«Неизвестная» Маша Брускина
Эммануил ИОФФЕ
Документальный очерк
В 1995 году в Минске в издательстве «Беларусь» вышла в свет книга «Мінскае антыфашысцкае падполле». В аннотации этого издания отмечается, что в ней дан полный список участников подполья (около 6 тысяч человек), а большинство фамилий (около 80%) напечатано впервые. К большому сожалению, в этом списке не было имени, которое сегодня известно всему миру. Речь идет о Маше Брускиной.
Рабочий Кирилл Иванович Трус (Трусов) и культработник третьей минской больницы Ольга Федоровна Щербацевич в августе 1941 года организовали подпольную группу по спасению командиров Красной Армии, раненых военнопленых. В группу входил и сын Ольги Щербацевич – 16-летний Владлен (Владимир). Спасая из плена раненых командиров Красной Армии, члены группы передали в лазарет для военнопленных бланки паспортов, фотоаппарат, химреактивы и бумагу для изготовления фотографий, адреса конспиративных квартир. Офицеров, которые вышли из лазарета, прятали, кормили, обеспечивали гражданской одеждой и переправляли к партизанам или они переходили линию фронта. Некоторые оставались на подпольной работе в городе. На квартире О.Ф.Щербацевич хранилось оружие, боеприпасы, медикаменты.
Только за июль-август 1941 года группа Труса-Щербацевич вывела из больницы 48 человек. 14 октября гитлеровцы арестовали членов группы и после жестоких пыток 26 октября 1941 года повесили на улицах и площадях Минска.
Фотоснимки, на которых ведут на казнь и вешают троих подпольщиков, обошли весь мир и пошли в школьные учебники истории, не говоря уже о том, что экспонируются во многих музеях.
Активным участником этой группы и ближайшим помощником Кирилла Труса и Ольги Щербацевич стала 17-летняя Маша Брускина. Группа собирала цивильную одежду и медикаменты для раненых военнопленных, шрифты, фотоаппараты.
В архиве имеется документ под названием «Подтверждение».
Вот его текст:
«Я, г-ка Трусова Александра Владимировна подтверждаю, что на фотографии, где изображен мой муж Трусов Кирилл Иванович, девушка с фанерным щитом и подростком перед казнью. Мне известно, что девушка часто бывала у нас на квартире, приносила шрифт и какой-то сверток. Предполагаю, что одежду. Муж называл ее Марией.
Муж инструктировал ее, где и как прятать оружие. Трусова А.В. 3.1.1968».
В беседе с автором этих строк в марте 1992 года одноклассница Маши Брускиной, бывшая узница геттро и партизанка бригады имени К.К.Рокоссовского Елена Григорьевна Шварцман (Элькинд), сообщила:
«Я сама родом из Минска. Со второго по седьмой класс училась в одном классе и дружила с Машей Брускиной. Мы были отличницами. Жили недалеко одна от одной. Маша жила с матерью – Люсей Бугаковой. Затем они поменяли квартиру на Сторожевку, и Маша перешла учиться в 28-ю школу.
Накануне Великой Отечественной войны я окончила 9 классов СШ № 8 и училась на двухгодичных курсах иностранных языков Минского пединститута им.Горького.
Вновь я встретилась с Машей, когда в Минск вошли немцы (в июле 1941 года). Она была одета в кожанку, и волосы были покрашены в светлый цвет (она осветлила волосы), скорее всего в целях конспирации, чтобы не жить в гетто. Надо полагать, что она жила по чужому паспорту. Иначе ведь нельзя было жить за пределами гетто.
До войны Маша окончила 10 классов СШ № 28. Не помню, о чем мы разговаривали, но заметила, что она со мной говорит осторожно, не открыто, как когда-то. Возможно, она что-то скрывала, может быть, свое участие в подполье.
После войны на дезинфекционной станции я работала вместе с заведующей прачечной Долголантьевой, которая в годы войны входила в состав Минского подполья. Однажды я спросила у нее: «Была в вашей подпольной группе девушка Маша?»
Она ответила: «Была нейкая Мария».
У нас на дезинфекционной станции тоже инструктором работала бывшая подпольщица Валя Татаринцева (Влада Домбровская). Она часто встречалась со своими товарищами по борьбе с фашизмом. И Долголантьева была в этой группе. Валя мне рассказывала, что они приносили гражданскую одежду военнопленным, и те уходили из госпиталя.
Я знала, что Маша Брускина работала в госпитале. Скорее всего, она этим тоже занималась.
Маша в гетто не жила, а в «русском районе» Минска (так называли в то время часть города, где жило все остальное население Минска. – Э.И.).
Однажды осенью 1941 года мой отец пришел с работы очень расстроенный и сказал моей матери: «Хайке! Маше гинкт! (Хайка! Маша висит (повешена)!» (на идиш). А мама ему ответила: «Тише, тише, чтобы Лена не слышала». Но я слышала, но им ничего не сказала. Мама боялась, чтобы это не повлияло на мою психику…
Не помню, как я нашла адрес матери Маши, которая жила как будто на улице Замковой в гетто. Скорее всего, этот адрес мне дала моя учительница по грамматике из учительских курсов Шмерлинг. Я нашла этот дом. Когда открыла дверь, Машина мать стояла перед зеркалом (зеркального шкафа) и кружилась, махая руками, как будто танцевала.
Когда я это увидела, то очень испугалась, понимая, что она сошла с ума.
Я убежала и больше никому об этом ничего не рассказывала. Сколько лет прошло, а это мне запомнилось на всю жизнь.
Сразу после войны, когда жили на улице Комсомольской, мы пошли в кино в кинотеатр «Победа». Перед фильмом показывали кинохронику. И вот я увидела такой кадр. Открываются ворота, и ведут трех человек на казнь под охраной немцев и собак. Я сразу же обратила внимание на девушку в центре и узнала в ней свою подругу Машу Брускину. Я сказала тогда своему мужу: «Мишенька, смотри. Вот подругу мою ведут!»
Второй я увидела ее в Музее истории Великой Отечественной войны… Я еще раз смотрю на снимок казни девушки в октябре 1941 года в оккупированном Минске и уверена на 100 процентов, что это Маша Брускина, в чем и расписываюсь».
В архиве имеется свидетельство бывшего одноклассника Маши Брускиной – Менделя Айзиковича Ямника. В нем есть такие строки:
«Я с Машей вместе ходил в детсад. Учился вместе в одной школе и в одном классе. Часто вместе готовили домашние задания, участвовали в выпуске школьной стенгазеты. Маша была отличницей учебы, членом бюро школьной комсомольской организации.
…Последний раз я видел Машу в августе 1941 года. Она меня просила помочь достать ей мужскую гражданскую одежду, говорила, что очень нужно. Вскоре я узнал, что Маша повешена. Я знал, что она работала в лазарете медсестрой (она сама об этом говорила мне). Наверное, немцы казнили ее за какую-то патриотическую работу».
На фотографиях Машу опознала Ираида Ивановна Пронько, которая в 1971 году вспоминала:
«С ней мы до войны были в одном кружке Дворца пионеров (драматическом). С ней вместе занимались полтора-два года. …Я хорошо помню, что казненную девушку звали Машей Брускиной. Особенно она похожа на первой фотографии (троих ведут по улице) и четвертой, где она в кадре одна крупным планом на виселице в петле».
А вот еще один документ из Национального архива Республики Беларусь:
«Я, Давидович Софь Андреевна, член КПСС с 1929 г., свидетельствую и утверждаю, что девушка, изображенная на фотоснимке на вкладке перед стр. 105 в книге «Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945 гг. (Краткая история)» Воениздата СССР 1967 г. и на стр. 225 учебника «Гісторыя СССР» для 10-х классов, изд. В 1965 г. в Минске, это Маша Брускина.
Я узнала ее на фотографиях, хранящихся в Музее истории Великой Отечественной войны. Знала ее хорошо и в жизни, работая с ее матерью Лией Моисеевной Брускиной в управлении книготорговли Госиздата Белоруссии с 1937 г. до начала войны, часто видела ее в оккупированном Минске вплоть до ее ареста. Кроме того, видела ее на виселице на следующий день после казни 27 октября 1941 г. на улице Ворошилова (ныне Октябрьской). Она была в форменном школьном платье, зеленой шерстяной кофточке и белых носках. Эти вещи по ее просьбе передала ей в тюрьму мать за два дня до казни в моем присутствии. Мать погибла в гетто».
В первом номере литературного ежегодника «Год за годом» за 1985 год опубликована документальная повесть киносценариста Льва Аркадьева и журналистки Ады Дихтярь «Неизвестная». В ней приведены воспоминания С.А.Давидович о Маше Бускиной:
«…Прошло чуть больше месяца (после оккупации Минска немцами. – Э.И.). Маша пришла ко мне, – вспоминает ДАВИДОВИЧ: Она очень повзрослела, даже внешне… От Люси (матери Маши. – Э.И.) я уже знала, что ее дочь устроилась в госпиталь для военнопленных, поэтому не удивилась, когда Маша спросила: «Тетя Соня, есть ли у вас какие-нибудь лекарства? Может быть, хоть марганцовка? В госпитале ничего нет. Раны у бойцов гноятся – промыть нечем». Я обещала ей лекарства достать и достала.
Потом она спросила – нельзя ли найти где-нибудь мужскую одежду – все, что попадается: пиджаки, брюки, рубашки? Я, конечно, поняла, что и это ей нужно для тех, кто в госпитале. С тех пор она постоянно ко мне заходила. Обычно утром.
Каждый раз к ее приходу у меня уже что-нибудь было приготовлено. Я и мои друзья аккуратно, как можно более компактнее, заворачивали одежду в свертки или в тряпки, и она все уносила.
Еще Маша где-то получала сводки Совинформбюро. Где-то она их слушала или читала переписанные. С кем-то у нее была связь… У нее поинтересовалась, кому она дает сводки и с кем ведет о них разговоры. «Люди встречаются всякие», – предупреждала я ее. Мне Маша ответила, что в госпитале у нее есть один человек, очевидно, офицер, потому что свои к нему обращаются «товарищ командир», и что он тоже предупреждал ее об осторожности. Маша его называла Володей и мне частенько говорила: «Володя сказал», «Отдала Володе».
Однажды Маша спросила Софью Андреевну достать где-нибудь фотоаппарат. Та догадалась, что это надо для изготовления фотокарточек на новые паспорта для командиров и красноармейцев, лежавших в госпитале. Софья Андреевна отправилась в деревню к своим старым и добрым знакомым и у них в сарае откопала купленый перед войной «ФЭД».
Маша нашла дело и для матери, которая готовила для нее перевязочный материал.
Она высветлила перекисью водорода волосы и теперь, совсем не похожая на еврейскую девочку, обязанную жить в гетто, свободно ходила по городу».
Значительный интерес представляет письмо в редакцию газеты «Вечерний Минск» Софьи Борисовны Ботвинник, учившейся с Машей Брускиной в 28-й школе Минска. Она писала:
«Когда фашистские орды нагрянули на нашу землю, Маша оказалась в первых рядах борцов против фашистских извергов. Я ее видела в оккупированном Минске. Она шла со своей подругой, фамилии которой, к сожалению, не помню, с высоко поднятой головой. Для того чтобы ее не могли легко опознать, что она еврейка, Маша перекрасила волосы в светлый цвет. Она мне сказала, что работает в военном госпитале.
Вскоре я узнала, что Машу повесили. Повесили за то, что помогала нашим военнопленным бежать из госпиталя, который охранялся немцами. Да, Маша действительно не стала на колени… На снимке в книге «Великая Отечественная война Советского Союза» на вкладке перед страницей 105 в девушке со щитом на груди, на котором написано «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам», я узнаю Машу Брускину».
Депутат Минского горсовета Франц Антонович Липницкий свидетельствовал:
«Я… в 1962 году увидел снимок в газете – казнь трех минских патриотов, и сразу узнал нашу соседку, которую мы называли Машенька. Показал этот снимок соседям Банк М.И., у которых она жила до войны. Они сразу тоже узнали ее. То же самое утверждаю по фотографиям, которые показала мне корреспондент всесоюзного радио (скорее всего, речь идет об Аде Дихтярь. – Э.И.)».
Среди материалов архива – письмо старшего инженера проектного института «Белгипроводхоз» Веры Израилевны Банк в редакцию газеты «Вечерний Минск» от 5 мая 1968 года. В нем есть такие строки:
«…Я лично была знакома с Машей Брускиной, поскольку проживала с ней в одном доме с 1936 по 1941 гг. Во время оккупации Минска проживала с ней в одной квартире по Замковой улице…
Помню, как в начале войны Маша пошла работать медсестрой в лазарет военнопленных, который располагался в политехническом институте. Работать она устроилась вместе с выпускницей мединститута Соней, фамилию которой я не помню. Они вместе ходили на работу в этот лазарет и рассказывали, что раненым военнопленным оказывается ничтожная медицинская помощь, раны у них гнили, в ранах заводились черви.
Маша и Соня передавали раненым гражданскую одежду и помогали им бежать из лазарета.
Работали они там до сентября 1941 г., так как пропуск на выход из гетто им больше не давали. Через некоторое время, не то в конце сентября, не то в начале октября, к нам во двор на Замковую улицу пришли два человека в гражданской одежде и спросили, где можно видеть Машу Брускину. Она в это время была тут же во дворе и подошла к ним. Больше ее мы не видели. Через некоторое время узнали, что она находится в тюрьме по ул.Володарского. 26 октября 1941 г. Маша была повешена на арке дрожжепаточного завода по ул.Ворошилова. Об этом я узнала спустя два дня после случившегося следующим образом.
Мой отец работал мыловаром в артели «Химпром» и в сопровождении полицая шел на кожзавод «Большевик» за жировыми отходами. Проходя по ул.Ворошилова, он увидел трех повешенных и в центре Машу в зеленом платьице и в светлой кофточке. Потрясенный этим зрелищем, он рассказал об этом дома. Мать Маши, невзирая на все опасности, пошла на это место и убедилась, что это была ее дочь. После этого она прожила всего 12 дней, так как погибла 7 ноября 1941 г. во время погрома… Снимок, напечатанный в газете, я увидела впервые в 1965 году и узнала на нем Машу Брускину…»
«Мое свидетельство» – так назвал свое письмо Н.И.Стельман.
В нем говорится: «Я, Стельман Натан Исаакович, с 1932 по 1941 год работал директором 28-й средней школы г.Минска. Я хорошо помню нашу отличницу и комсомольскую активистку Машу Брускину. Я узнал ее на снимке, который помещен перед страницей 105 (фото среднее) в книге «Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945», Воениздательство Министерства обороны СССР. Маша Брускина – в центре снимка, с плакатом на груди, на котором написано:
«Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам», 8/IX-68 г.»
В архиве хранится и письмо двоюродного дяди Маши Брускиной – известного скульптора Заира Азгура автору статьи «Они не стали на колени» в газете «Вечерний Минск» журналисту В.А.Фрейдину. Приведем фрагмент этого важного документа:
«Глубокоуважаемый Владимир Абрамович!
Вы заставили вновь пережить давно минувшую печаль. Я вспомнил Машеньку, и все эти дни она не выходит у меня из головы и сердца. Не только потому, что она мне родственница, но и потому, что ее детство и юность прошли у меня на глазах. Эти фотографии из картотеки и те, что в экспозиции, убедили меня, что это именно Машенька Брускина, дочь моей двоюродной сестры Лии Моисеевны Брускиной…
Заир Азгур, 11 апреля 1968 г.
г.Минск».
Перед нами заключение экспертизы, проведенной криминалистом Главного управления уголовного розыска УВД г. Москвы подполковником милиции Шакуром Гареевичем Кунафиным:
«Сравнительному исследованию подверглись фотоснимки женщины, казненной в Минске 26 октября 1941 года, и снимок учащейся 28-й минской школы М.Брускиной, напечатанный в газете «Пионер Беларуси» за декабрь 1938 года.
…Были изучены также письменные и устные свидетельские показания (на магнитной пленке) людей, знавших М.Брускину: соучеников, соседей по дому, близких родственников и отца, жены и дочери Кирилла Труса, казненного вместе с девушкой. Подлинность этих показаний и достоверность описываемых ими фактов не вызывает сомнений.
Поэтому эти показания в совокупности с выводом по криминалистическому исследованию фотоснимков могут служить основанием для вполне определенного вывода о том, что девушка на снимках казни действительно является Машей Брускиной, бывшей ученицей 28-й школы г. Минска.
Эксперт-криминалист Ш.Кунафин».
Возвращаемся к книге «Мінскае антыфашысцкае падполле». На 57-й странице этой книги в списке участников Минского подполья мы найдем Долголантьеву Марию Фоминичну и Домбровскую-Татаринцеву Владиславу (Валентину) Александровну. А ведь Долголантьева признавала, что «нейкая Мария», а скорее всего Маша Брускина, входила в состав их подпольной группы. Трагизм ситуации состоит в том, что руководители подпольной группы, все боевые соратники и соратницы Маши, ее подруги по подполью погибли от рук гитлеровцев и их пособников.
О бессмертном подвиге Маши Брускиной и ее боевых товарищей писали газеты «Труд», «Знамя юности», «Вечерний Минск», зарубежные издания.
В Национальном архиве Беларуси хранится «Представление» на Брускину Марию Борисовну, члена ВЛКСМ, выпускницу средней школы № 28 города Минска. Оно адресовано Центральному Комитету КП Белоруссии и подписано главным редактором газеты «Труд» А.Субботиным и редактором газеты «Вечерний Минск» Г.Лысовым. В этом документе есть такие строки:
«26 октября 1941 года гитлеровские оккупанты публично казнили на улицах Минска группу подпольщиков. История сохранила несколько снимков, запечатлевших казнь советских патриотов – мужчины, подростка и девушки. Двое из них – коммунист Кирилл Иванович Трус и школьник Владлен Щербацевич. Имя девушки до последнего времени оставалось неизвестным. Эти фотографии вошли в историю Великой Отечественной войны как свидетельство беспримерного мужества и стойкости минчан перед лицом озверевшего фашизма, были опубликованы во многих странах мира, демонстрировались в фильмах «Обыкновенный фашизм» и «Казнен в сорок первом». И всюду девушка значилась Неизвестной.
…Мария Брускина была связана с группой К.И.Труса и О.Ф.Щербацевич, принимала активное участие в сопротивлении оккупантам… Жизнь, учеба, пионерская и комсомольская деятельность Марии Брускиной, суровое испытание, с честью выдержанное ею в грозном 41-м, являются ярким примером для молодежи и достойны быть увековеченными. Считаем, что славная дочь белорусского народа Мария Борисовна Брускина заслуживает высокой правительственной награды…»
ЦК Компартии Беларуси дал задание Институту истории партии при ЦК КПБ разобраться с этим делом и высказать свое мнение.
В Национальном архиве хранится сообщение заведующего сектором партархива Института истории партии при ЦК КПБ В.Давыдовой на имя заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПБ Белоруссии А.Кузьмина от 29 ноября 1968 года.
В нем говорится:
«Сообщаем, что 12 июня 1968 года в партийный архив из редакции газеты «Вечерний Минск» поступили письмо и отзывы, собранные редакцией после опубликования в газете фотографии группы участников Минского подполья, которых ведут фашисты на казнь 26 октября, и статья к ней «Они не стали на колени».
Эта фотография многократно публиковалась ранее в союзных и республиканских изданиях, на протяжении многих лет экспонируется в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны.
При публикации этого снимка в газете было высказано предположение о том, что в группе конвоируемых на казнь была Маша Брускина.
Все письма и отзывы составлены в апреле-мае 1968 года. В большинстве из них рассказывается о довоенном знакомстве с М.Брускиной. В некоторых авторы утверждают, что на снимке они опознали М.Брускину. Однако никаких сведений о подпольной деятельности М.Брускиной в июле-августе 1941 года в Минске в письмах и отзывах не приводится.
В письмах имеется много противоречий, необоснованных утверждений, что не дает оснований принять их как достоверные документальные источники.
Несмотря на то, что в партархиве имеется достаточно сведений о деятельности подпольной группы К.И.Труса и О.Ф.Щербацевич, участники которой казнены 26 октября 1941 года, никаких данных (ни прямых, ни косвенных) об участии в подполье М.Брускиной не имеется…»
В конце сообщения сказано, что экспертизы отказались решать вопрос о сходстве М.Брускиной и Т.Горобец, изображенных на представленных фотографиях, из-за их низкого качества. В действительности, в первый раз эксперт Ш.Г.Кунафин отказался делать какое-либо заключение об идентичности фотографий Маши Брускиной.
Таким образом, Институт истории партии при ЦК, а за ним и ЦК КПБ полностью проигнорировали то, что 18 (все авторы писем, а не «некоторые». – Э.И.) авторитетных свидетелей опознали на снимке Машу Брускину. Есть основания считать, что В.Давыдова представила сообщение в ЦК по предварительному указанию.
Прошло почти 30 лет. 21 октября 1997 года Американский мемориальный комплекс «Холокост» посмертно наградил Машу Брускину Медалью Сопротивлении со следующей формулировкой: «Маше Брускиной. Присуждено посмертно в память о ее мужественной борьбе со злом нацизма и стойкости в момент последнего испытания. Мы всегда будем помнить и чтить ее». Эта медаль передана на хранение Л.Аркадьеву и А.Дихтярь.
Чуть раньше Гамбургский институт социологии организовал передвижную выставку «Уничтожающая война. Преступления вермахта с 1941 по 1944 годы». В апреле 1997 года эта выставка экспонировалась в муниципалитете Мюнхена. Среди 80 тысяч горожан, посетивших выставку, была и журналистка Бригита Мелер. Неожиданно ее взгляд приковала фотография казни, снятая Минске 26 октября 1941 года. На ней был запечатлен момент, когда немецкий офицер набрасывает петлю на шею молоденькой девушке. Дрожь прошло по телу Бригиты Мелер: в стоящем рядом с палачом немецком офицере она узнала своего отца – Карла Шейдеманна. Он погиб в 1943 году, участвуя в операции по уничтожению жителей одной из подожженных оккупантами белорусских деревень. Во время войны Бригита была маленькой. Но сохранились фотографии отца в офицерской форме, благодаря которым она узнала его и на этом зловещем снимке…
В тот трагический день 26 октября 1941 года нацистами и их пособниками – литовскими коллаборационистами была повешена еще одна патриотка – Соня Идельсон. О ее подвиге писали московская журналистка Ада Дихтярь и израильский журналист Цви Раз (Розинский. – Ред.) О связи Сони Идельсон с Машей Брускиной упоминается и в документальной повести «Неизвестная».
К началу Великой Отечественной войны Соня Идельсон блестяще закончила четыре курса Минского мединститута. Несмотря на молодость, она успела проявить себя талантливым ученым. Ее статьи, написанные в соавторстве с профессором Давидом Моисеевичем Голубом, получили высокую оценку ученых-медиков.
Оставшись в оккупированном Минске, Соня старалась по-своему бороться с врагом. Возвращение в строй выздоравливающих раненых командиров Красной Армии стало для нее профессиональным и патриотическим долгом. Соня вместе с родителями поселилась в гетто в квартире Веры Банк. Таким образом Соня Идельсон познакомилась в Машей Брускиной. Выздоравливающих военнопленных они спасали, доставая гражданскую одежду и новые паспорта.
Один из спасенных – Борис Рудзянко выдал Соню Идельсон и Машу Брускину. В сентябре 1941 года они оказались в тюрьме на улице Володарского вместе с Ольгой Щербацевич и другими подпольщиками, выданными предателем. После жестоких пыток Машу Брускину, Соню Идельсон вместе с другими подпольщиками публично повесили 26 октября 1941 года. Машу – на воротах Минского дрожжевого завода по улице Ворошилова, Соню – в сквере на площади Свободы.
Патриотическая деятельность Маши Брускиной и Сони Идельсон достойна того, чтобы их именами были названы новые улицы или площади города Минска.
29 февраля 2008 года Мингорисполком принял решение № 424, в котором, в частности, сказано, «в целях увековечения памяти участницы Минского антифашистского подполья Марии Борисовны Брускиной Минский городской исполнительный комитет решил внести изменения в текст мемориальной доски, установленной на доме № 14 по ул.Октябрьской, и изложить его в следующей редакции: «Здесь 26 октября 1941 года фашисты казнили советских патриотов К.И.Труса, В.И.Щербацевича и М.Брускину».
А в июле нынешнего года обновленная мемориальная доска появилась у проходной дрожжевого комбината на Октябрьской.
Справедливость восстановлена!
«Вечерний Минск», 13, 14, 15, 16 и 20 октября 2008 г.