Казнена в сорок первом

 

           Лев АРКАДЬЕВ, кинодраматург, ветеран Великой Отечественной войны

 

Запечатленная на снимке казнь свершилась ровно пятьдесят лет назад – 26 октября 1941 года в оккупированном Минске. В тот день были повешены трое. Фотография, сделанная недрогнувшей рукой фашиста, обошла весь мир. Двое из троих жертв были названы – Кирилл Трус и Володя Щербацевич. Третьей – худенькой девушке с гордым лицом долго еще суждено было оставаться Неизвестной...

В начале 60-х годов несколько коренных минчан опознали девушку на фотографиях, экспонировавшихся в Минском музее Великой Отечественной войны. Но это осталось незамеченным. К концу 60-х в поиск независимо друг от друга включились минские и московские журналисты. 24 апреля 1968 года в «Труде» появилась первая публикация «Бессмертие» с фотографией Неизвестной перед казнью. Одна за другой, отражая этапы поиска, выходят статьи – «Светя другим», «Повесть о Маше», «Возмездие» («Труд» – 16.05, 20.07, 21.07 1968 года). Собрано множество документальных материалов, опрошены свидетели и очевидцы. Достоверность доказательств подтвердил один из виднейших специалистов по криминалистике. Наконец-то было названо имя: Маша Брускина, выпускница минской школы № 28.

Однако в родном городе юной героини «высокие инстанции» не высказали удовлетворения по этому поводу. Позже выяснилось: их «не устраивала»... национальность героини. Разумеется, «аргументы» были выдвинуты вполне благопристойные – тут уж постарались поднаторевшие на этом идеологи – сотрудники республиканского института истории КПСС, растиражировавшие санкционированное сверху «особое мнение» в партийных изданиях «Звязда» и «Вечерний Минск»: «Как историки отметим, что версия о Маше Брускиной... построена на предположениях, а не на достоверных исторических фактах, и потому не может быть принята».

Не правда ли, знакомый до оскомины стиль: «не может быть принята» – и точка. Предвидя недоуменные вопросы, коммунистические псевдоисторики спешат упредить их: дескать, разве можно с уверенностью сказать, что на снимках казни изображена Маша Брускина, если этот вывод основывается «на утверждениях школьных товарищей Маши, людей занимавшихся с ней в одном кружке, на некоторых других данных».

И невдомек читателю, что под «некоторыми другими данными» бесцеремонно упрятаны серьезные документы – письменные и записанные на пленку свидетельства опознавших Машу людей – живших с ней по соседству, знавших ее по совместной подпольной работе в оккупированном Минске, сидевших вместе с ней в фашистском застенке, видевших ее с петлей на шее.

Авторы умышленно ограничивают круг свидетелей «детским окружением» Маши, умалчивая о том, что среди людей, удостоверивших, что на фотографиях (их несколько вариантов) – именно она, были и белорусские партизаны, и фронтовики, прошедшие боевой путь до самого Берлина, и бывшие узники минского гетто, наконец, вовсе игнорируется авторитетное заключение криминалистики.

Так почему же не захотели поверить столь весомым свидетельствам в Белорусском институте истории партии? А потому, что тогдашних партийных руководителей больше устраивала героиня без имени, чем еврейская девушка. Так и вошла она в энциклопедические издания и учебники истории – как Неизвестная («Неопознанная»). Так значится и до сих пор в официальных инстанциях белорусской столицы. Цинизм дошел до крайности, как и вся идеология КПСС: до недавнего времени на роль Неизвестной «пробовалась» то одна, то другая претендентка...

О причине подобного упорного нежелания признать очевидное, пожалуй, яснее ясного, прямо и честно сказал по случаю 50-летия трагедии Бабьего Яра Президент СССР М.С.Горбачев: «Ядовитые всходы антисемитизма возникли на советской почве. Сталинская бюрократия, публично открещиваясь от антисемитизма, на практике взяла его на вооружение...». Глава государства обоснованно укоряет общественные и административные структуры, которые не сумели или не захотели воспользоваться перестройкой, чтобы создать обстановку нетерпимости и осуждения любых проявлений антисемитизма.

Героически завершилась жизнь 17-летней минской школьницы Маши Брускиной. Трагична ее посмертная судьба. Вина за это лежит на тех, для кого расовые предрассудки оказались выше исторической правды. И очень хочется надеяться, что несправедливость будет исправлена и что слова, сказанные лидером нашего сообщества, дойдут до сердца тех, кто представляет сегодня новое демократическое руководство Минска и теперь уже суверенной Республики Беларусь.

* * *

50-летию подвига еврейской девушки Маши Брускиной – дочери советского народа, принесшей на алтарь Отечества самое дорогое – жизнь, был посвящен в Москве Поминальный вечер. Его провели Всесоюзная ассоциация евреев – ветеранов войны, партизан, узников концлагерей и гетто. На вечере выступили журналисты, довоенные друзья Маши, фронтовики и партизаны, гости из многих городов страны. Прозвучало здесь и письмо дяди казненной девушки – известного скульптора, народного художника СССР, действительного члена Академии художеств СССР, Героя Социалистического Труда 83-летнего Заира Азгура. Письмо это он адресовал нашей газете, проведшей кропотливое журналистское исследование и первой назвавшей на своих страницах имя Неизвестной. На Поминальном вечере письмо это было зачитано с разрешения автора. Думается, оно будет интересно и нашим читателям. Приводим его с некоторыми сокращениями:

«Я благодарен москвичам за память о бесконечно дорогом для меня человеке – Машеньке Брускиной. Чувствую, что я не одинок в своих размышлениях о жертвенном героизме юной души, о ее духовном превосходстве над солдафонским тупоумием фашистов...

Я часто обращаю свой взор к фотографиям Маши, вплоть до последней, той, что запечатлела трагический конец ее жизни – смерть на виселице. Едва начавшись, ее жизнь оборвалась. Так и не познала она многие радости и многие печали, которые суждены каждому от природы. Вглядываясь с неизбывной болью в дорогое мне лицо, я плачу.

Но в мою печаль вплетается чувство гордости, ибо мученическая смерть Маши побуждает у каждого нормального человека мысль о злой враждебности жизни всякой войны, какими бы мотивами она ни оправдывалась и кем бы ни провоцировалась. Войны мешают человечеству чтить сам этот божественный дар – жизнь, данную каждому единожды и неповторимо.

Как смириться с тем, что в середине двадцатого века рука мужчины спокойно затянула петлю, в которой затрепетало в предсмертной судороге юное, почти детское тело! Машу убили за то, что она не хотела и не могла согласиться на рабство, за то, что ее манили свобода, правда, красота».

...Горят поминальные свечи. И вспоминается событие уже наших, сегодняшних дней. В конце августа нынешнего года Москва отдавала последние почести трем молодым героям, погибшим во время путча. Одного из них, изуродованного гусеницами танка, не смогли опознать сразу – два дня он оставался, как и Маша Брускина, Неизвестным. Но как только стало известно его имя, оно было со скорбью и гордостью названо всему миру. И у стен Кремля, где собрались сотни тысяч людей разных национальностей и вероисповеданий, раввин читал Кадиш в память павшего за свободу России еврейского юноши Ильи Кричевского...

Скоро исполнится четверть века с того дня, как «Труд» обнародовал историю о Неизвестной и вернул ей имя. И горько знать, что на белорусской земле, где она родилась и где встретила, не дрогнув, смерть от рук фашистских палачей, ей до сих пор отказано в имени.

...А с того дня, как эта еврейская девушка шагнула в бессмертие, минуло ровно полвека...

 

«Труд», № 251, 26 октября 1991 г.

 
 
Яндекс.Метрика