Организация народного образования среди национальных меньшинств в Беларуси

Владимир ГИМБУТ (Мозырь)

Историческая практика нашего бытия, десятилетия уничтожения нашей культуры и ее человеческого наполнения, невостребованность духовно-творческого человека привели к застою во всех сферах общественной жизни. Все это заставляет еще раз обратиться к первопричинам и истокам названных явлений. При этом мы вновь столкнемся с проблемой воспитания. Очевидно, что судьба человека во многом определяется воспитанием, так же как судьба поколений и судьба страны в целом [1].

История отечественной школы и педагогики советского периода оказалась крайне драматичной и противоречивой. Движение образования по восходящей линии, приращение педагогического знания происходили в социальных условиях, которые затрудняли свободную идейную полемику в обстановке репрессий, диктатуры и цензуры официальных властей, сокращения контактов с мировой школой и педагогикой. В советский период сформировалась система воспитания, жестко подчинявшая личность и ее интересы обществу, поставившая на первый план внедрение в сознание учащихся политико-идеологических доктрин. Система коммунистического воспитания оказалась мощной и эффективной. Подавляющая часть сформированных этой системой людей искренне поддерживала существующий политический режим. Сомневающихся уничтожали или заставляли молчать.

В первые годы становления Советской власти была выдвинута идея объединения народов бывшей Российской империи не только при помощи широкомасштабных преобразований в экономике и социальной сфере, но и в области культуры, с этой целью была задумана культурная революция, одним из направлений которой должны были стать ликвидация неграмотности, развитие народного просвещения и национального образования, отделение школы от церкви. Воспитание и обучение рассматривались большевиками как составная часть культурной революции, которая в свою очередь являлась, по Ленину, необходимостью и результатом социалистической революции. К вопросу культурной революции «русские марксисты» подходили с классовых и межнациональных позиций и поэтому понимали ее как широкое движение масс, направленное на создание новой социалистической культуры.

При строительстве социалистического государства остро встали и вопросы национально-просветительской политики. Еще в 1913 году в своей работе «Еще о разделении школьного дела по национальностям» В.И.Ленин решительно выступал против разделения образовательно-просветительной работы между теми или иными национальными меньшинствами в рамках культурно-национальной автономии. Такая методологическая установка в отношении мировой и национальной культуры, как известно, выдерживалась в советской школе

(и вообще в обществе) особенно в первое демократическое десятилетие, хотя позже разгул сталинских репрессий в СССР проявился и в отношении культурных достижений прошлого, национальных языков и культур [2].

В феврале 1921 года на второй сессии Советов Центральный Исполнительный Комитет БССР поручил Народному Комиссариату просвещения обеспечить всем национальностям, проживающим в республике, возможность получать образование на родном языке. В официальной белорусской историографии эта дата считается точкой отсчета национальной школьной политики [3].

Практическое осуществление задач национально-просветительной политики велось по трем линиям: партийной, советской и линии Народного Комиссариата просвещения БССР. Еще в конце 1920 года для ведения работы среди национальных меньшинств при ЦБ КП(б)Б начинают создаваться специальные секции: еврейская, литовская и польская, в ведение которых также входили вопросы связанные с народным образованием. 3 марта 1921 года ЦБ КП(б)Б приняло решение о создании Народного Комиссариата по делам национальностей, который должен был «удовлетворять своеобразные нужды национальных меньшинств». 5 марта 1921 года СНК БССР создал такой комиссариат. Однако он просуществовал не долго. В январе 1922 года ЦБ КП(б)Б приняло решение о его упразднении [4].

В числе важнейших мероприятий, которые планировалось осуществить ЦБ КП(б)Б и СНК БССР в области народного образования, были вопросы организации управления всеми школами, профессиональными, средними специальными, высшими учебными и культурно-просветительными учреждениями. Однако существовавшая организационная структура Наркомпроса БССР не соответствовала новым задачам. Учитывая это, СНК БССР создал в составе Наркомпроса БССР два центра —академический и организационный, а также подчиняющиеся им главные управления, функциональные отделы и комиссии, Госиздательство, а также Центральные бюро еврейской и польской секций [5].

Новая система народного образования должна была соответствовать реальным экономическим возможностям республики, состоявшей только из шести уездов бывшей Минской губернии. Все мероприятия по созданию советской системы народного образования планировалось первоначально провести на этой относительно небольшой территории.

На начальном этапе осуществления национально-просветительной политики основное внимание было уделено организации и созданию системы дошкольного воспитания и школьного образования, профессионально-технических училищ и техникумов на родном языке национальных меньшинств. Поскольку в основу национально-просветительной политики был положен принцип обеспечения прав и возможностей каждой нации, проживающей в Белоруссии, обучать детей на родном языке, то, уже начиная с 1920-1921 уч. года НКП БССР предпринимает конкретные шаги к осуществлению этого принципа.

Первым практическим мероприятием Народного комиссариата просвещения БССР стал учет всех школ, оставшихся после советско-польской войны и выяснение их материального положения.

Так, на 1 сентября 1921 года в Белоруссии в ведении Центрального Еврейского Бюро находилась 71 школа 1-ой ступени с 308 учителями и 7415 учащимися.

По городам эти школы распределялись следующим образом:

Минск — 10 школ / 2060 учащихся,
Бобруйск — 25 школ / 2530 учащихся,
Борисов — 10 школ / 975 учащихся,
Слуцк — 10 школ / 850 учащихся,
Игумен — 13 школ / 1000 учащихся,
Мозырь — 3 школы.

Существовало также 8 школ 2-й ступени: 6 — в Минске и 2 — в Бобруйске.
Также в ведении ЦЕБ находилось 23 детских сада, в которых было 1417 детей (в Минске — 6, в Бобруйске — 4, в Борисове — 1, в Слуцке — 2, в Игумене — 3 и в Мозырском уезде — 7).

Особое внимание было уделено детским домам, для которых Наркомпрос БССР ассигновал денежные средства. В первом же полугодии 1921 года было открыто 15 детских домов и 8 — во втором (в том числе 1 — для трахоматозных детей и 1 —для дефективных). В детских домах работало 87 воспитателей и содержалось 1105 детей. В области внешкольного образования функционировало 2 детских школьных клуба: 1 — в Минске и 1 — в Слуцке. В целях профессионально-технического образования было открыто 8 школ [6].

В самом начале 1920-х Белоруссию потряс разгул бандитизма, который свирепствовал сразу после отхода польских войск, особенно в Мозырском уезде. Большое количество городов и еврейских местечек подверглись погромам, особенно жестоким в сельской местности. Погромы нанесли сильный удар по еврейскому образованию. Было уничтожено много школ —уцелели только те, которые располагались в более крупных населенных пунктах. Население было вынуждено покидать эти места. Вместе с ним уходили и учителя. Бандитизм привел к тому, что появилось большое количество детей сирот и полусирот. Возникла необходимость их обеспечения. Началась ускоренная работа по организации еврейских детских домов [7].

Быстрый рост количества школ объяснялся и тем, что СНК БССР, основываясь на постановлении СНК РСФСР «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 31 октября 1918 года, издал указ «О запрещении преподавания детям еврейской национальности до 18 лет религии в хедерах, Талмуд-Торах и иешиботах» (26.05.1922 г.). После этого в БССР развернулась кампания по борьбе с хедерами. Вопрос о закрытии хедеров неоднократно рассматривался на заседаниях Комитета Евбюро Наркомпроса БССР [8].

В этом указе говорилось: «Преподавание Закона Божьего для детей 18-ти летнего возраста допускается только вне стен учебных заведений, никоим образом не может принимать формы регулярно функционирующих учебных заведений, для чего еврейская частная школа под названием «Хедер», «Талмуд-Тора» и «Иешива», как имеющие систематическое обучение детей религии, сейчас же закрыть». После этого было решено закрыть хедеры и организовать прием детей в светские школы. Неисполнение этого распоряжения вело к судебной ответственности [9].

Эти меры вызвали недовольство и протест у еврейского населения. Коллегия Наркомпроса БССР была вынуждена принять 21.09.1922 года специальное постановление «О религиозных праздниках». В соответствии с этим постановлением отделам народного образования разрешалось во время религиозных праздников, по особому разрешению Наркомпроса, освобождать учащихся от занятий в школе [10].

Вместе с еврейским населением к строительству национальной школы приступило и польское население, проживавшее в БССР, которое по численности, после еврейского населения, занимало второе место среди национальных меньшинств. После 1920 года наблюдается быстрый рост польских культурно-просветительных учреждений. В начале 1921 года Центральное Польское Бюро имело в своем распоряжении 7 школ 1-ой ступени, 1 школу 2-ой ступени (позже она была реорганизована и на ее базе создали 2 семилетки), а также 2 детских дома и 1 детский сад. Из-за нехватки учителей вся работа сначала была сконцентрирована в Минске.

ЦПБ должно было ограничиться лишь дачей указаний методического и организационного характера школам в уездах, которые открывались при помощи местных средств. В Минском, Борисовском и Игуменском уездах насчитывалось 27 польских школ. Для подготовки учительского персонала 16 июня 1921 года в Минске были открыты одногодичные педагогические курсы, преобразованные позже в двухгодичные. В этом же году по предложению ЦПБ были открыты портняжное и корзинное отделения. Для молодежи, посещающей профессионально-технические курсы, 8 сентября 1921 года был открыт «Дом коммуны» [11].

В 1922 году в Белоруссии было 73 польские школы с 111 учителями и 3543 учащимися (4 — в Минске и 5 — в Минском уезде, 29 — в Борисовском уезде, 18 — в Бобруйском, 8 —в Слуцком, 6 — в Мозырском и 3 — в Игуменском). Из 73 школ двухкомплектных было 28, трехкомплектных — 27, четырехкомплектных — 14 и семикомплектных — 4. [12].

В 1923 году на территории неукрупненной БССР уже существовало 76 польских школ, в которых обучалось 4169 учащихся. Открывая новые польские школы, пришлось столкнуться с проблемой кадров. Дело в том, что большинство квалифицированных учителей ушло вместе с отступающей польской армией. Из-за этого учителей для школ пришлось набирать из тех, кто остался, а также привлекать к работе знающих польский язык мещан, которые иногда совсем не имели какой-либо квалификации.

Еще одной проблемой при создании сети польских школ для Наркомпроса БССР и Польбюро стали белорусы-католики, которые в отличие от православных белорусов, относивших себя иногда к русским, считали себя поляками. Хотя как первые, так и вторые ни того, ни другого языка не знали [13].

Местное население, говорящее по-белорусски и по-украински, когда началось открытие польских школ, несмотря ни на что, стало добиваться открытия у себя именно польской школы. Стремление учить своих детей в польской школе объяснялось весьма прозаично: «Чтобы они могли молиться по-польски и понимать костельную службу» [14].

В связи с этим обстоятельством 27 мая 1921 года в Минске состоялось совещание руководителей уездных отделов народного образования. Были заслушаны доклады о состоянии народного образования среди польского населения на местах. На этом совещании было принято решение об открытии польских школ в местах проживания белорусов-католиков. Было также отмечено, что в дальнейшем эти школы необходимо постепенно перевести на белорусский язык, начиная сразу с первой группы. Особо обращалось внимание на то, что каждый такой случай открытия польской школы необходимо согласовывать с Центральным Польбюро [15].

После того, как в январе 1922 года СНК БССР принял постановление «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», в соответствии с которым в польских школах также было запрещено преподавание религии, польское население, особенно его зажиточная часть, стало отрицательно относиться к советской польской школе. Все это привело к тому, что по всей республике начался процесс открытия нелегальных польских школ [16].

Что касается латышского и литовского населения, то эти национальные меньшинства вместе с немцами, эстонцами, татарами и цыганами составляли приблизительно около 1% от общего количества всего населения республики. Поэтому в органах власти они чаще всего попадали в разряд «прочих».

Столь малочисленный состав этих национальных меньшинств и их разбросанность по всей территории республики затрудняли проведение культурно-просветительной работы. В материалах, которые нам довелось исследовать, зафиксирован тот факт, что латыши и литовцы по своему культурному уровню и образованности стояли выше белорусов. Причем они строго придерживались своих культурных традиций и разговаривали на родном языке [17].

Когда Народный комиссариат просвещения БССР приступил к созданию школ для латышского населения, выяснилось, что в местах его проживания совсем нет необходимых специалистов. «Старые» специалисты отказались работать в новых советских школах, и их уволили. К учительству стали привлекать красноармейцев, демобилизованных из рядов РККА, преподавателй бывших церковно-приходских школ и просто лиц со средним образованием без специальной педагогической подготовки. Следует учесть, что среди латышской интеллигенции был значительный процент учителей, которые до 1917 года, не находя заработка в Прибалтике, вынуждены были переезжать во внутренние губернии России, где они работали как по своей специальности, так и просто в конторах и на предприятиях.

Радиус обслуживания латышской школы достигал 15-20 км [18]. Латышская школа, полностью работавшая на родном языке, смогла обслуживать приблизительно около 50% латышских детей школьного возраста. Остальная же часть посещала общие школы или же вообще находилась вне школьных стен. В 1923-1924 учебном году в БССР было 13 латышских школ, среди которых была 1 семилетняя — с сельскохозяйственным уклоном (в Витебске). Остальные были школами 1-ой ступени, располагавшимися в сельской местности [19]. По округам латышские школы размещались следующим образом: в Витебском округе — 4, Полоцком — 2,Могилевском — 2, Бобруйском —2, Оршанском — 2 и Калининском — 1 [20].

Литовских же школ до 1924 года на территории неукрупненной БССР не было, однако на территории РСФСР, вошедшей после 1924 года в состав Белоруссии (это были, преимущественно, некоторые районы Витебщины), работали три литовские школы. Они находились в деревнях Мальково, Софийск и Бабиновичи, и в первых двух преподавание велось на родном языке. В Мальковской школе дела шли неважно, в Софийской — получше, при школе существовал даже драматический кружок, в котором ставились пьесы на литовском, белорусском и русском языках. В 1920 году в школе обучалась также группа малограмотных из 20 человек.

С 1922-1923 учебного года работа в литовских школах на родном языке была прекращена. Это объясняется тем, что учителя, не разделявшие взгляды большевиков и не поддержавшие политику Советской власти, в том числе и в области народного образования, опасаясь преследований, были вынуждены уехать в Литву. Так, например, учитель Гилис, работавший в школе в Мальково, из-за своих взглядов и убеждений получил ярлык «заядлого националиста и контрреволюционера» [21].

1922-1923 учебный год стал, пожалуй, самым трудным годом в истории народного образования начала 20-х годов. Быстрое увеличение количества белорусских, еврейских и польских школ требовало дополнительного финансирования. Однако сложившаяся экономическая ситуация, когда НЭП еще только-только начинал приносить свои плоды, не позволяла сделать это. На повестку дня встал вопрос об их сокращении. В одном из своих выступлений А.Балицкий, заместитель наркома просвещения, отметил ошибку, которую допустил Наркомпрос БССР, который расширял свою деятельность, не заботясь о материальной базе [22].

В связи с создавшейся ситуацией НКП БССР 9.03.1922 г. издал специальный циркуляр «О сокращении учреждений —школ, детских домов, детских садов». Сокращению подлежали те учреждения, которые не имели нормальной материальной базы и собственных помещений. Особо подчеркивалось, что при этом ни в коем случае не допускать сокращения учреждений возрождающихся культур. Если же такое сокращение предотвратить невозможно, оно должно происходить только с разрешения самого Наркомпроса БССР. При увольнении специалистов необходимо было оставлять более квалифицированных из них, а также работников национальных меньшинств [23].

Власти были вынуждены подходить к сокращению культпросветучреждений с большой осторожностью. В первую очередь, это касалось только тех учреждений, у которых не было перспектив для нормального развития в дальнейшем. Планировалось, что реорганизация должна выстроить стихийно выросшие за последние несколько лет учреждения образования в стройную систему, что в последующем будет способствовать и улучшению педагогической деятельности. [24].

После всех этих мероприятий следующим шагом в деле осуществления национально-просветительной политики стал процесс проверки на «благонадежность» всех учителей, работающих в школах национальных меньшинств. Аналогичные процессы происходили и в белорусских школах. Это было вызвано тем, что многие учителя находились в оппозиции к Советской власти. Как отмечает один из авторов (Л.Л.Смиловицкий), открытие светских учебных заведений на идиш встретило сопротивление образованной части еврейства [25]. То же отношение к советской власти было и у польских (самые квалифицированные специалисты ушли вместе с отступающими войсками в Польшу), и у литовских педагогов.

Большевики прекрасно осознавали, что все проблемы — и экономические, и социальные, и национальные — необходимо решать в комплексе, поскольку обострение одних вело к обострению других.

В таких условиях пренебрежительное отношение к национальным проблемам могло быть чревато негативными последствиями. При разработке концепции создания национальной школы приходилось учитывать этнопсихологические особенности различных групп населения. Так, например, еврейское население, являвшееся самым многочисленным среди прочих национальных меньшинств, большей частью плохо понимало и говорило по-русски, как впрочем и остальные национальные меньшинства, которые традиционно придерживались своего родного языка [26].

Здесь же следует упомянуть и тот факт, что среди еврейского учительства, особенно в местечке и в сельской местности, в рассматриваемый нами период, были сильны идеи еврейской государственности — идеи сионизма [27].

А среди польского населения были сильны традиции «шляхетности польской», проявлявшиеся в более высокомерном отношении к белорусскому крестьянству, которое в насмешку называли «мужиками». Польским юношам было запрещено жениться на белорусских девушках, а польским девушкам —выходить замуж за белорусских парней. И если рядом с польской деревней или хутором были только белорусские деревни, то жениха или невесту сватали с тех мест, где проживало польское население. Отношение белорусов к полякам было также недружелюбным. Оно, приблизительно, выражалось в следующем: «Ён у чорнай свiтцы, а я ў лапцях, дык яму не трэба нiчога даваць» [28].

Жизнь литовских колонистов была еще более замкнутой, чем даже жизнь поляков. Среди них также наблюдалась национальная отчужденность в отношении окрестного белорусского населения [29].

Со всеми этими различиями в национальной психологии, а также с историческими реалиями, существавшими как объективная реальность, невозможно было не считаться. Однако на практике, к сожалению, это далеко не всегда учитывалось и принимались во внимание. В результате, на местах допускались грубейшие ошибки, в том числе как в деле организации народного образования, так и во всей культурно-просветительной работе. Одну из таких проблем можно рассмотреть на примере еврейской местечковой школы.

В силу определённых экономических условий отделы народного образования, в первую очередь, обеспечивали необходимыми средствами 7-летние школы, которые находились, в основном, в городах. Местечковым же школам приходилось самим изыскивать средства, заключая договоры с местным населением. Условия работы в этих школах, естественно, были разными. В 7-летней школе, к примеру, по штату числилось 10 учителей, в том числе по рисованию, пению, физкультуре. Помимо оплаты недельных часов, оплачивались также часы за организационную работу, за заведование библиотекой. В штате имелось двое технических работников.

Ничего этого не было в местечковой школе. Учитель занимался с двумя-тремя группами, получая жалованье только за 24 недельных часа. Заведование школой не оплачивалось. Однако у примитивной местечковой школы были свои преимущества: обучение было бесплатным, учебный год был короче (в связи с особым экономическим положением занятия в местечковой школе начинались на 1-1,5 месяца позже и заканчивались на 1-1,5 месяца раньше). Естественно, все это далеко не лучшим образом сказывалось на учебно-воспитательном процессе.

Местечковая школа сталкивалась еще с одной трудностью, которая не всегда была характерна для городской школы. Многие родители в местечке, в первую очередь, хотели дать своим детям религиозное воспитание. Дети в местечке не посещали советскую школу по той причине, что их туда не пускали родители. Они посещали хедеры, которые сохранились, несмотря на строжайший запрет властей, и существовали нелегально, хотя религиозное образование на дому и не попадало под действие Уголовного кодекса БССР.

Объективно существующие противоречия в общественно-политической жизни приводили к определенным диспропорциям. К примеру, в белорусских школах мальчиков было больше, чем девочек, а в еврейских — наоборот.

Борьба за учащихся, противостояние хедеру ложились на плечи учителя советской еврейской школы, которые сетовали на то, что еврейское население не ценит полученную возможность обучать детей на родном языке. Противоречие было более серьезным, чем это могло показаться с первого взгляда. Успехи в жизни еврейское население всегда связывало с хорошим владением русским языком, поэтому для светского образования именно русскому языку отдавалось предпочтение. Для удовлетворения же религиозных потребностей служил древнееврейский язык — иврит, которому как раз и обучали в хедерах. Что касается языка идиш, то тут у евреев не было серьезной уверенности, что на этом языке можно будет продолжить образование, работать на государственной службе и т.д. Материальная база школ тоже имела значение в вопросах выбора места учебы: еврейские школы местечек в своем большинстве не имели собственных школьных зданий.

При проведении политики белорусизации возникла другая проблема: еврейские учителя не владели белорусским языком. Преподавать его должен был другой педагог, а значит у еврейского учителя уменьшалась нагрузка (и заработок). К тому же не было денег для того, чтобы пригласить учителей рисования и пения. Еврейские учителя по своей квалификации были более слабыми и не могли по своим возможностям обеспечить такой уровень знаний, который помог бы учащимся поступить в общую школу.

Из-за всего этого у населения сложилось мнение, что в местечке существуют как бы две разные школы: одна имеет много учителей, хорошее помещение и т.д. (эту школу называли «гимназией» или «семилеткой»), а другая — это школа низшего типа (ее называли часто «школка», «советская школа», «советский хедер»). Двери общей 7-летней школы часто оказывались закрытыми для еврейских детей, поэтому у еврейского населения часто возникало впечатление практического неравенства, ощущение, что их «заставляют» посылать своих детей в худшую школу. Они говорили: «Одна местечковая школа, белорусская, — лучшая, другая школа, еврейская, — худшая». [30].

Дальнейший процесс организации народного образования в БССР во второй половине 1920-х годов проходил в сложных и противоречивых условиях политики белорусизации, которая временами приобретала характер административного командования. Игнорирование законов поступательного движения, форсированные темпы проведения белорусизации на практике нередко приводили к самым непредсказуемым последствиям, а в результате сфера народного образования стала ареной острой идеологической борьбы.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Салееў В. А. Этнапедагогiка i эстэтычнае развiццё асобы. — Мн., 1994, С. 25.
2. Сегянюк Г. В. Гiсторыя педагогiкi: Вучэбны дапаможнiк. — Мазыр: РВФ «Белы вецер», 2000, С. 224.
3. Смиловицкий Л. Л. Евреи Беларуси: из нашей общей истории, 1905-1953 гг. Сборник статей. Мн.: «Арти-Фекс», 1999, С. 45.
4. Пичуков В. П., Старовойтов М. И. Гомельщина многонациональная (20-30-е годы ХХ века). Вып. I.—Гомельский государственный университет им.Ф.Скорины, 1999, С. 73-74.
5. Нарысы гicторыi народнай асветы i педагагiчнай думкi у Беларусi. Рэд. калегiя: С.А.Умрэйка (гал.рэд.), Г.Р.Сянькевiч, У.К.Андрэенка, П.С.Сонцау. Мiнск, «Нар. асвета», 1968, С. 286.
6. Вестник Народного Комиссариата Просвещения ССРБ. 1922. Вып. 7-8,— N6, С. 44-45.
7. Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). ф.42, оп.1, д.1633, л.38.
8. НАРБ, ф. 42, оп. 1, д.1610, л.50.
9. Вестник Народного Комиссариата Просвещения ССРБ. 1922. Вып. 11-12, С. 26.
10. Вестник Народного Комиссариата Просвещения ССРБ. 1922. Вып. 9-10, С. 28.
11. Вестник Народного Комиссариата Просвещения ССРБ. 1922. Вып. 7-8, — N6, С. 44.
12. Вестник Народного Комиссариата Просвещения ССРБ. 1922. N5, С.45.
13. НАРБ, ф.42, оп.1, д.606, л.27(об).
14. Государственный зональный архив в городе Мозыре (ГЗАМ), ф.60, оп.1, д.711, л.89.
15. НАРБ, ф.42, оп.1, д.142, л.3.
16. Асвета. — 1927, N7, С. 139.
17. НАРБ, ф.42, оп.1, д.319, л.144.
18. Асвета. — 1924, N2, С. 41-42.
19. НАРБ, ф.42, оп.1, д.275, л.13.
20. НАРБ, ф.42, оп.1, д.613, л.47.
21. Скардзiс В. Лiтоўцы ў Совецкай Беларусi. Мн., 1935, С. 99, 111.
22. Практическое разрешение национального вопроса в БССР. К 10-й годовщине Октябрьской революции. Часть II. По материалам Национальной комиссии ЦИК БССР. Минск, 1928, С.3.
23. Там же, С.37.
24. Вестник Народного Комиссариата Просвещения ССРБ. 1922. N5, С.41.
25. Смиловицкий Л. Л. Евреи Беларуси: из нашей общей истории, 1905-1953 гг. Сборник статей. Мн.: «Арти-Фекс», 1999, С. 52.
26. НАРБ, ф.42, оп.1, д.1132, л.10.
27. НАРБ, ф.4, оп.3, д.13, л.62.
28. ГЗАМ, ф.60, оп.1, д. 697, л.38.
29. Практическое разрешение национального вопроса в БССР. К 10-й годовщине Октябрьской революции. Часть II. По материалам Национальной комиссии ЦИК БССР. Минск, 1928, С.93.
30. НАРБ, ф.42, оп.1, д.1633, С.22-23.