Неизвестная
А.ЛИТВИН
По следам одного подвига
Если бы создать хронику участия трудящихся Белоруссии в Великой Отечественной войне, как это сделал, например, грузинский журналист, то день 26 октября 1941 года, вслед за 22 июня 1941 г. был бы в ней выделен особо. Именно в этот день фашисты устроили первые публичные казни в Минске. Подобные акции в июле-октябре 1941 г. они провели в Днепропетровске, Житомире, Кировограде, Одессе, других оккупированных советских городах. С их помощью оккупанты рассчитывали запугать людей, парализовать их волю, помешать организации разворачивавшейся подпольной борьбы и партизанского движения. Однако в своих донесениях в конце декабря 1941 – начале января 1942 г. фашисты вынуждены были признать, что подпольное сопротивление в Белоруссии, в том числе и в Минске, не только не прекратилось, но все возрастает. «Некоторые такие ячейки, – сообщалось в оперативной сводке полиции безопасности и СД 4 января 1942 г., – были раскрыты на экономически важных предприятиях Минска – электростанции, на заводе связи и приборостроительном заводе, на кожзаводе и плодоовощной базе. Путем планомерной подрывной деятельности они хотели добиться срыва работы в большом масштабе».
По неполным данным к концу 1941 г. в городе и его окрестностях были созданы и действовали более 50 подпольных организаций и групп, в рядах которых насчитывалось свыше 2 тысяч патриотов.
Важное место в работе первых подпольных организаций и групп занимало оказание помощи попавшим в плен раненым бойцам и командирам Красной Армии. В Минске и его пригородах находилось несколько крупных лагерей военнопленных. Для раненых военнопленных использовались помещения бывшего политехнического института, 1-го клинического городка, 2-й больницы, казармы по Логойскому тракту и другие места. Выздоравливающих бойцов и командиров гитлеровцы направляли в концлагеря. Работающие в военных лазаретах советские люди чем могли помогали раненым (приносили пищу, медикаменты, бинты и т.д.). Надо было спасти от отправки в концлагеря в первую очередь командно-политический состав командиров, коммунистов и комсомольцев, политработников, лиц еврейской национальности. Для этого необходимо было снабдить их одеждой, соответствующими документами, организовать выход из лазаретов и на первое время обеспечить жильем.
Мы, к сожалению, пока не можем сказать, сколько в городе действовало таких групп по спасению раненых и военнопленных, как, впрочем, не можем назвать и цифру спасенных.
Знакомство с документами той поры показывает, что эта работа носила массовый характер. Одну из подпольных групп, занимавшихся спасением военнопленных, возглавляли рабочий вагоноремонтного завода имени А.Ф.Мясникова коммунист К.И.Трус и сотрудница 3-й Советской больницы, «инфекционной» (по ул.Кропоткина), член партии О.Ф.Щербацевич.
Вначале К.И.Трус и несколько других патриотов действовали самостоятельно на вагоноремонтном заводе им.Мясникова. Летом сюда по подложным документам на имя Волощука устроился работать коммунист Евгений Васильевич Снежков. До лета 1943 г. был подпольщиком, а затем, когда на его след вышло СД, ушел в лес, став комиссаром партизанского отряда им.А.М.Василевского бригады им. П.К.Пономаренко Барановичской области. Нами обнаружен его подробный отчет о деятельности в подполье. Понимая, насколько серьезно относились тогда к таким документам (отчет написан 10 августа 1944 г.), процитируем некоторые места из воспоминаний Снежкова:
«Лишенный средств к существованию, я 15 июля 1941 года устроился работать на вагоноремонтный завод им.Мясникова... Здесь же я встретил знакомого коммуниста Труса К.И., которого знал с 1932 года по совместной работе в городе Червене. С тов. Трусом мы организовали группу из 30 человек, в задачу которой входили организации диверсий, хищение запчастей и инструментов, срыв работы путем прогулов и распространение антифашистских листовок...»
Из отчета видно, что К.И.Трус сообщил Е.В.Снежкову о проживании в городе их общей знакомой по г.Червеню Полины (Пелагеи) Радзевич.
«В начале августа, – пишет далее Снежков, – тов. Трус познакомил меня на квартире гражданки Радзевич Пелагеи с группой людей, в которую входили Иванов (Зорин), Радзевич Пелагея, Щербацевич Ольга, Щербацевич Зинаида и некий рыжеволосый Володя. Иванов на первом совещании сообщил, что он имеет связь с Дзержинским подпольным комитетом партии и посредством этих связей можно направлять проверенных людей в партизаны. На другой встрече мы втроем я, Трус и Иванов – решили объединиться для совместной работы. Мне было предложено отправить семьи за пределы г. Минска, уйти с работы и непосредственно руководить созданной группой. В задачу этой группы входили распространение сводок Совинформбюро, оказание помощи военнопленным в побеге из лагерей и отправке их в партизаны, приготовление и передача военнопленным поддельных документов...»
Итак, в августе 1941 г. состоялось знакомство О.Ф.Щербацевич с К.И.Трусом. Началась совместная работа патриотов. Ольга Федоровна Щербацевич при поддержке своих довоенных знакомых, главным образом медицинских работников, с первых дней создания военных лазаретов оказывала помощь раненым советским воинам. В этой работе ей активно помогали ее сестра Надежда (Дина) с мужем, сын Володя и брат Петр, а также соседи по дому.
Группа О.Ф.Щербацевич вывела из лазарета в политехническом институте и устроила на временное проживание в городе более 15 командиров и политработников Красной Армии. Как же удавалось патриотке снабжать их необходимыми документами и справками? Совершенно очевидно, что здесь невозможно было обойтись без связей с другими подпольщиками.
Один из них – Василий Николаевич Одинцов, 1893 г.р., уроженец г.Севастополя. Вот как он рассказывает о своей работе в тот период (сведения на 1956 год).
«19 июня 1941 г. я прибыл из Таджикской ССР в Минск навестить мать с женой. В первые дни дом сгорел, мы переселились на Тучинский переулок к знакомому тов. Рогатко… Немцы объявили регистрацию. Я, Рогатко, Ободовский и ряд других на регистрацию не явились... В городе стали появляться солдаты, офицеры Красной Армии, я организовал жителей переодевать их в гражданскую одежду, размещал по квартирам, им нужны были паспорта и прописка. Мы достали много бланков незаполненных паспортов в четвертом отделении милиции, где до войны начальником паспортного стола работал тов. Ободовский. У него была и печать. Я оформлял, как положено, паспорта. Одновременно познакомился с врачом тов. Поповым, тогда он работал в инфекционной больнице, оказывал медицинскую помощь раненым. Эта работа казалась мне тогда незначительной. Я познакомился тогда с коммунисткой Ольгой Щербацевич и ее сыном, комсомольцем Володей, с ее сестрой Янушкевич Диной, а они меня связали с медсестрами, работавшими в госпитале.
Мы узнали, что там находятся раненые офицеры и политработники, которых немцы готовили вывезти из лагеря. Мы организовали их вывод из госпиталя и больницы. Таким образом нам удалось спасти 18 человек. Разместили их по квартирам. Я обеспечил их полностью паспортами и пропиской в немецкой полиции. Мне тогда помогали девушки Клава и Валя, именовавшие себя Тростенецкой группой комсомола. Группа военных специалистов, возглавляемая бывшим комиссаром танковой части тов. Зориным и старшим лейтенантом Рудзянко, предложила мне выехать за линию фронта. В то время это было невозможно, и я после встречи с коммунистами Ляховским П.Р., Будаевым И.Д. (Буров) и Калиновским А.В., которые мне предложили не уходить за линию фронта и работать по их заданию с Минским коммунистическим подпольем, отказался.
В августе 1941 года отдельные товарищи из военных офицеров и политработников, не удовлетворяясь началом нашей борьбы с немецко-фашистскими ордами, решили прорваться за линию фронта, не подчиняясь нашим решениям. Разбившись на четыре группы по три человека, вышли из города, шли на расстоянии глаза в направлении Смиловичей. Впереди была послана как разведчица О.Щербацевич. Не дойдя Смиловичей, первая группа была арестована полицией и немцами. В этой группе оказался сын Ольги Щербацевич Володя. Их привезли в Минск, посадили в тюрьму. Вскоре были арестованы Ольга Щербацевич, ее сестра Дина Янушкевич и ее беспартийный муж Янушкевич, комиссар Зорин, старший лейтенант Рудзянко и др...»
Анализ документов показывает, что спасенные воины пытались установить связь с партизанскими отрядами. И только после неудачных поисков было решено идти к линии фронта. Совещание проходило на квартире Ольги Щербацевич. Здесь же были разработаны порядок и маршрут движения тремя группами на расстоянии видимой связи. Были определены также пункты сбора. Из документов и материалов явствует, что в группы входили следующие товарищи: I группа – О.Ф.Щербацевич, Рудзянко, В.Щербацевич; II – Зорин, Блажнов, Гребенников, Истомин; III – Левит, Савицкий, два капитана, фамилии которых неизвестны.
Возле деревни Драчково Смолевичского района группы Щербацевич и Левита нарвались на засаду. Левит, Савицкий и два капитана были расстреляны на месте как евреи и как бывшие военнослужащие, а Рудзянко и В.Щербацевич арестованы и доставлены в Минск. На допросе в тюрьме Рудзянко выдал всех известных ему подпольщиков, согласился сотрудничать с фашистами.
Его зловещая роль прослеживается в судьбе и других патриотов. Накануне войны техник-интендант II ранга Рудзянко служил шифровальщиком в штабе стрелкового корпуса. В июне 1941 г. был ранен, попал в плен. Находясь в лазарете, разместившемся в политехническом институте, связался с О.Щербацевич и ее товарищами... Кара постигла предателя уже после войны, в 1951 г. он был осужден к высшей мере наказания.
Среди тех, кого выдал Рудзянко, были Зорин, Истомин и Гребенников (судьба двух последних остается неизвестной). И.Н.Блажнову удалось скрыться. Вместе с О.Ф.Щербацевич были арестованы ее сестра, муж сестры и брат, а также соседки по квартире – Зоя Павловна Маркевич и Елена Островская (отчество не установлено). Впоследствии соседки были освобождены, и Е. Островская предупредила медсестер Агату Петуховскую и Михайлину Заровскую о предательстве Рудзянко, Через день Островская вновь была арестована и, по свидетельству соседей по квартире, повешена возле Комаровского рынка вместе с двумя мужчинами.
О.Ф.Щербацевич, по рассказу А.В.Петуховской, повешена вместе с мужем сестры Надежды в сквере возле Дома Красной Армии (ныне Минский Дом офицеров). Зорин, брат О.Щербацевич Петр и ее сестра Надежда повешены на улице Карла Маркса, а сын Володя Щербацевич – на воротах дрожжевого завода (по ул. Октябрьской). Таким образом, установлены имена 8 из 12 казненных 26 октября 1941 г. в Минске патриотов: Кирилла Труса, Ольги Щербацевич, Володи Щербацевича, Надежды и Петра Янушкевичей, Николая Кузнецова, Леонида Зорина, Елены Островской.
Фотографии запечатлели еще один факт. Вместе с гитлеровцами участие в казни принимали солдаты 2-го литовского батальона вспомогательной полиции, которым командовал майор Импулявичюс. После войны часть солдат и офицеров этого батальона была осуждена советским судом. Имеющиеся в архивных судебных делах материалы в определенной мере проливают свет на события, происходившие 26 октября в Минске.
Батальон «самозащиты» был организован в начале августа 1941 г. в г. Каунасе и дислоцировался в пригороде Каунаса Шенцах. 6 октября 1941 г. в 5 часов утра второй литовский полицейский батальон в количестве 23 офицеров и 464 рядовых выбыл из г. Каунаса в район Минска, Борисова, Слуцка для борьбы с советскими партизанами. Перед отъездом военный комендант Каунаса Квецинскас издал следующий приказ: «§ 1. Солдаты, господин первый генеральный советник, генерал Кубилюнас, просил меня в момент вашего отбытия в первый поход сообщить, что на Востоке в настоящее время происходят неслыханные военные действия по разгрому врага, что после разгрома большевизма под руководством вождя великого рейха произойдет реорганизация Европы и что народы Европы займут свои места согласно заслуг, которые они заслужили в настоящее время, под руководством вождя великого рейха – Адольфа Гитлера...
§2. Приказываю командиру 2-го батальона, на основании приказа командира 11-го немецкого резервного полицейского батальона от 3 октября, 6 октября 1941 г. в 5 часов 00 минут выбыть в район Минска, Борисова, Слуцка для очистки его от оставшихся частей Красной Армии и большевистских партизан». С прибытием в Минск батальон перешел в подчинение 11-го полицейского резервного батальона майора Лехтгаллера. В начале 1942 г. батальон был переименован в 12-й.
Фамилии солдат и офицеров батальона обретут печальную известность несколько позже, уже после войны, когда начнутся судебные процессы над палачами советских людей. На судебных заседаниях будет часто упоминаться и имя командира первой роты, отличившегося особой жестокостью и цинизмом, – Антанаса Гецевичюса. Однако несмотря на объявленный розыск, преступник избежал скамьи подсудимых. Мы приведем только одну выдержку из весьма важного документа, датированного 7 ноября 1941 г., – письма руководителя партии литовских националистов генералу Кубилюнасу: «2-му батальону вспомогательной полиции было поручено расстреливать привезенных из Белоруссии и Польши евреев, русских, коммунистов и военнопленных Красной Армии. По полученным сведениям, они уже расстреляли свыше 46 тысяч человек и повесили свыше 10 человек.
Все эти экзекуции фильмуются, а особенно массовым путем фильмовалось вешание, фильмовались только литовские подразделения – немцы в то время отступают в сторону...» Далее в письме рассматриваются подробно условия проживания литовских и немецких полицейских и предъявляется требование, чтобы отношение со стороны властей было одинаковым как к немецким, так и к литовским полицейским. «Литовское имя не должно унижаться и литовские добровольцы, исполняющие в данное время обязанности полиции, должны рассматриваться точно так же, как и воины немецкой полиции», – гневно требовали вожди партии. Что же так встревожило их?
Оказывается, как отмечается в письме, условия батальона весьма тяжелые: ботинки солдат с порванными подошвами, солдаты не имеют перчаток, теплой одежды, несвоевременно получают мыло, нормы сигарет и в противоположность немецким солдатам имеют весьма плохую казарму...
Мы можем подробно, по дням проиллюстрировать «деятельность батальона в первые дни в Белоруссии. Вот только некоторые факты:
14.10.1941 г. – произведена облава против евреев, коммунистов и враждебных Германии элементов в г.Смиловичи. Уничтожено 1300 человек.
15–16.Х.41 г. – производилось усмирение в окрестностях Логойска. В Логойске расстреляно 6 партизан и 1 коммунист. В Плещеницах 52 еврея и 2 партизана, в Сухой Горе один человек, скрывавший у себя боеприпасы. В это время две роты литовской охранной полиции под командованием немецкого офицера произвели облаву в лагере для гражданских арестованных лиц в Минске. Ликвидировано 625 коммунистов...
18.Х. 1941 г. – произведена облава в лагере арестованных гражданских лиц в Минске и ликвидировано 1150 коммунистов.
21.Х.1941 г. – облава в Койданове. Ликвидировано 1000 евреев и коммунистов...
3 февраля 1987 г. газета «Известия» поместила статью, в которой рассказала о нацистском преступнике, принимавшем активное участие в зверских расправах над десятками тысяч советских людей Антанасе Гецевичюсе. Он скрывается под фамилией Гечес в уютном, красивом музейном центре Шотландии – городе Эдинбурге. Кровавый гитлеровский палач чувствует себя хорошо. Ему уже перевалило за 70. Он получает пенсию, ходит в костел и производит, как о нем выразилась хозяйка местной лавки, хорошее впечатление. После появившихся в печати разоблачений его деятельности Гечес сначала избегал встреч с журналистами. А потом заговорил, отрицая все и вся.
«Ему задали вопрос: а ваше участие в массовых казнях еврейского населения в Литве, Белоруссии, расправы над партизанами, над литовскими патриотами? Это все было? «Нет, наш батальон, – говорил палач, – нес лишь внешнюю охрану при экзекуциях, а убивали гестаповцы. Ужасное, ужасное зрелище. Я даже порой не мог есть...»
В 1942 г. А.Гецевичюс был назначен комендантом «ягдкоманды» – специальной группы по борьбе с партизанами и уничтожению мирного населения. «Железный крест» в 1943 г. Американский плен в 1944 г., а затем с помощью американцев он попал в польское подразделение, воевавшее против гитлеровцев на стороне союзников в Италии…
«Осенью 1941 года наш батальон построился у ворот минской тюрьмы по обе стороны дороги. Я стоял недалеко от ворот, поэтому все хорошо видел, – рассказывает Зиманас Юодис. – Из тюрьмы выгнали более 10 человек. Их сопровождали немецкие солдаты с собаками. Руки арестованных были связаны. На груди висели таблички, на которых по-немецки, по-русски написано, что эти люди – советские партизаны. Арестованных привели в городской сад. Там их повесили. Троих мужчин и женщину повесили Книримас, Варнас и другие из нашего отряда...»
Свидетельствует Юозас Книримас:
«...1941 года осенью, точной даты не помню, мне пришлось участвовать при повешеньи советских партизан в Минске...
... В воскресенье утром, примерно в 9–10 часов, все солдаты батальона были построены. Солдатам было приказано надеть шлемы (каски) и взять винтовки. Так как уже было холодно, солдаты одеты были в шинели. Я знаю, что еще в субботу Гецевичюс от немцев принес офицерам сабли. В воскресенье на построении у офицеров батальона кроме пистолетов были еще и сабли. Офицеры также были и в шлемах. Командир батальона Импулявичюс повел батальон в центр Минска к тюрьме. Подойдя к тюрьме, командир батальона Импулявичюс через Гецевичюса переговорил с немецкими офицерами, так как Гецевичюс знал немецкий язык. После этого Гецевичюс передал командирам рот, чтобы они выстроили солдат по кругу на площади возле тюрьмы.
После того как солдаты были построены, открылись тюремные ворота и из двора тюрьмы выгнали группу людей, состоящую из мужчин и женщин. Я помню только двух женщин, а остальные были мужчины. Сколько было мужчин, не помню, но кажется, человек 7–8. Они были распределены группами по 3 человека. На груди у одного из них была таблица с надписью на немецком и русском языках. На ней было написано что-то о партизанах, но так как я не знаю ни немецкого, ни русского, то прочитать не смог. Об этом мне сказали другие солдаты. Их вывела группа немецких солдат. Окружившие арестованных солдаты конвоировали в сторону городского сада. Солдаты батальона, также окружавшие их, шли рядом. Когда пришли в городской сад, то там уже были приготовлены виселицы. Городской сад был расположен возле Минского театра. Каким образом были приготовлены виселицы, не помню. Не доходя до театра, Гецевичюс назначил солдат, которые будут вешать. Среди них были: Варнас, Шимонис, я, Книримас, Вепраускас и Ненис. Мы должны были накинуть петли на обреченных.
Насколько помню, в городском саду повесили четверых – трех мужчин и одну женщину. Петли накидывали Шимонис и Варнас. В городском саду вешали в двух местах по два человека. В одном месте один обреченный упал, так как развязалась веревка. Я поднял этого мужчину (нами точно установлено, что веревка оборвалась при казни О.Ф.Щербацевич. –А.Л.) и поддержал, пока Варнас прикрепил веревку. После того я его отпустил, и он остался висеть. После этого пошли на другое место, но сейчас я не помню этого места. Там надо было повесить мужчину и женщину. Они были повешены на телеграфных столбах, к которым были прибиты бревна. Здесь был использован автомобиль. В кузове автомобиля были мужчина и женщина. Мужчину повесил на вышеупомянутом столбе Вепраускас. Я повесил женщину. Перед казнью Гецевичюс дал мне выпить водки. Выпил я около 300 грамм. Перед каждой казнью давали пить всем. Водку выдавал Гецевичюс, который, видимо, получал ее для этих целей. Кроме этого, других арестованных вешали в других местах г.Минска, но кто вешал я не видел, только знаю, что солдаты нашего батальона. От Гецевичюса я узнал, что были повешены советские партизаны. Было казнено более 8 человек. Казнью руководил Гецевичюс, командира роты Кямзуры во время казни я не видел...»
В процессе нашего поиска удалось познакомиться с очевидцем казни– Вячеславом Андреевичем Ковалевичем. В 1941 году ему было 14 лет. Он жил в одном подъезде с Володей Щербацевичем, ходил с ним в одну школу.
– Однажды, – вспоминает он, – день не помню, я шел на Суражский рынок. Возле кино «Центральный» увидел, что по ул.Советской движется колонна гитлеровцев (две шеренги – справа и слева), а посередине три человека гражданских, со связанными сзади руками. Среди них я узнал тетю Олю, мать В.Щербацевича. На груди у нее была фанерная доска с надписью «Мы – партизаны, стреляли в немцев». Их привели в сквер, напротив Дома офицеров. Там было летнее кафе. Перед войной его стали ремонтировать. Сделали ограждение, столбы, а на них прибиты доски. О.Щербацевич с двумя мужчинами подвели к этому ограждению и на нем стали вешать. Сначала повесили мужчин. Когда вешали тетю Олю, веревка оборвалась. Подбежали два фашиста – подхватили, а третий закрепил веревку. Она так и осталась висеть. После этого я услышал, что ведут опять партию. Я выбежал на ул. Энгельса и увидел приближавшуюся группу, в которой я узнал Володю. Вероятно, палачи увидели, что место занято, повернули и пошли вниз к дрожжевому заводу. Я пошел следом. Хочу сказать, что немцы фотографировали казни. На ул. Ворошилова дорогу перегородили каратели. Когда я подошел, Володя стоял уже на табуретке».
Как мы уже отмечали, в одном из документов батальона говорилось о том, что «все эти экзекуции фильмуются, а особенно массовым путем фильмовалось вешение».
Выходит, что палачи не только фотографировали, но и кинокамерой снимали сцены казни? Не этим ли объясняется калейдоскопическая смена фотокадров, запечатлевших казнь советских патриотов 26 октября 1941 г.? Вот они идут сквозь строй солдат; вот подходят к виселице; палач набрасывает петлю на голову девушки; а вот лицо, искаженное предсмертной мукой. Пока нам не удалось обнаружить кинопленку.
Фотографии, запечатлевшие момент казни патриотов, вопреки желанию их авторов, стали символом несгибаемого мужества, силы духа советских людей.
Еще раз вглядимся в них: позы идущих на казнь, их гордые осанки свидетельствуют о презрении к своим палачам, вере в правоту дела, в скорую окончательную победу, которой, увы, им уже не увидеть. Перед нами снимок казни у дрожжевого завода. Кирилл Трус, Володя Щербацевич и... «неизвестная» – эта надпись вместо указания фамилии девушки до сих пор болью отзывается в сердцах всех, потерявших на войне дочь, сестру, невесту...
Но сказано ведь, что нет безымянных героев. И у этой девушки, конечно же, есть имя, место рождения, мать, отец. В 1961 г., после выхода в свет 2-го тома многотомной «Истории Великой Отечественной войны», в которой был опубликован этот снимок, в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС поступило письмо из города Жданова. Автор его – Шарлай (Горобец) Наталья Константиновна – утверждала, что девушка на фотографии, обозначенная в книге как «неизвестная», – пропавшая без вести ее сестра Горобец Тамара Константиновна, ушедшая 27 июня 1941 г. на фронт. Из ее последнего письма от 13 сентября 1941 г. было известно, что Тамара работала машинисткой при штабе Брянского направления.
«Несколько раз Полтавский военкомат по просьбе нашей мамы,– сообщила автор письма в ИМЛ при ЦК КПСС, – писал в Москву, чтобы разыскали Тамару, но нам отвечали, что в списке погибших и пропавших без вести не числится. И вдруг, просматривая книгу, мы увидели измученную, раздетую, с доской на шее нашу родную, юную партизанку Тамару».
Это письмо попало в Институт истории партии при ЦК КПБ, где хранятся документы по истории партизанского и подпольного движения в республике в годы Великой Отечественной войны. Родственники Горобец выслали сюда довоенные фотографии Тамары.
Для неспециалистов, казалось, сомнений не было: девушка на фотографии, полученной от родственников Горобец, и девушка на фотографии перед казнью – одно и то же лицо. Так схожи эти лица! Однако справка эксперта из МВД БССР принесла разочарование. «Не представляется возможным прийти к какому-либо выводу – Т.К.Горобец или другая девушка на фотографии» – такое заключение специалистов-криминалистов.
И начались поиски. Они были организованы журналистами Л.Аркадьевым, В.Фрейдиным и А.Дихтярь.
Публикации В.Фрейдина и Л.Аркадьева вызвали неоднозначную реакцию как среди ветеранов войны, так и среди историков. Уже тогда в редакцию «Правды», в Институт истории партии при ЦК КПБ стали поступать письма, в которых оспаривалась позиция авторов «Вечернего Минска» и «Труда». Это дало основание редакции «Правды» обратиться за разъяснением этого факта в Институт истории партии при ЦК КПБ, в партийном архиве которого сосредоточен основной комплект документов по истории Минского патриотического подполья.
Впервые оценка институтом публикаций Фрейдина и Аркадьева была изложена в подготовленном для печати в газете «Правда» ответе на письмо читательницы Л.Цеханович.
В нем она возмущалась тем, что авторы «Вечернего Минска» и «Труда» в своих публикациях настойчиво пытались приписать подвиги неизвестной до сих пор партизанки другому человеку –девушке из Минска Маше Брускиной, погибшей, как пишет Л.Цеханович, при других обстоятельствах.
«И хотя даже при беглом взгляде ясно, – говорится в письме, – что Маша никак не была похожа на свою сверстницу – партизанку, шедшую на казнь, авторы повести настойчиво убеждают читателей в обратном. Именно Маша, заявляют они, и есть та, кого гитлеровские палачи повесили в Минске 26 октября 1941 года. Однако сам текст «Повести о Маше» также противоречит этому совершенно голословному заверению: в нем нет никаких убедительных доказательств, их в обилии подменяют сомнительные догадки, необоснованные предположения и просто домыслы... Память героев священна. Каждый из них совершил свой подвиг, вошедший в нашу отечественную историю...
Своей недостоверной, явно подтасованной публикацией, – заключает свое письмо Л.Цеханович, – они равно оскорбляют память и Маши Брускиной, и неизвестной героини – партизанки из славного Минского подполья».
Ответ Института «Об одной повести и авторской совести...» подписали бывший в это время директором Института истории партии при ЦК КПБ И.М.Игнатенко и зав. партархивом С.З.Почанин. В нем говорилось, что Л.Аркадьеву и В.Фрейдину не хватает ни объективности, ни элементарной добросовестности, что авторы беззастенчиво передергивают сообщенные им факты, лицуют их на иной лад и делают на этой основе безапелляционные утверждения... В ответе обстоятельно проанализированы основные факты и свидетельства, приводимые в повести, и сделан вывод, что подобная деятельность литераторов вызывает справедливое возмущение т. Цеханович и других читателей «Правды», трудящихся Белоруссии.
«Недостойные» методы литераторов Л.Аркадьева и В.Фрейдина, без сомнения, вызовут осуждение в среде советских журналистов, добросовестно и самоотверженно ведущих нужный народу поиск его неизвестных героев» – такими словами заканчивался ответ института. Статья была набрана, ее корректура вычитана и подписана в институте, но по непонятным причинам публикация в «Правде» не появилась.
Однако на этом разработка версии Маши Брускиной не закончилась. К поиску подключилась журналистка радиостанции «Юность» А.Дихтярь. В 1983 г. совместно с Л.Аркадьевым ею была опубликована в журнале «Советише геймланд» повесть «Неизвестная», которая затем была издана на русском языке в 1-м номере сборника «Год за годом» за 1985 год. (Одновременно в магаданском издательстве повесть была издана отдельной книгой.)
Как и ранее, здесь приводились свидетельства, подтверждавшие, по мнению авторов, их версию.
Однако тщательно изучив ее и сопоставив с официальными архивными документами, мы не можем с ней согласиться, и вот по каким причинам.
Среди опрошенных журналистами свидетелей нет ни одного очевидца казни (а такие свидетели есть, и некоторые из них даже проживают в Минске).
Мы обратили внимание и на то обстоятельство, что источниковая база Минского партийного подполья, богатая воспоминаниями о деятельности подпольщиков в гетто, написанными по горячим следам событий, не содержат каких-либо сведений о повешении девушки из гетто (если предположить, что это была М.Брускина) в октябре 1941 г. (Воспоминания чудом уцелевших узников гетто свидетельствуют, насколько строгой была его охрана: жители гетто могли покидать его только в рабочих колоннах и под конвоем, при попытках перелезть через забор огонь открывался без предупреждения.)
Трудно предположить, чтобы находившаяся в гетто девушка могла беспрепятственно (и регулярно!) не только выходить за его пределы, но и выносить с собой пакеты с одеждой, перевязочными материалами, лекарства.
По свидетельствам бывшей узницы тюрьмы С.Е.Каминской, находившейся в одной камере с неизвестной девушкой, а также надзирательницы тюрьмы М.А.Самохваловой, осуществлявшей надзор за этой камерой, неизвестная, назвавшаяся Анной, была 22–24 лет; она имела специальность медсестры и опыт работы по этой профессии и, что особенно важно, совершенно не знала Минска. Кстати, на последнее обстоятельство обратили внимание очевидец казни Э.Пашкун, а также его товарищ П.Кучеров, также в годы войны проживавший в Минске и знавший о казни от Пашкуна. В разговоре с одним из авторов настоящей статьи, состоявшемся вскоре после публикации материалов в газете «Вечерний Минск» в апреле 1988 г., П.Кучеров определенно утверждал, что повешенная не была минчанкой, так как в противном случае ее бы уже опознали.
Конечно, можно опровергнуть это предположение тем, что в условиях войны, эвакуации части населения Минска, уничтожения другой части фашистами могло и не найтись людей, которые опознали бы тогда казненную патриотку (а до публикации в 1961 г. во 2-м томе «Истории Великой Отечественной войны» фотография, как утверждают журналисты, вообще не была известна).
Однако это не так. Достаточно открыть газету «Комсомольская правда» за 1 августа 1944 г., чтобы убедиться в этом. Именно в этом номере в подробной корреспонденции К.Тренёва «Утехи палача (О чем рассказали снимки, найденные в минской фотографии)» на всю страницу публиковалась эта фотография. И в первую очередь на нее должны были бы обратить внимание минчане, независимо от того, проживали они в только что освобожденном Минске или за его пределами. Но ... не откликнулись.
После публикации фотографии в 60-е годы нужно было особенно тщательно разбираться, кто есть кто.
Как и в первом случае, обращались за помощью к криминалистам. Дело осложнялось тем, что не сохранилось ни одной довоенной фотографии Маши Брускиной. Опубликованная же в 1939 г. в республиканской газете «Пионер Белоруссии» фотография ученицы 28-й школы г. Минска
М.Брускиной мало чем отличалась от рисунка, причем не самого лучшего. Криминалисты, исходя их этого, отказались решать вопрос о сходстве девушки, изображенной в газете, и «неизвестной».
В это же время, в конце 60-х годов, жители д. Зеленки Червенского района признали в «неизвестной» свою односельчанку Шуру Линевич. На вопрос работников республиканского Музея истории Великой Отечественной войны (здесь экспонируется фотография, запечатлевшая одну из казней в Минске 26 октября 1941 года), почему они до сих пор молчали об этом, был получен естественный для зеленских жителей ответ: «Да мы ведь всегда знали о том, что это – наша Шура и думали, что и все об этом знают».
Как и в случае с Машей Брускиной, не оказалось довоенной фотографии Линевич. Известно только, что в 1937 г. после смерти матери она переехала жить к своей старшей сестре в Минск, а потом... потом была война... В годы войны в деревне говорили, что Шура повешена в Минске. Таким образом версия о Шуре Линевич также не вышла за рамки простых предположений.
Получалось почти как с всемирно известной фотографией военного корреспондента М.А.Альперта «Комбат»: ставшая уже канонической, плакатной, она оставалась безымянной, и каждая ее публикация неизменно вызывала сотни писем. Кто-то узнавал в «Комбате» то не вернувшегося с войны сына, то пропавшего без вести отца, брата, свояка... И только благодаря разысканиям, исключавшим интуиции, догадки и опиравшимся на тщательную, квалифицированную, научную, непредвзятую экспертизу, мы узнали, что изображенный на фотографии «Комбат» – это Алексей Гордеевич Еременко, младший политрук, комиссар Великой Отечественной войны.
Интересная деталь: после публикации фотографии патриотов накануне казни в книге «Советские партизаны» в Володе Щербацевиче признала своего 16-летнего брата, воронежского комсомольца Петра Колтанова, семья Колтановых. Это еще раз подтверждает наши выводы относительно сложности идентификации личности, особенно по прошествии значительного времени.
Публикуя в 1988 г. в «Звяздзе» и «Вечернем Минске» статью о предпринятых нами розысканиях минских подпольщиков, в том числе и остающейся неизвестной казненной патриотки, мы обращались ко всем, кто хоть что-либо знает об этом, с просьбой откликнуться. Скептики и маловеры уверяли нас, что поезд уже ушел, надо было раньше писать об этом и т.д. Однако действительность опровергла эти сомнения. В присланных письмах читателей содержатся новые факты и подробности, связанные с теми трагическими и одновременно героическими событиями, называются новые фамилии.
Самостоятельной темой для дальнейшего исследования может стать история происхождения ставшей известной едва ли не во всем мире фотографии, запечатлевшей сцену казни фашистскими палачами советских патриотов в Минске. «Первооткрывателем» ее по праву можно считать К.Тренева, опубликовавшего в числе других и этот снимок в 1944 г. в «Комсомольской правде». В текстовке к публикации фотографий Тренев поведал о их происхождении: «В Минске существовала фотография, где немецкие офицеры проявляли и печатали свои снимки. В руки бойцов, первыми ворвавшихся в Минск, попали десятки негативов, изобличающих немецких палачей в их злодеяниях. Несколько таких снимков войны прислали к нам в редакцию» (Комсомольская правда, 1 августа 1944 года).
После выхода в свет в 1961 г. книги «Советские партизаны» (где публиковался снимок советских патриотов перед казнью) откликнулся из Находки ветеран войны Алексей Павлович Коваленко. Он прислал в адрес Политиздата подлинную фотографию сцены казни, которая была им изъята в марте 1945 г. из бумажника взятого в плен в районе города Гляйвитц оберлейтенанта СС. В сопроводительном письме ветеран сообщал, что эту страшную фотографию эсэсовец хранил в отдельном черном конвертике рядом с семейными фото и просил обыскивавших его советских солдат не открывать конверт, ибо, по его словам, он «для нас... никакой ценности не составляет».
Фотография, извлеченная из конверта, заставила содрогнуться всех увидевших ее бойцов и командиров. «Я, – пишет Алексей Павлович, – задал вопрос фашисту: «Это – гражданские люди? – он ответил, что это не гражданские, а партизаны-бандиты. Ну, я не выдержал, несмотря на его просьбы, что у него «клейн и фрау», я здесь же его расстрелял тремя выстрелами с той целью, чтобы прочувствовал, как тяжело умирать».
Следует заметить, что эти снимки в 1945 г. публиковались в армейских газетах. Об этом, например, сообщает ставропольский журналист В.Колтуненко: «Я в то время был редактором газеты «Знамя Родины» седьмого гвардейского танкового корпуса третьей гвардейской танковой армии. Снимки мы опубликовали в своей газете, а через день они были напечатаны в газете «За честь Родины».
Журналист вместе с письмом в адрес Музея истории Великой Отечественной войны в Минске прислал и газету, в которой – три снимка. Под ними подписи: «Гордо проходят советские патриоты мимо убийц. Даже близкая гибель не сломила смелые сердца борцов с фашизмом. Слава им! Вечная память, неизвестные наши товарищи, с высоко поднятой головой встречавшие смерть за великое правое дело.
Немецкий палач, офицер германской армии, закидывает петлю на шею своей невинной жертвы. Крепко запомни лицо палача. Товарищ! Может быть, это он перед тобой в траншее, может быть, ты с ним встретишься в бою. Отомсти за пролитую кровь, бей беспощадно, уничтожай палачей!
Вечная память вам, герои! Залпами по врагу отдаем мы салют погибшим. Штыковым ударом сводим мы свой счет мести гитлеровцам».
Ряд снимков этой страшной серии был обнаружен также и в Минске, при разборке после войны старых зданий. На нашу публикацию в «Звяздзе» и «Вечернем Минске» откликнулась падчерица умершего в 1987 г. Алексея Сергеевича Козловского, работавшего во время оккупации у фотографа Вернера в Минске и оставлявшего (с риском для жизни) по экземпляру с каждого негатива изготавливаемых по заказам немцев фотоснимков. Возможно, именно благодаря Козловскому К.Тренев и опубликовал в «Комсомолке» те фотографии, о которых шла речь выше.
Добавляются таким образом все новые и новые мазки в картине Минского партийного подполья. Понадобились многие годы труда и поиска, упорного, кропотливого, чтобы восстановить объективную картину борьбы советских людей в захваченном, но непокоренном Минске. Однако и сегодня нельзя признать завершенной работу по установлению деятельности Минского подполья.
(Артыкул падрыхтаваны сумесна з М.Ф.Шумейкам) У скарочаным выглядзе друкаваўся ў газеце «Вячэрні Мінск», 1988, 18 чэрвеня.