Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

Роль коммунистов-евреев в организации подпольной деятельности, их участие в подготовке сопротивления в гетто и побегов в леса для продолжения борьбы еще не получили полноценное освещение в историографии Катастрофы. Именно так обстоят дела практически во всем мире. Ученые Израиля, в основном, сосредоточены на изучении сопротивления, организованном молодежными сионистскими организациями. Западные ученые, как правило, лишены доступа к документации или не владеют необходимыми языками. Что касается бывшего «восточного блока», то здесь на протяжении десятков лет просто замалчивались факты, имеющие отношение к Катастрофе, а вместо трагедии еврейского населения подчеркивались страдания «мирных граждан».

Однако существует вопрос, требующий серьезного анализа и освещения в соответствующей литературе. Речь идет о роли евреев-коммунистов в организации антифашистского сопротивления. Роль эта, судя по воспоминаниям, свидетельствам и другим подобным материалам, совершенно неоценима, что и следует зафиксировать для будущих поколений как можно более исчерпывающим образом. Это тем более важно, что в последние годы архивы стран бывшего СССР и стран Восточной Европы стали доступны для изучения и рассекречено значительное количество исторических документов (в том числе, первичные источники), о знакомстве с которыми еще совсем недавно можно было только мечтать. Кроме того, некоторые участники подпольной борьбы, состоявшие в годы войны в ВКП(б) или сочувствовавшие коммунистическим взглядам, выжили и доселе живут в бывших странах советского влияния. Сейчас самое подходящее время воспользоваться и их воспоминаниями.

Одним из «белых пятен» в данной проблеме является отсутствие деления всех представителей «левых» партий и организаций по их принадлежности, хотя это могли быть не только большевики, но и сионисты социалистического толка, и бундовцы, и просто сочувствующие, хотя все они формально к компартии не принадлежали и «настоящими» коммунистами не считались. А ведь вокруг партийного ядра группировалось множество активистов и рядовых участников сопротивления, не только не обладавших партийными билетами, но и зачастую придерживавшихся вовсе противоположных политических взглядов. Их объединяла борьба с нацизмом. Все остальное в те годы уже не имело решающего значения.

На эту проблему указал Натан Альтерман (выдающийся израильский поэт. – Пер.), размышлявший в середине 50-х гг. о борцах Сопротивления и о членах еврейских советов (юденратов). Постоянно упоминая общие цели борьбы с фашизмом, он утверждал, что члены «Га-Шомер Га-Цаир» борясь с врагом, просто исполняя свой долг перед коммунистическим миром [1]. «Еврейский же долг нередко отодвигался в сторону почти полностью». Что касается представителей коммунистических партий, то тут Альтерман далеко не убежден, что они присоединились бы они к антигитлеровскому подполью, если бы союз СССР и Германии был продолжен. По его словам, коммунисты в гетто не могли действовать самостоятельно, ибо фактически лишь выполняли инструкции, полученные от партии «снаружи».

Основная задача, которую поставил перед собой автор данной статьи, попытаться решить, было ли участие евреев-коммунистов в сопротивлении в годы Катастрофы следствием их сопричастности с еврейским народом или это было исполнения ими долга перед левыми течениями, членами которых они состояли. Изучая материалы, как ставшие доступными лишь в последнее время, так и имевшиеся в распоряжении историков до раскрытия архивов стран коммунистического блока, можно сделать вывод, отличный от того, который в свое время назад сделал Альтерман. Но учитывая наличие еще огромного неизученного материала по данной проблеме, мы делаем свои выводы весьма осторожно.

Рамки статьи не позволяют проанализировать ситуацию на всей территории Европы, хотя, к примеру, во Франции евреи-коммунисты евреи играли заметную роль. Мы коснемся жизни лишь трех совершенно разных еврейских общин: Кракова, Каунаса и Минска.

Краков, типичная община бывшей австро-венгерской Польши, ни одного дня не находился под советской властью, и в результате удельный вес коммунистов в политической жизни общины был более чем скромным. Более того, в середине 30-х годов коммунистическая партия Польши была и вовсе объявлена вне закона [2]. В правлении общины у сионистов и Агудат-Исраэль (религиозная партия) было почти одинаковое представительство, но около трети от числа мест членов правления принадлежало представителям ассимилированных слоев.

Каунас (Ковно) – типичная община литовского еврейства, находилась под советской властью на протяжении года, с июня 1940 г. до вторжения Германии в июне 1941 г. Тут вес «левых» (стоящих левее «Га-Шомер Га-Цаир») был намного заметнее, так что не только местное население, но и сами евреи воспринимали массовые убийства, последовавшие за немецким вторжением, как месть еврейским «коммунистам» и «комиссарам», с радостью встретивших Советы в 1940 г. и помогавших им во время оккупации [3].

Минск – еврейская община, находившаяся под советской властью с самого начала ее установления в 1917 г. и до немецкого вторжения в июне 1941 г., то есть 24 года [4].

Выбранные нами общины отличались друг от друга удельным весом большевиков на «еврейской улице». Различным было и влиянием пропагандируемых ими в обществе идей. Именно этот фактор поможет нам разобраться в событиях периода оккупации и верно осветить поставленную перед исследователем проблему.

1

Чтобы провести сравнительную характеристику сопротивления в гетто указанных городов, нужно четко знать, как в каждом из них развивались события периода оккупации, а для этого ответить на целую группу вопросов:

– когда в гетто возникло коммунистическое подполье?

– как соотносится по времени возникновение коммунистического подполья с возникновением подполья сионистских молодежных организаций и других политических сил на еврейской улице?

– создавалось ли в гетто объединенное антифашистское подполье, и если да, то когда это произошло и какова была в этом процессе роль коммунистов?

– какова была роль коммунистов в организационной структуре подполья, в его руководстве и контактах с подпольными организациями, находящимися вне гетто?

– если контакты с городским подпольем коммунисты осуществляли изолированно, то как это отражалось на их положении в еврейском сопротивлении и, в частности, на участии в его руководстве?

– и главное: какую роль играли евреи-коммунисты в организации сопротивления и в партизанской борьбе?

Кроме того, для полноты исследования мы должны дать ответ и ряд других, весьма существенных вопросов, поднятых некогда Альтерманом, главным из которых является вопрос о самоидентификации евреев-коммунистов в годы Катастрофы:

– превалировало ли среди них индивидуальное сознание или групповое, и в случае второго, к какой группе они себя интуитивно причисляли – к национальной (как часть еврейского народа) или партийной?

– воспринимали ли они свое положение как следствие своего еврейского происхождения?

– и главное: руководствовались ли они постановкой общих целей для себя и для других организаций геттовского подполья и были ли эти цели основаны на осознании своего еврейства, а не только на идеологических аспектах, формировавших ранее их мировоззрение, а может быть, идеология вообще в этих условиях не играла никакий заметной роли?

– что лежало в основе взаимоотношений коммунистов геттовского подполья с юденратами, с другими подпольными организациями в гетто, с ячейками компартии вне его пределов и с руководством партизанского движения в лесах?

Анализируя все эти вопросы, мы и попытаемся изложить доступные нам сегодня материалы.

Вероятнее всего, самосознание евреев-коммунистов в описываемый период находилось под заметным влиянием своих нееврейских товарищей. Дело в том, что вскоре после немецкого вторжения – сначала в Польщу в сентябре 1939 г, а затем в СССР в июне 1941 г. – выяснилось, что их товарищи по партии, по идее и по политической ориентации видят в них, прежде всего, евреев, которым уготовлена иная участь, нежели им самим. И случилось это намного раньше, чем пришло осознание того, национальный фактор в эти дни имеет несомненно большее значение, чем идеологический. И это стало, скорее всего, первым потрясением, которое испытали евреи-коммунисты, и, чем дальше на Восток, тем сильнее от него был эффект: в Литве сильнее, чем в Польше, а в Минске сильнее, чем в Литве.

Речь идет не только об однопартийцах, но и обо всем населении, которое после многих лет советского воспитания на идее «Дружбы народов» и, якобы, всеобщем классовом равенстве, видела в евреях, прежде всего, инородцев, а не советских сограждан и преданных коммунистов. Отношение населения к евреям, в лучшем случае, проявлялось в равнодушии, а в целом, в открытой враждебности и даже прямом пособничестве оккупантам. Вне всякого сомнения, такое положение дел сблизило евреев-коммунистов с их собственным народом и его трагедией.

(Естественно, возникает вопрос, следует ли, анализируя взаимоотношения евреев-коммунистов с собственным народом, брать исключительно годы Катастрофы или же необходимо дополнительно проанализировать ситуацию, сложившуюся и в послевоенные годы? Кто из немногих выживших вернулся в еврейскую общину и влился в поток национальной жизни и еврейской традиции, а не универсальной коммунистической идеи и даже, возможно, пришел и к сионизму? А кто остался верным членом партии или даже принимал участие в дискриминации и гонениях евреев?

Мы решили не рассматривать послевоенные годы, а ограничиться словами покойного проф. Шмуэля Эттингера, сказанными в полемике с Исраэлем Гутманом в 70-е годы. На вопрос о будущем Советского еврейства, о том, потеряно ли оно для еврейского народа подобно утраченным коленам израилевым, ответ был однозначным: трагедия Катастрофы и Второй мировой войны не могла не оставить глубокий след в душе народа; потрясения, пережитые всем еврейским народом, не могли не сблизить Советское еврейство со своими братьями в мире, «как духовно, так и физически», не говоря уже о том, что евреям СССР пришлось испытать от отторжения окружающим населением и государственным режимом [5].)

Основными факторами, определяющими самосознание евреев, была домашняя обстановка и воспитание, полученное в предвоенные годы. Многое определялось уровнем «левизны» тех организаций, в которых общались евреи.

Мирра Гола, духовный лидер левого движения в Кракове и активистка польской компартии с 1932 г., была выходцем из религиозной семьи и в юности являлась членом «Га-Шомер Га-Цаир». Будучи центральной фигурой в своей ячейке, говорила: «Хотя я и коммунист, но я и еврейка. Мы еще встретимся в Эрец-Исраэль. И вполне возможно, что наш Эрец-Исраэль будет таким, каким я его себе представляю» [6].

В доме Хаима Елина, руководителя подполья в Каунасском гетто и одаренного писателя, говорили на иврите. До того, как заинтересоваться левыми идеями, он сам был членом «Га-Шомер Га-Цаир» и официально вступил в коммунистическую партию только в июле 1943 г. Елин развернул бурную культуртрегерскую еврейскую деятельность – в библиотеке, которой руководили его родители, так и в гетто в целом. Его товарищи по подполью свидетельствуют, что, прощаясь с уходящими в лес, он произносил: «До встречи в Эрец-Исраэль!» [7].

Гирш Смоляр, руководитель подполья Минского гетто, старый коммунист, также происходиваший из традиционной местечковой семьи под Ломже, ответил своим русским товарищам, пытавшимся убедить его и других руководителей подполья покинуть гетто: «Эта проблема касается не только нас. Мы не желаем уподобляться крысам, первыми покидающим тонущий корабль. Это проблема всего населения гетто» [8].

Исследователь Катастрофы Шалом Холавский задался вопросом, оказала ли довоенная борьба минского еврейства за организацию национальных праздников, за соблюдение еврейских обрядов и функционирование еврейских учреждений (театра, газет, школ на идише) влияние на уровень сопротивления немцам в гетто? Иными словами: повлияли ли годы, проведенные под советской властью, на сохранение евреями своей национальной индивидуальности? [9]. Речь шла о людях, получивших еврейское и сионистское воспитание и ощущающих свою ответственность за судьбу своего народа более высоко, чем узы, связывающие их с партийными товарищами вне гетто.

Насколько точно мы сможем определить цели и задачи, которые ставило перед собой еврейское сопротивление, настолько верно мы разберемся в сути подполья, поскольку достижение этих целей и решение задач далеко не всегда от них зависело.

Анализ имеющихся материалов показывает, что задачи были определены как национально-еврейские, и сформулированы они были так, что их приняло и сионистское подполье.

В Минске задачи были определены сразу же, на первом же совещании организаторов подполья в гетто в августе 1941 г., то есть спустя буквально три недели после создания самого гетто. Это самый короткий известный нам отрезок времени, за который было сформировано подполье по отношению к моменту создания гетто. Более того, подпольная организация в гетто была не только создана, но и развила активную деятельность еще до того, как возникло подполье за его пределами. Были определены основные цели: уход в лес и борьба с врагом в рядах партизан.

Первейшей оперативной задачей стало развенчивание трагического настроения в еврейской среде, налаживание систематического выпуска листовок, тайная установка радиоприемника, налаживание контактов с коммунистами русского района и партизанами [10]. Однако, с каждой акцией количество населения уменьшалось примерно на 10 тысяч человек, национальный мотив становился ведущим в деятельности подполья: «Было ясно, что гетто обречено, а все мы приговорены к смерти. Наше единственное спасение – побег из этого кошмара и уход в лес». Стотысячное население гетто быстро таяло, и тогда была сформулирована основная идея: «не организовывать открытого восстания в гетто», где борьба не имела никаких шансов на успех, а «тайно вывести как можно больше евреев в леса, откуда, вместе с русскими товарищами, продолжить вооруженную борьбу» [11]. Таким образом, уже к концу 1941 г. основной целью подполья было переправить в лес не только своих членов, но как можно больше евреев вообще.

В январе 1942 года Сталин призвал всех советских граждан, проживающих на захваченных территориях и способных держать оружие, «встать на борьбу с врагом». Этот призыв ускорил процесс ухода населения в лес и оказал влияние на жизнь в многочисленных гетто. Уже в марте 1942 г. в Минском гетто появился связник близлежащей партизанской бригады, еврейка, член партии Броня Вайсберг, которая сообщила о том, что на оккупированных фашистами землях происходит «тотальное уничтожение» еврейского населения. Она рассказала о небольших совершенно обезлюдевших местечках, об оставшихся еще в живых евреях больших городов, которые тоже вскоре уйдут из жизни. И тогда родилась новая концепция деятельности подполья: «Главная цель – спасти как можно больше евреев и не только боеспособных, но также женщин, стариков и детей» [12].

Связная покинула гетто, оставив организационные указания и адреса явок, для того, чтобы позднее можно было организовать прием масс людей в лесу. С этой целью столяр из Минска по фамилии Зорин, с согласия своего начальника – командира бригады им. Сталина начал готовить создание лагеря для еврейских семей, в составе которых будут те, кто не может держать оружие. Покровительство ему в этом оказывали партизанские отряды, укрывающиеся в лесах Налибокской пущи. От Зорина в гетто ушло письмо: «Немедленно отправляйте евреев, каждая минута дорога».

Темп ухода в лес ускорился: два-три раза в неделю группы евреев покидали гетто. После очередной акции в ноябре 1942 г. усилия подполья были направлены, главным образом, на спасение детей, поскольку стало ясно, что дни гетто сочтены, а с ними сочтены и дни этих детей.

Данную тему можно подытожить словами одного из подпольщиков: «Если бы мы были лишены возможности присоединиться к лесным мстителям, то, скорее всего, выработали бы план вооруженного сопротивления на месте. Однако нашей целью была не героическая смерть, а бескомпромиссная борьба с извергами ... Главной же целью, как сказано выше, было вывести максимально больше евреев за пределы гетто».

Появился и новый принцип в жизни подполья: «Любые действия в гетто, не получившие одобрения штаба, будут восприниматься как провокационные, призванные помешать достижению цели» [13].Справедливости ради следует сказать, что слова эти были написаны уже в Израиле в конце 60-х годов, после репатриации автора. В целом неясно, содержат ли они некие извинительные слова перед бывшими узниками других гетто, главным образом, располагавшихся в Польше, за то, что, в отличие от них, у минских евреев была пусть небольшая, но все же возможность не только спастись самим, но и спасать других.

В отличие от этой ситуации, участники подполья в некоторых гетто на территории Польши стояли перед иной альтернативой: спасать евреев или пасть смертью храбрых с оружием в руках, защищая честь своего народа.

По словам Холавского призыв руководителей Минского гетто к уходу в лес содержал два элемента, соответствующих советскому образу мышления: бороться с оккупантами, но при этом спасать всех, кто находится в смертельной опасности [14]. По его словам, восстание в гетто было бы одобрено штабом партизанского движения: неизбежная гибель гетто привела бы к тому, что партизанские отряды лишились серьезной поддержки городов. Думается, мнение партизанского руководства также сыграло свою роль в принятии решения не поднимать в гетто восстания.

В Каунасском гетто подполье состояло из двух блоков – коммунистического и сионистского. Коммунисты первыми основали в гетто подпольный комитет (свидетельство Лейба Гарфункеля, заместителя доктора Эльханана Элкеса, председателя «совета старейшин» гетто). Коммунисты же и первыми наладили связь с коммунистическим подпольем в городе [15].

Цели и задачи подполья в каунасском гетто, как и в Минске, были сформулированы уже осенью 1941 г., когда три группы «левых» приняли решение о создании совместной организации [16]. Мнение большинства членов подполья заключалось в необходимости создавать тайные убежища, добывать оружие и, если эти убежища будут обнаружены, быть готовыми «оказать вооруженное сопротивление и погибнуть геройской смертью». Меньшая же часть подпольщиков придерживалась более активной позиции: необходимо приобретать оружие, переправлять его в гетто и создать боевые отряды, которые присоединились бы к партизанам в лесу.

В дискуссиях каждое направление указывало на недостатки в планах другого. Первые, считавшие, что нужно остаться в гетто, утверждали, что прорыв к партизанам, не более чем утопия, которую невозможно осуществить. Вторые, возражая, говорили, что остаться в гетто, значит, не принести никакой пользы и что это, скорее всего, будет почетным и символическим самоубийством.

В спорах, методом проб и ошибок в 1942 г. в коммунистическом подполье был достигнут компромисс. В гетто сформировались две группы, действующие параллельно и помогающие друг другу. Одна, так называемая «группа поддержки», исповедующая план существования в гетто, создавала «малины» и тайные убежища, где хранилось оружие, медикаменты и теплая одежда для членов второй, боевой группы, члены которой ждали своего часа для ухода в лес [17]. (После присоединения к коммунистам сионистских групп ситуация изменилась).

Доминировала в подполье «боевая группа». Хаим Елин, руководитель подполья и «живой дух» его акций, попытался уже во время первой встречи в конце 1941 г. достичь компромисса: «Мы не бросаем гетто на произвол судьбы, но нашей первостепенной задачей является борьба в рядах партизан» [18]. В «боевой программе» подполья (сохранился не весь текст) эта цель сформулирована так: «Собрать силы восставших, призвать способных к борьбе и встать, как можно скорей, в ряды всеобщего партизанского движения – таковы первостепенные задачи антифашистского подполья Каунасского гетто ... Не принимая в наши ряды массы [узников гетто], следует подготовить их психологически и обучить так, чтобы они смогли встать плечом к плечу с нами на борьбу с захватчиком» [19]. Правда, официально эти цели были сформулированы уже на более позднем этапе, скорее всего, в 1943 г.

К концу 1941 г., когда в гетто было создано подполье, партизаны еще в лесу не появились – ни литовские и, конечно же, ни советские. Не была налажена связь и с коммунистами в городе. Определение целей и задач было продиктовано массовыми убийствами в гетто летом и осенью 1941 г. К действиям подталкивала сама складывающаяся ситуация. Правда, с конца 1941 г. и до середины 1943 г. обстановка в Каунасском гетто была относительно спокойной. За этот период как в гетто, так и в самом городе, и в лесу возникло и окрепло движение сопротивления, наладились контакты между различными группами. В результате в подполье были сформулированы новые задачи организованного сопротивления, и здесь уже отчетливо видно влияние коммунистического подполья.

Лидеры геттовского подполья понимали, что для сохранения конспирации организация не может открыть свои ряды для всех, но отделить себя о всего населения гетто они тоже не могли. Аналогичные задачи ставили перед собой и лидеры сионистского подполья.

«Принципиального спора… – борьба в гетто или уход в лес – не существовало ... ни в Каунасе, ни в Минске», – пишет Моше Каганович в книге о борьбе еврейских партизан в Восточной Европе. Целью подпольных организаций этих гетто было спасение как можно большего количества и переправка их в лес для вступления в партизанские отряды [20]. Эту мысль подтверждает и Дов Левин, ведущий исследователь подполья Каунасского гетто. Подытоживая деятельность всех организаций, включая и сионистские, он указывает, что 1942 год стал годом внутреннего сплочения подполья. В гетто проводилась большая культурная работа, делались серьезные попытки спасения: «Если в каких-либо кругах, включая сионистские, и поднимался вопрос о сопротивлении, он сопровождался глубокими душевными терзаниями, вытекавшими из опасения за судьбу всех узников гетто. Призыв к борьбе был провозглашен Елиным, но мало кто верил в то, что борьба реально возможна.

Попытки спасения людей, которые делались участниками сионистского подполья, в конце концов ограничились единичными случаями. Лишь после лета 1943 г., когда ситуация в гетто резко ухудшилась и пришло известие об уничтожении близлежащего Вильнюсского гетто, главной задачей всех подпольных организаций стала организация побега в лес и вооруженное сопротивление. А с начала 1944 г., когда гетто было преобразовано в концентрационный лагерь, это была уже и вовсе единственная задача подполья. «Присоединившиеся к партизанам ... верили, что это единственный способ к спасению из гетто и из рук немецких извергов, – писал позднее Лейб Гарфункель. – В сердцах многих молодых людей пылало желание любыми способами отомстить фашистской Германии. И лишь немногими из числа присоединившихся к партизанам руководили коммунистическое или просоветское мировоззрение» [21]. Вот так: сначала – месть, по возможности – спасение. Идеологический мотив – на последнем месте.

В Кракове, как и в Минске, и в Каунасе, подполье было создано вскоре после начала массового уничтожения еврейского населения. Молодежные организации после длительных переговоров и колебаний, дебатов по поводу целей и задач сопротивления создали наконец подполье. Случилось это в августе 1942 г. Но уже в апреле поступило известие о применении газа в Хелмно и о массовых уничтожениях евреев на оккупированной территории СССР. В сионистском молодежном движении, в центре которого находилась организация «Бней Акива», формируется идея вооруженного восстания. Не обладая ни боевым, ни подпольным опытом, молодые люди «были готовы стать простыми солдатами ... и видели в числе союзников даже членов Польской Рабочей Партии (ППР), отличавшихся от них по своим идеологическим взглядам, как день отличается от ночи» [22].

Под влиянием Голы Мирры, с которой переговоры велись на протяжении всей первой половины 1942 г. сионистские молодежные организации приняли решение о вооруженной борьбе, в которой они примут участие вместе с польскими коммунистами. В июле (после июньского погрома в гетто) данная идея получает развитие, хотя и сталкивается с сопротивлением Еврейской боевой организации Варшавского гетто (ZOB), где в том же месяце было решено вести борьбу на территории гетто. В Кракове же идея была иной: в контакте с ППР начать подготовку к переправке людей в лес. Члены варшавской «Бней Акива» получили распоряжение, в котором говорилось, что «все, имеющие «арийскую» внешность, обязаны прибыть в Краков, чтобы присоединиться к уходящим в лес» [23].

Для начала нужно было просто выжить в облавах. «Если мы выживем, выживем с оружием в руках». Это было проявление самого сильного стимула к борьбе – жажды мести: «Мы хотели выжить, чтобы стать поколением мстителей» [24]. Эта же мысль овладела и второй по величине подпольной организацией Краковского гетто – «Искры», возглавляемой Гиршом Баумингером, «полевевшим» выходцем из «Га-Шомер Га-Цаир». К этой организации относились и другие члены «Га-Шомер Га-Цаир». Входили в нее и бывшие коммунисты, и просто те, кто желал бороться и мстить. «Нами управляло всеразрушающее чувство мести». Общей чертой для всех них было то, что они считали себя «гордыми евреями, получившими (в подавляющем большинстве) сионистское воспитание, всё желание которых выражалось в стремлении бороться с фашистами. Во имя этого они были готовы идти с кем угодно, без всякого разбора, даже если бы это были коммунисты» [25].

Гола Мирра помогала своим опытом и связями и этой организации. Она даже стала членом ее штаба, одновременно оставаясь в руководстве ППР. Таким образом, можно сделать вывод, что обе подпольные организации, возникшие в Краковском гетто – и сионистская, и сионистско-коммунистическая, поставили своей задачей борьбу вне гетто, но не из-за идеологического сочувствия местной коммунистической партии, а поскольку контакты с ней открывали возможность к борьбе и мести за пределами гетто. В самом гетто для этого не было никакой возможности: оно было небольшим, а в городе немецких войск было больше, чем в любом другом городе, ибо Краков был центром генерал-губернаторства. Город был переполнен доносчиками. К тому же, враждебную позицию по отношению к подполью занял юденрат.

Чтобы подвести итог анализу целей и задач коммунистического подполья в различных гетто на оккупированной территории, необходимо уточнить еще несколько моментов. Главный из них – характер взаимоотношений идеологической (как национально-сионистской, так и лево-универсальной) и практической (отношения с еврейским населением и юденратом, условиями для деятельности подполья в гетто, возможностями побега, близостью к лесу, связи с местным подпольем и т.д.) составляющими. Принятие решения к активным действиям не могло рассматриваться отдельно от всех этих факторов. Иными словами, следует понять, не была ли роль практического фактора большей, чем идеологического. К примеру, в Кракове боевая организация, состоявшая из «Акивы» и «Га-Шомер Га-Цаир», приняла решение о переносе борьбы в «арийскую» часть города, поскольку такая борьба и даже подготовка к ней в гетто, не имеют даже минимального шанса на успех. Сложившиеся обстоятельства оказались сильнее желания бороться в еврейском гетто и во имя чести и достоинства еврейского народа. Евреи проводили свои операции вне гетто, не раскрывая себя, а в результате их удачи не вошли в «зачет» еврейского сопротивления.

Судя по решениям, которое принимало сионистское подполье в Каунасе, борьба в границах гетто не предполагалась. На повестку дня также не ставилась переброска в лес заведомо небоеспособных людей: лес был далеко от города и пробираться к нему надо было через враждебно настроенное население, иначе не обошлось бы без большого числа жертв.

Решение об отправке небоеспособных евреев в защищенные семейные лагеря, получившее приоритет в Минске, явилось следствием не только любви и заботы о еврейском населении гетто, но и по причине близости леса и относительной легкости выполнения задуманного. Кроме того, партизаны считали, что мастерские гетто имеют для оккупантов огромное экономическое значение и были готовы платить за их ослабление защитой семейных лагерей.

Таким образом, вывод Альтермана о том, что коммунисты-евреи и сочувствовавшие им в гетто «левые» группы прежде всего руководствовались «антифашистским фактором», а их отношение к еврейскому народу, его мучениям и страданиям, стремление спасти своих собратьев не играли вообще никакой роли, не выдерживает проверки реальностью.

Думается, не только национальное самосознание евреев-коммунистов в годы Катастрофы и даже не цели их объединений должны служить мерой для анализа еврейской составляющей в их действиях, а отношения между ними и юденратами с одной стороны и с еврейским населением гетто с другой. Если бы коммунисты были чужаками в своей общине, если бы цели и задачи этой общины были им чужды, результатом этого был бы разрыв между ними и гетто.

В Минске выяснилось, что несмотря на произвольное назначение членов юденрата немцами, сам факт появления хоть какого-то центрального руководства, чего община все годы советского правления не имела, способствовал тому, что население положительно отреагировало на его появление. С уважением евреи отнеслись и к его членам, и, в первую очередь, к Илье Мушкину, главе юденрата. Совет стали открыто называть «Ди идише кегиле» – еврейская община [26]. Даже Гирш Смоляр, руководитель подполья в Минском гетто, хотя и подчеркивал, что в принципе юденрат был навязан гетто с целью подавления его населения и был частью нацистского управленческого механизма, сам испытывал уважение к его членам. Неприятие юденрата было чисто конъюнктурным: точно так же евреи-коммунисты в довоенной Польше не принимали деятельность руководства еврейской общины [27].

Антинацистское сопротивление в Минске было по-своему уникально: подпольная организации гетто, юденрат и коммунистическое белорусское подполье в городе и в лесу (кстати, созданные позже подполья в гетто) кооперировали свои действия. Немцы знали о такой «тройной игре» [28]. Суть ее заключалась в том, что юденрат «выполнял важнейшую задачу для подполья», а гетто в целом работало, главным образом, в основном для партизан. Подпольный горком компартии, после своего создания, также осуществлял связь с юденратом, через подпольную организацию в гетто, а председатель юденрата беспартийный Мушкин, был одним из тех, кто поддерживал постоянные контакты с лесом [29]. Через юденрат проходила организация поставок партизанам теплой одежды, мыла, медикаментов, продовольствия, печатных станков, денег, драгоценностей. Деньги и драгоценности оккупационные власти потребовали сдать, но подпольщики предотвратили выполнение этого распоряжения. Таким образом, можно сказать, что юденрат был «частью подполья» и «выполнял все его решения» [30]. В одном из отчетов СД даже указывалось, что еврейское подполье занимает ведущую роль во всем минском подполье [31].

В Минске руководство подполья в самые драматические моменты существования гетто брало на себя ответственность за общие решения.

Когда в начале марта 1942 г. городские власти потребовали от юденрата выдать им на уничтожение 5000 нетрудоспособных евреев, включая и детей и члены юденрата колбались в принятии решения, подпольная организация постановила, что «не будет никакой торговли еврейскими душами». Начальник полиции гетто просто посоветовал всем узникам во время погрома прятаться. За невыполнение приказа немцы угрожали членам юденрата виселицей и в отместку убили всех воспитанников сиротского приюта, которые содержали в гетто.

Той же весной, более чем за год до событий, связанных с историей Виттенберга в Вильнюсе, арестовав руководителей еврейской полиции Минского гетто, власти потребовали выдачи им Гирша Смоляра, угрожая расстрелом юденрата. Лидеры подполья решили: «Никто не будет выдан гестапо». Фальшивое удостоверение личности, якобы испачканное кровью Смоляра, как доказательство его гибели новый председатель юденрата Иоффе, сменивший повешенного Мушкина, представил немцам и инцидент был исчерпан.

(Ицхак Виттенберг был руководителем «объединенной партизанской организации» (ППО) Вильнюсского гетто. Власти потребовали его выдачи. Под давлением юденрата сдался и покончил жизнь самоубийством в немецких застенках. Эти события имели огромное значение для дальнейшей судьбы Вильнюсского гетто. – Пер.)

В июле 1942 г. нацисты выстроили а центре гетто огромную толпу, которую должны были вывезти на место казни. Люди чувствовали приближающуюся трагедию. Началось волнение. Немцы приказали Иоффе «утихомирить» толпу, но вместо этого он крикнул, что евреев обманывают и призвал их к побегу [32], после чего был немедленно застрелен.

Все эти факты показывают, что в Минске имели место совместные действия подполья с юденратом, которые были основаны на одинаковом понимании принципов деятельности и взаимной ответственности как по отношению к населению гетто, так и в контактах с германскими властями.

Как было отмечено выше, в Каунасе организованное подполье «левых» возникло к концу 1941 г. В начале следующего года были сделаны первые попытки установить контакт с сионистским подпольем, у которого были прочные связи с советом старейшин, как назывался юденрат Каунасского гетто, главным образом через организацию МАЦОК (ивритская абревиатура названия «Сионистское подполье Вилиамполе (Слободка)-Ковно»), созданную накануне образования гетто.

(Следует отметить, что Абба Ковнер был прав, когда много позже указал на то, что МАЦОК являлся в гетто организацией, занимающейся культурной и просветительской деятельностью, оказывал гуманитарную помощь и поддерживал внутреннюю организованность, но никоим образом не мог считаться подпольем, поскольку не проводил никаких боевых акций. Свидетельство Дова Левина подтверждают это [33]).

Фактически попытки наладить контакты были обоюдными. Подполье нуждалось в поддержке и протекционизме юденрата для того, чтобы беспрепятственно действовать в гетто. Сионисты же не могли действовать без содействия коммунистов: вне гетто они были беспомощны, ибо нуждались в боевой подготовке, оружии, помощи при переходе в лес и поступлении в отряды и т.д.

Вначале эти контакты сопровождались глубокой подозрительностью обоих сторон и постоянными спорами, однако со временем доверие окрепло. Огромную роль в этом сыграл авторитет представителя ревизионистов в сионистском подполье, бывшего неофициальным членом юденрата Герша Левина, и, Моше Левину, начальника полиции, представителя сионистских кругов Моше Левина, руководителя подполья Хаима Елина и его заметителя Димы Гелперна, которые представляли коммунистов [34]. Результатом такого слияния стали «заметные достижения, достойные зависти всего подполья. Мы видим и здесь всю трезвость еврейской национальной солидарности».

Вместе с тем, идеологические и ментальные противоречия остались и не один раз всплывали на поверхность. Так было во время подготовки к уходу в лес, когда коммунисты потребовали от всех принести перед красным флагом присягу верности Сталину. Так случилось и тогда, когда перед самым уходом в лес сионисты обвинили коммунистов в том, что за вливание в партизанское движение в соответствии с решением партизанского штаба была заплачена никому ненужная цена человеческими жизнями [35].

Важнейшее свидетельство сближения двух политических блоков в гетто между юденратом и левым подпольем содержится в воспоминаниях Гарфункеля. По его мнению, их сближение стало возможным благодаря тому доверию, которое люди испытывали к Хаиму Елину. Но, думается, была и иная, более серьезная причина: возникшее в гетто чувство солидарности деятельности подполья.

Летом 1943 г., когда уже была налажена прочная связь с партизанами, многие жители гетто, в особенности молодые представители всех движений, оказались охвачены энтузиазмом, увлеченные самой возможностью ухода в лес. Юденрат, смысл деятельности которого состоял в сохранении жизни узников гетто, даже разделяя опасения за жизнь тех, кто не мог уйти в лес, оказывал помощь подполью. Этот факт обеспечил юденрату симпатии всего гетто, и это было лучшим доказательство поддержки подполья всем населением гетто Следует отметить, что аналогичные отношения с юденратом были и у коммунистического подполья [36]. Так проявлялась солидарность всех действующих в сопротивлении сил перед лицом смертельной опасности.

В Кракове все было иначе. Еврейской общины в городе, в привычном смысле этого слова, не существовало. Еврейская полиция была враждебна подпольщикам и, по их мнению, сотрудничала с врагом. Юденрата как такового не было, зато был комиссариат, который возглавлял человек, чуждый гетто [37]. Сопротивление нацистам не стало делом всех узников.

Конечно, можно поспорить о значении еврейского фактора в самосознании евреев – членов левых движений в зависимости от того, в каком месте политического спектра – «Га-Шомер Га-Цаир» и коммунистами – они находятся; или как они решают вопрос взаимоотношения с юденратом, но ясно, что их роль в организации подпольной деятельности, в налаживании и осуществлении контактов с подпольем вне гетто, в организации вывода людей в лес и т.д., без сомнения велика. Их роль заметна и в тех гетто, где принимались решения о восстании, прежде всего, в Белостоке и в Вильнюсе. Среди них были не только командиры, подобные Ицику Виттенбергу в Вильнюсе, или союзники, подобные Даниэлю Мошковичу в Белостоке. Как свидетельствовали позже Витка Ковнер и Ружка Корчак, одни из ведущих членов Вильнюсского подполья, они были «вернейшими подпольщиками» [38].

В Минске подпольная организация в гетто возникла раньше городского (советского) подполья, хотя евреи из числа опытных членов партии психологически испытывали определенные трудности, поскольку не привыкли действовать самостоятельно и поэтому интуитивно ощущали, что их действия являются в определенной степени провокационными. Однако, сумев перебороть себя, они создали подпольную организацию, проявив себя при этом именно как евреи, а не коммунисты, потому что вовремя оценили степень опасности оккупационного режима. И действительно, когда подпольный горком начал действовать, состоялась встреча лидеров геттовского сопротивления с руководством городского (нееврейского) комитета, где Смоляру был задан гневный вопрос: «Кто дал вам право самостоятельно организовать подполье?» [39]. Скорее всего, задававшие вопрос полагали, что создание сопротивления в гетто было чисто еврейской инициативой, но никак не партийным заданием.

Между национальными интересами евреев и партийными нуждами существовало серьезное различие, поэтому даже тогда, когда произошла первая акция, подпольный горком отказался выполнить требование гетто начать переправку евреев в лес. Позже представители горкома настаивали, что из гетто надо выводить только боеспособных людей, хотя Смоляр пытался их убедить, что необходимо «спасти от уничтожения любого, кому угрожает смерть». Членам горкома также было трудно понять, почему лидеры геттовского подполья отказываются от конспиративной квартиры в городе [40].

Однако после того, как в лесах появились партизанские отряды и евреи стали покидать гетто, поддержка извне была оказана. Анализируя отношения евреев с нееврейским миром в эти годы, не следует идентифицировать позицию подпольного горкома, позицию партизан и антисемитизм большинства местного населения.

Выходцы из Минского гетто организовали семь партизанских отрядов. Одним из них был семейный лагерь под командованием Зорина, насчитывавший 600 – 700 человек [41]. Из города сумели уйти в лес около 10000 человек, большая часть из которых однако не дошла до намеченной цели.

В Каунасе представители «левых» также были пионерами в создании подпольной боевой организации, сделав это задолго до того, как партийное руководство в городе вообще появилось.

В Вильнюсе посланец из Москвы вообще появился только летом 1943 г. Это была парашютистка, еврейка Геся (Альбина) Глазер. Москва требовала активизировать деятельность коммунистического подполья, членам которого следовало уйти в лес и отказаться от защиты гетто. В Каунасе Геся, к своему изумлению, обнаружила, что еврейское подполье уже два года действует автономно и что никто из его членов официально в партии не состоит. Вопрос, который она задала Елину в точности повторял вопрос, заданный Смоляру в Минске: «Как вы можете действовать без согласия партии?» [42].

На протяжении двух лет, с осени 1941 по лето 1943 г., еврейское коммунистическое подполье Каунаса было занято внутренней реорганизацией, тренировками, налаживанием контактов, поисками оружия и т.д. За это время произошло их сближение с сионистами, хотя до полного слияния было далеко. Члены БЕЙТАРА и ревизионистской партии были первыми, кто откликнулся на призыв Елина: «Все мы партизаны, мит але кегнер (со всеми борцами)!». Бейтаровцы надеялись, что их военная подготовка принесет пользу общему делу. Как сионисты, так и представители левого не сионистского лагеря занимались культурной и воспитательной деятельностью, правда, по большей части, независимо друг от друга.

До лета 1943 г. и начала ухода в лес общими силами решались, обычно, только технические вопросы. Тем же летом после ряда депортаций и превращения гетто в концлагерь, а еще под влиянием впечатления, которое произвело уничтожение Вильнюсского гетто, Альбина потребовала от Елина ухода в лес, и тот сообщил сионистам о своем скорейшем уходе. Начался массовый исход из гетто, но партизаны оказались гораздо дальше от города, чем это предполагалось, и до отряда дошли немногие.

Много лет спустя Левин и Барон напишут: «Москва была для них непоколебимым авторитетом. Общие антифашистские требования были, в конце концов, в их глазах важнее чем еврейские нужды» [43]. Альбина представляла и «Москву» и партизан, и уходившие в лес полностью зависели от нее и тех, кто ее послал. Всего в лесу оказалось 350 бывших узников каунасского гетто. Они создали отряды и воевали до конца войны.

В Кракове решение о решение о вооруженной борьбе было принято после встречи с Голой Миррой, энергия и опыт которой помог молодежи осуществить свою тягу к активным действиям. Она же наладила связь с местным подпольем и обеспечила получив поддержку извне [44].

Подводя итоги, можно сказать, что роль коммунистов в создании подпольных центров и организации борьбы была значительной, поскольку они обладали опытом подпольной работы и располагали надежным тылом, отсутствовавшим у других. Этот тыл ни разу их не подвел. Особенно это было отмечено в Кракове.

Нееврейские подпольные и партизанские формирования (как в городе, так и в лесу) возникли позже, чем в гетто. Связь с ними была не всегда. Их цели и задачи также были иными, чем у еврейского сопротивления, а уничтожение еврейского населения на эти цели и задачи никоим образом не влияли.

Теперь несколько итоговых рассуждений.

Были ли у коммунистического подполья или у какого-нибудь конкретного коммунистического лидера в годы Катастрофы своя, особая идеология, отличная от той, которую исповедовали, к примеру, лидеры сионистского подполья?

Существовало ли различие между коммунистическим подпольем и прочим антинацистским сопротивлением?

Были ли коммунисты готовы ставить перед собой в подполье цели, не утвержденные политическим руководством извне?

Думается, ответ, по крайней мере, частичный на эти вопросы данная статья дает. У коммунистов не было какого-то особого мировоззрения, которое могло бы кардинально повлиять на цели и задачи их борьбы с нацизмом. Их подпольные ячейки также мало отличались от всех прочих. Просто они рано осознали, что, несмотря на свою партийную принадлежность, в глазах своего руководства и местного подполья они все равно остаются не более, чем евреями. Как только они это поняли. Их действия стали отвечать общим требованиям геттовского подполья, хотя сами цели и задачи могли меняться в зависимости от местных условий – близости леса, отношений с местным сопротивлением и т.д.

Евреи-коммунисты сражались не только во имя одной лишь общей антифашистской идеи и часто не ждали «указаний из Москвы». В Минске они переправляли евреев лес, в Каунасе составляли неотъемлемую часть населения гетто и продолжали свою борьбу в Кракове тогда, когда «польская левая» подвела их. И далеко не все они были членами партии. Но даже почувствовав, как весь внешний мир начал отторгать их, эти люди, для которых идеи интернационализма были ведущими в жизни, продолжали оставаться верными той идеологии, которую когда-то выбрали. Однако их взгляды при этом были достаточно трезвы относительно применения таких теорий к евреям.

Все, что было сказано здесь, является, как было указано выше, первой попыткой анализа данной темы, многие аспекты которой еще требуют основательной проверки. Важно другое: возможность такого анализа в наше время. Историография Катастрофы и Героизма, формирующаяся в Израиле, практически решившем пресловутый «еврейский вопрос», уже готова к этому, в то время как коммунистическая историография потерпела крах.

Сегодня уже можно, по крайней мере, в научных кругах перебороть разногласия прошлых лет и написать под портретом Хаима Елина, представленного на выставке, посвященной Каунасу, в «Масуа», что он был одним из руководителей подполья в гетто. Можно вспомнить и «членов коммунистического подполья в Минском гетто», которые заняли свое место в истории еврейского Сопротивления [45]. (Масуа – Факел. Институт изучения Катастрофы. Расположен в 30 км от Тель Авива. – Пер.)

В завершении статьи следует попытаться дать ответ и на такой вопрос: можно ли утверждать, что, восточнее находилась еврейская община и потому чем дольше она находилась под советской властью в довоенный период, тем сильней в период фашистской оккупации в ее идеологии просматривалась коммунистическая составляющая? А с точки зрения стратегии борьбы, если учесть географический фактор (чем дальше на восток, тем ближе к городам и располагались леса), можно ли утверждать, что у «восточных» общин были большие контакты с партизанами и большее участие в партизанской борьбе? Нельзя не учитывать и тот факт, что, чем ближе регион располагался к Москве и Центральному штабу партизанского движения, тем раньше были созданы отряды «лесных мстителей» и тем интенсивнее была их деятельность.

Кроме того, изучая антинацистское сопротивление евреев, следует учитывать фактор мотивации в их действиях, которая была тем более сильной, чем большими темпами шло уничтожение еврейского населения, а это возрастало по мере продвижения немцев на Восток. В Минском гетто к концу июля 1942 г. проживало только 9000 евреев, в Литве уже в конце 1941 г. оставалось не более 20% еврейского населения, кроме трех крупных гетто, в которых уничтожение было отсрочено до лета 1943 г.

Думается, сегодня давать ответ, была ли роль евреев-коммунистов в подполье и партизанском движении тем значительнее, чем восточнее находилась община, еще рано: следует проанализировать материал, имеющийся и по другим общинам.

Первая публикация: Porat Dina, “Khelkam shel ha-kommunistim ha-yehudim ba-makhtarot, ba-meridot ba-gettaot u-va-yetzia le-yearot – shalosh dugmaot”, Dappim le-kheker tkufat ha-Shoah 12, 1995, pp. 121-138.

Перевод с иврита Анатолия Канторовича (Тель-Авив). Литературная редакция Якова Басина.

          Примечания и комментарии:

1. Natan Alterman, Al shtei ha-drakhim. Dapim me-ha-pinkas (На двух путях. Листы из записной книжки). Compiled by Dan Laor, Ha-Kibbuz Ha-Meuhad, 1989, pp. 31-40. (иврит).
2. Yael Peled, Krakow ha-yehudit. 1939-1943. ‘Amidah, mahteret, maavak (Еврейский Краков, 1939-1943. Сопротивление, подполье, борьба), Beit Lohamei ha-Gettaot & Ha-Kibbuz Ha-Meuhad with the cooperation of Masua, 1993, pp. 23, 25. (иврит). (далее – Пелед).
3. Mordekhai Tenenboim-Tamaroff, Dapim me-ha-dlekah (Листы с пожарища), Yad Vashem & Beit Lohamei ha-Gettaot, 1984, pp. 101-107. (иврит); Zvi A. Bar’on & Dov Levin, Toldoteia shel mahteret. Ha-Irgun ha-lokhem shel yehudei Kovna be-milhemet haolam ha-shnia (История подполья. Боевая организация ковенских евреев в годы Второй мировой войны), Yad Vashem, Jerusalem, 1962, pp. 101. (иврит) (далее – Барон и Левин). В Каунасе, как и других еврейских общинах Литвы самое большое влияние имели сионисты, за ними по популярности шли ортодоксы (благодоря иешиве в Слободке) и только потом бундовцы и коммунисты.
4. Minsk Ir va-Em. Korot – maasim – ishim – havvay (Минск – родной город. История-события-люди-быт), vol. 2, Jerusalem 1986. (иврит, идиш).
5. Israel Gutman, “Ha-historion nohakh korot ha-zman” (Историк перед лицом времен и событий), Michael 13, 1993, pp. 15-16. (иврит)
6. Пелед. С. 261.
7. Интервью автора с Алтером (Алексом) Файтельсоном, активистом левого подполья, спасшимся из «девятого форта», и Меиром Елиным, братом Хаима Елина. 18.3.1993.
8. Гирш Смоляр, Фун Минскер гетто (Мстители гетто), ОГИЗ, Москва, 1946. С. 40. (идиш).
9. Shalom Cholawski, “Minsk be-maavaka u-ve-kiliona – ke-fetakh lehavanat matsavam shel yehudei Brit ha-Moatsot ba-Shoah ve-aharea” (Минск в борьбе и уничтожении – основа к восприятию советского еврейства в годы Kатастрофы и после нее), Yalkut Moreshet 18, 11/1974, pp. 101-104. (иврит); Idem., “Ha-yudenrat be-Minsk” (Минский юденрат), Dmut ha-hanhaga ha-yehudit be-artsot ha-shlita ha-natsit, 1933-1945, Yad Vashem, Jerusalem, 1979, pp. 98-101. (иврит)
10. Vasiliy Grossman & Ehrenburg Ilya, Ha-sefer ha-shahor (Черная книга), Am Oved 1991, pp. 136, 140. (иврит).
11. Ya’akov Grinstein, Ud mi-kikar ha-Yovel. Reshimot partizan mi-Getto Minsk (Спасенный с Юбилейной площади. Записки партизана из Минского гетто), Ha-Kibbuz Ha-Meuhad, 1968, pp. 47, 51. (иврит); Moshe Kahanovich, Milhemet ha-partizanim ha-yehudiim be-mizrakh Eiropa (Война еврейских партизан в Восточной Европе), Ayanot, Tel-Aviv, 1954, p. 58. (иврит)
12. Гринштейн. С. 53-54.
13. Гринштейн С. 62. Сам Гринштейн, будучи сионистом, происходил из «западников» – выходцев из Польши.
14. Холавский, Ялкут Морешет 18. С. 102-103.
15. Leib (Leon) Garfunkel, Kovna ha-yehudit be-Khurbana, (Трагедия еврейского Ковно), Yad Vashem, Jerusalem, 1959. p. 169. (иврит)
16. Nehemia Andelin, Be-darkey ha-lehima ha-partizanit,(Путями партизанской борьбы) Moreshet & Sifriyat Ha-Poalim, 1983, p. 66. (иврит); Барон и Левин. С. 97-100. Интервью с Файтельзоном и Елиным.
17. Анделин. С. 70.
18. Меир Елин, Дима Гелперн, Партизанер фун Каунасер гетто (Партизаны из Каунасского гетто), Москва, 1948. С. 35. (идиш); Интервью с Файтельсоном и Елиным.
19. Елин и Гелперн. С. 38-40.
20. Каганович. С. 87.
21. Барон и Левин. С. 108. Гарфункель. С. 167-168.
22. Пелед. С. 158, на основании дневника Юстины (см. сноску 24).
23. Пелед. С. 159. Свидетельство Галы Шиффер.
24. Gosta Davidson, Yomana shel Yustina (Дневник Юстины), Beit Lohamey ha-Gettaot, 1978. Part 1. (иврит)
25. Пелед. С. 171.
26. Смоляр. С. 63-64; Yeshaia Trunk, Yudenrat, ha-Moatsot ha-Yehudiyot be-Mizrakh Eiropa bi-Tkufat ha-Kibush ha-Natsi (Юденрат. Еврейские советы в Восточной Европе в годы нацистской оккупации), Yad Vashem, Jerusalem, 1978. p. 417. (иврит)
27. Смоляр. С. 41; Черная книга. С. 136-137; Холавский, Образ еврейского руководства. С. 98-100.
28. Черная книга. С. 129. Распоряжение германских властей от 8 июля 1941 года гласило, что 100 евреев-коммунистов были расстреляны в отместку за их контакты с минскими большевиками.
29. Трунк. С. 417; Черная книга. С. 137.
30. Каганович. С. 88; Холавский, Образ еврейского руководства. С. 102; Смоляр. С. 50-55; Черная книга. С. 136.
31. Холавский . Yalkut Moreshet 18. С. 104; Черная книга. С. 143.
32. Свидетельство Смоляра Холавскому. Образ еврейского руководства. С. 106.
33. Барон и Левин. С. 33. Слова Аббы Ковнера были сказаны о выставке «Картины из Каунасского гетто» в Музее Диаспоры (Бейт Га-Тфуцот) в 1986 году (прим. автора)
34. Анделин. С. 80.
35. Предисловие Барона и Левина к книге Анделина. С. 14-15.
36. Гарфункель. С. 173.
37. Пелед. С. 186-188.
38. Интервью автора с Виткой Ковнер 12.8.1991 года.
39. Холавский . Ялкут Морешет 18. С. 102.
40. Смоляр. С. 40; Каганович. С. 88; Холавский // Ялкут Морешет 18. С. 104.
41. Israel Gutman, Ha-Entsiklopedia shel ha-Shoah (Энциклопедия Катастрофы), Yad Vashem & Sifriat ha-Poalim, Vol. 3, pp. 709-711. По словам Трунка, опирающегося на свидетельство Смоляра и «Sefer ha-Partizanim» (Партизанскую книгу), из Минского гетто сумели бежать всего несколько сотен евреев. С. 417; Вероятно он ошибается, поскольку каждая из семи частей насчитывала несколько сотен бойцов. По данным Кагановича из Минска бежали 10000 человек. У него же, о Зорине. С. 123-124, 145; См. также: Biniamin Vest, Hem hayu rabim. Partizanim yehudiim bi-Vrit ha-Moatsot be-milhemet ha-olam ha-shniia (Их было множество. Еврейские партизаны в СССР в годы Второй мировой войны), Tel-Aviv, 1968, p. 10. Данная книга является частичным переводом книги «Партизанская дружба» на иврит (прим. переводчика)
42. Интервью с Файтельсоном и Елиным.
43. Анделин. С. 84; Там же, Предисловие. С. 14.
44. Там же.
45. Гринштейн, Предисловие.