал в эвакопункты Бугуруслана и Куйбышева, ездил в Самарканд и Ташкент, искал всюду. И как только освободили Минск, написал в Минский горисполком. И оттуда пришла весть, подтверждавшая то страшное, что он услышал в сорок первом:

«Здравствуйте, тов.Брускин! Очень случайно попало ко мне Ваше письмо. Я работаю у председателя городского Совета и просматривала письма. Вдруг нашла фамилию – Брускина. Прочла ваше письмо, т.к. Машеньку Брускину я очень хорошо знала еще до войны. Могу Вам сообщить, что Ваша дочь погибла, но не просто погибла, как ее мать и другие, в том числе и мои родные, а как настоящий герой. Ваша дочь в 1941 году перед Октябрьскими праздниками была повешена за то, что переодевала красноармейцев и выпускала их на волю из госпиталя, а также за связь с «лесными бандитами». После чего ее мать, т.е.Ваша жена, сошла с ума и 7 ноября 1941 года была убита… Мои родные также погибли, а я бежала в партизанский отряд в 1942 г., где и осталась жива. О смерти Маши я знаю все подробно, но сейчас описать все никак не могу. С приветом, Лена Левина».

Письмо датировано 17 сентября 1944 года.

И все-таки сердце не хотело верить: где-то в глубине теплилась, согревала мысль: может, не она, это ошибка?

Лена почему-то не отвечала на новые письма. След ее после войны затерялся. А как нужна она теперь, когда точно установлено: «Неизвестная» – Маша Брускина. Как много она могла бы дополнить в ее биографии!

Откликнитесь, Лена! То, что вам известно о Маше, с которой судьба свела вас в самую ее и вашу тяжелую годину, должно стать достоянием всего народа, истории. Помогите дописать до конца повесть о Маше.

До самого последнего времени вел неустанный поиск отчаявшийся, но не потерявший надежду отец.

«1 декабря 1944 года. Отдел писем редакции газеты «Звязда». Более точный и других сведений о Вашей дочери никто не может дать, кроме работницы горсовета т.Левиной, т.к. она была свидетельницей геройской смерти Маши.».

«20 ноября 1959 года. Институт истории партии ЦК КП(б) Белоруссии. Партархив. Сообщаем, что Брускина Мария Борисовна, по нашим учетным данным, в составе связных и партизан Белоруссии Великой Отечественной войны не числится».

«Не значится», «не числится». И это было правдой, ибо «числилась» и «значилась» она только на зафиксированных фашистским оператором снимках казни. Да еще в памяти тех немногих, кто уцелел, но чьи пути с отцом и всеми, кто искал «Неизвестную», пока еще не сходились.

– Как же вы, – задал я ему вопрос, волновавший меня перед нашей встречей, – не узнали своей дочери на снимках, которые столько раз были опубликованы и даже демонстрировались в фильме «Обыкновенный фашизм»?

– Я никогда не видел этих фотографий до их опубликования в «Труде». А на фильмы о войне и о зверствах фашистов мои близкие меня не пускают.

– Какой она была, ваша дочь? Расскажите, – прошу я.

– Какой? Красивой, озорной, веселой. Любила танцевать, петь. А иногда вдруг становилась серьезной, задумчивой, словно готовилась к чему-то большому… Была она худенькой, стройной, с удивительно ясными карими глазами, пышной копной светло-каштановых волос.

– Может быть, сохранилась хоть какая-нибудь фотография?

Увы! Отец Маши покинул Минск с частями МПВО на второй день войны. Ушел из дому в легком летнем костюме и белых туфлях, с продталонами на три дня. На четвертый уже нельзя было вернуться.

Перед самой войной Маша гостила у тетки в Москве. Первым делом побывала на Красной площади. Как теперь космонавты перед свершением подвига… Подолгу бродила одна по Москве, стараясь все, все запомнить, будто знала, что уже никогда не увидит столицы..

Отец вспоминает: однажды Маша принесла гитару. Ей, любимице всей школы, пионервожатой и комсоргу, самой музыкальной и самой жизнерадостной, ребята сделали этот подарок. И как же по-детски она радовалась тогда! Возможно, живы те, кто доставил ей эту радость, кто учился вместе с ней.

Откликнитесь же и вы, Машины друзья! Откликнитесь, офицеры, спасенные ею из лазарета!

Пока мы живы – ее сверстники, современники и однополчане, – наш долг рассказать всё, что нам известно о ее бессмертном подвиге…

…Я спросил отца о самом главном:

– Вы свою дочь сразу узнали?

– Сразу. Даже на этих страшных снимках она так на меня похожа! Впрочем, вы можете убедиться сами… И он показывает старое, пожелтевшее от времени удостоверение. Действительно, сходство отца и дочери поразительно!

Вспоминаются мелочи, всплывают детали. Маша очень любила топить печь. А он любил наблюдать, как в ее глазах загораются отблески рождающегося огня. Она с детства привыкла к пионерским и туристским кострам и, когда зимой дома сидела у печурки, наверное, вновь переживала радость летних походов.

Ребята часто играли в военные игры. Это были веселые соревнования. Однажды, например, ребята должны были в лесной чаще отыскать в старом дупле какую-то записку. В ней был приказ набрать сухих сучьев, перебраться через реку, не намочив их, и на другом берегу на большой поляне первыми зажечь костер. Родители – основные зрители – ждали «бойцов» на финише. Каждый, разумеется, «болел» за «свой отряд». Первыми одолели речку Маша и ее друзья. Стоя на коленях, мокрая, запыхавшаяся, она аккуратно, не торопясь, «по своему способу» сложила сухие сучья и изо всех сил начала раздувать огонь. А весь отряд, став стеной, загородил костер от ветра. Маша, вся перемазанная, но счастливая и гордая, поднялась и торжественно оглядела соперников – ее костер вспыхнул первым!

Не здесь ли, в стране детства, зародились в ней то упорство в борьбе и вера в победу, в тот незыблемый закон дружбы – все за одного, один за всех – те высокие человеческие качества, которые помогли ей, когда впоследствии она оказалась лицом к лицу с настоящим врагом? Не отсветы ли тех пионерских костров горели у нее в глазах, когда взошла она на свой костер – на виселицу?..

…У Кремлевской стены, где когда-то проходила в своей светлой кожаной курточке Маша Брускина, похоронен Неизвестный солдат. «Неизвестной» называли до последнего времени и ее. Наверное, никогда так и не узнаем мы, где похоронена Маша. Но сердце ее, отданное людям, будет гореть вечным огнем. Как сказал кто-то из великих: «Светя другим, сгораю…»

 

«Труд», 16 мая 1968 г.

 
 
Яндекс.Метрика